Люблю Страстную седмицу. Эта любовь замешана на множестве эмоций, запахов и привкусов. Тут срабатывает и эффект рабочей лошадки, почуявшей запах конюшни после долгой пахоты, где ждет овес и отдых. Этот запах Пасхи повсюду в атмосфере весны, начиная с Вербного воскресенья.
Освящаю вербу припоздавших горожан, ставших плотным кругом. Искры радости играют в их улыбках, глазах. Окропил, а они не расходятся. Будто ждут еще чего-то, словно жаждущий человек, испив кружку студеной воды – молчаливо взглядом просит второй. Иду по второму кругу. Все смеются.
В понедельник на Страстной натыкаюсь на Детскую Библию, автоматом открываю главу «Великий Понедельник». Там всего два момента – проклятие бесплодной смоквы и изгнание торгующих из храма.
Сижу в епархии перед компьютером, напряжение, много работы. Отрывает монахиня, как солнечный зайчик, попавший в глаза. В руках – пакет с вялеными смоквами (инжир). Угощает. Евангельская рифма. Какие сладкие! А Христос перед крестными муками так и не попробовал. Только горечь. А тут еще мы, такие же бесплодные. Только нам не помогут ни ЭКО, ни суррогатное материнство.
Войти в долю
А Спаситель, тем временем, шел на вольную смерть. В первый же день после торжественного входа в Иерусалим он вошел в конфликт с религиозно-политической элитой, перевернув столы меновщиков в храме. Интересно, почему Он назвал все это дело «вертепом разбойников» (Мф. 21, 13)? Смею предположить, что финансовые операции привлекали внимание различного рода аферистов, рэкетиров, желающих войти в долю, «крышевать». В том числе, из числа «высокопоставленных». Иначе чего этим старейшинам так беспокоиться? По всей видимости, о Боге там меньше всего думали.
И неудивительно, если в Иисусе эта клика не разглядела Мессию. По своему духовному устроению они могли видеть в Нем лишь нарушителя установленных порядков и посягателя на их финансовые интересы. Сколько прошло лет, а их методы не устарели. Например, подкуп.
От Раскольникова до Иуды
Читал богословские версии мотивов Иуды, среди них – предательство из благих побуждений. Дескать, малый из г. Кариота видел во Христе политического лидера, которого хотел поскорее спровоцировать на активные действия. Не верю. Святой апостол Иоанн Богослов прямым текстом называет Иуду – вором (Ин. 12, 6). Причина банальна – жадность.
Святые отцы утверждают, что в разные моменты мы можем примерять на себя разные евангельские роли. Это попробовал проиллюстрировать Федор Михайлович Достоевский.
Сижу за столом, свет настольной лампы падает на мятые листочки. На них цитаты из Писания, святых отцов, сделанные в алтаре. Будучи диаконом и филологом в одном флаконе работал на дипломным проектом «Христианские символы в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»». Перелопатил массу литературы и сделал несколько открытий. Одно из них – Раскольников — метафорически в разных моментах романа был предавшим и раскаявшимся апостолом Петром, Лазарем Четверодневным, и даже Христом, шедшим на смерть. (Там даже Соне Мармеладовой мироносицей случилось быть). Но он никогда не был Иудой Искариотом. «Ни лобзание Ти дам, яко Иуда».
Христианин по «понятиям»
Читаю Страстные Евангелия. Жуткое ощущение. Ничего не могу поделать со своим образным восприятием прочитанного. Над Ним издеваются. Бьют по щекам, тростью по голове, летят подзатыльники, гогот, плюют в лицо… Ком в горле, голос срывается. Ощущение бессилия. Ты здесь в храме читаешь Евангелие, а Он там 2000 лет назад страдает. И ничем нельзя помочь. И вместе с тем понимаешь, что так должно было случиться. Иначе стало бы невозможным наше спасение. Бог так захотел, получать за нас оплеухи и умереть на Кресте. За нас, бесплодных.
Люблю четверговым вечером, после чтения 12 Страстных Евангелий, нести огонек домой, где ждут маленькие дети. Знаю, будут встречать с восхищением, как волшебника, который, по стародавним бабушкиным традициям, копотью от свечи нарисует на верхнем косяке двери крестик. И море таких огней от храма растекается по городу. Как антибиотик расходится по артериям захворавшего организма…
… Подхожу к дому. За мной увязался пьяный парень, которого, видимо, раздражал огонек в моих руках. Он что-то обидное кричал в спину, требовал, чтобы я остановился для выяснения отношений. Иду за угол дома, ставлю свой фонарик на тротуар, и готовлюсь дать жесткий отпор. Вдруг сознание пронзает яркая мысль: «И чью евангельскую роль ты сейчас примеришь на себя? Христа ли?» Хватаю свою лампаду и иду домой. Христианину глупо жить по «понятиям». Спустя несколько минут забываю об инциденте.
Страстная Пятница и Джигурда
С выносом Плащаницы Распятого Спасителя вспоминается забытое слово родом из детства, из лексикона моей бабушки. Она у меня полжизни медсестрой отработала в городской больнице. Больной сплетет из капельницы оленя «для внука», а утром его койка пустая. Даже были такие, что исповедовались ей, советской медсестре, перед кончиной. Много смертей повидала. Так вот, про таких страдальцев она говорила: «Отмучился».
Погребение Плащаницы. Под заупокойный колокольный перебор несут Христа вокруг храма. Поем надрывное «Трисвятое». Кажется, даже птицы замолкают в этот момент.
А у меня дилемма. Я мирянин и верующий журналист городского еженедельника. В областном центре кинофорум «Амурская осень». Страстная Пятница. Редакционное задание — посетить шекспировского «Короля Лир» с Джигурдой в главной роли. Честно говоря, хотел поставить редактору ультиматум, но секретарь епархии дал неожиданное благословение. «Обязательно выполни свое поручение, — говорит архимандрит Тихон. — Послушайся своего начальника. Ведь и Христос был послушен, даже до смерти крестной». Пришлось идти на свою маленькую голгофу. Правда, хватило меня на полчаса. Благо, что фактуры и фото для написания материала было предостаточно. Эмоции Джигурды лились через край. Так что на службу я успел.
А впереди любимая Великая суббота. Долой темные постные одежды. Теперь мы будем в белом. Осталось миром запастись. Вот-вот в потемках гроба-алтаря чуть слышно зазвучит: «Воскресение Твое Христе Спасе…». Без комментариев.