Без пиджака и шляпы
«Он лысый был и немолодой. И фамилия у него была короткая еврейская. На шее бабочка в мелкий горошек. И расстегнутый лапсердак. И лабает… Лабает…» — о старых петербуржских традициях рассуждает наш автор Илья Аронович Забежинский.

Идем сегодня по центральному проходу Большого зала Филармонии. Слушали Грига. Концерт для фортепиано с оркестром. К выходу идем.

Нам с Ванькой Григ понравился. Очень. Маме нашей – нет. Мацуев, видите ли, год назад был значительно лучше. Мама соображает, она сама музыкант. Ну, а нам-то все равно, Мацуев – не Мацуев. Нам и этот хорош.

По мне, так при таком количестве нот, которые этот тип заранее выучил и непринужденно с удовольствием отбивал пальцами по клавишам целый вечер на сцене, он уже гений. Мне кажется, что даже и Ванька гений. Я подсмотрел как-то, сколько там нот на одной странице в том Моцарте, которого Ванька сейчас играет. Что сказать, вызывает уважение. Я в свое время, дальше «Андрей-Воробей, не гоняй голубей» не добрался…

В общем, он, когда этот Грига-то доиграл, мне со стула вскочить хотелось от радости. Весело так было. Потому что, ну нравилось мужику самому то, что он играл. Это видно. Он даже губами так пришлепывал в такт. Типа «пара-па-па…». И еще потом «па-пара-па-па…». Это большого стоит, когда человеку самому нравится то, что он делает.

Он лысый был и немолодой. И фамилия у него была короткая еврейская. На шее бабочка в мелкий горошек. И расстегнутый лапсердак.

И лабает… Лабает…

А еще он  пот со лба вытирал урывками. Потому что нот и правда много, не всегда успеваешь пот вытереть. И с дирижером они такие переглядки вели, когда кому вступать. И видно было, что дирижеру тоже нравится. И Григ нравится. И этот лысый, который потел, играя.

Я вскочил. Честно вам скажу, вскочил. Но знаю, нельзя этого делать. В Филармонии не принято вскакивать. Там вообще много чего не принято.

maxresdefaultВ Мариинке вот можно вскакивать. Аплодировать после арии тоже можно. Кричать «браво» можно. После каждой арии можно, после каждого акта тоже. Кричи. Хоть оборись.

А здесь не так. Это Филармония. Вскакивать нельзя. Аплодировать в каждой части симфонии нельзя. Браво? Я когда на «браво» замахиваюсь, у меня потом следы на запястье неделю не проходят. Это жена моя руку мою в своих музыкальных пальцах сжимает. Нельзя «браво». Это Филармония.

А я вскочил и…

Я вам скажу, у меня с Филармонией старый роман. Я жил когда-то в ней. Ну, даже не то чтобы жил. Но бывал частенько. До армии. Ну, раз-два в неделю бывал.

Нравилось. Зал. Белые колонны. А люстры! Хрустальные капельки на свету переливаются!

Белые с красным бархатом кресла. Статуя Баха. Портреты композиторов. И Мравинский на стене – будто все еще блокадный. Бабушки в зале с программками – точно блокадницы. В Мариинке нет таких бабушек. И не было, кстати, никогда. Только здесь.

И контингент, я вам тоже скажу… Зрители. Такого контингента даже в Русском музее не найдешь. И в Михайловском театре не найдешь. И ни в каком драматическом – ни-ни…

Знаете, где можно такие лица отыскать? Вот, например, в Театральном музее за Александринкой, пройти и посмотреть портреты актеров начала двадцатого века. Не бывали? Хорошо. Возьмите тогда фотографию молодого Вертинского. Или Северянина. Или Мариенгофа.  Или молодой горбоносой Ахматовой, когда она еще не располнела. Представили? А теперь состарьте их лет этак на шестьдесят. Вот такие лица были тогда в Филармонии. Было на что посмотреть.

…А еще они произносили «что» через букву «ч», приподнимали шляпы, когда встречали знакомых и снимали шляпы, когда разговаривали с дамами, в гардеробе говорили «будьте любезны», не знали слова «пока», но «всего вам доброго», а вместо «кино» говорили «картина».

Да, там было на кого посмотреть.

У меня был тогда товарищ. Он любил Сибелиуса. Мы ходили с ним на Сибелиуса. У меня была подруга. Она любила испанскую гитару. Мы ходили с ней на гитару. У меня была девушка. Она любила Малера. И мы ходили на Малера.

Мы ходили даже на Образцову. Мы шесть часов стояли в очереди на Образцову. Мы физику с литературой даже прогуляли, чтобы в этой очереди стоять. И Раиса Ивановна, наша классная, а в добавок, и секретарь парторганизации, поставила тогда меня по стойке смирно перед классом и орала, что вышибет навсегда из комсомола за эту самую Образцову.

И еще в Филармонии можно было встретить самых-самых невиданных сто лет знакомых, да и вообще, полгорода. Но я не помню, чтобы я встречал Раису Ивановну в Филармонии.

А потом после армии что-то случилось. Я решил, что в Филармонию ходить не нужно. Что наступило время правды. Что никакого Сибелиуса я не понимал. А Малера – так и подавно. Что я там слушал? Да ничего не слушал. Трубы органные пересчитывал над сценой. Да о жизни своей никчемной размышлял. И для чего тогда тратить время на белые колонны и осколки хрусталя под потолком?

f22040cc7a1852a85d64f3aeb84c406fИ вот двадцать пять лет я не был в Филармонии. И не тянуло. А тут вдруг потянуло. В Мариинку сначала потянуло. А потом и сюда. Ходим. Слушаем. Лист. Бетховен. Шуман. Чайковский. Рахманинов. Белые колонны. Красные кресла. И труб над сценой то же самое число.

Только люди другие. Тех, старых, уже нет. А где других взять? Про меня ведь никто не скажет, что я постаревший Мариенгоф.

В перерыве я вышел в фойе. Раньше в фойе все ходили по кругу. И в Мариинке, и здесь. Это так и называлось. «Пойдем, походим по кругу». Теперь не ходят. Теперь здесь буфет. На стене висят Моцарт с Шубертом. Слева Чайковский. Справа Балакирев. А под ними поднос с бутербродами, да игристое в ледяном ведерке.

Ну, я пошел. Дернул игристого. Дернул вискаря пятьдесят грамм. Съел бутербродик с рыбкой. Еще вискаря. Еще игристого. Еще бутербродик… Огляделся по сторонам и думаю.

— Ох, и дураки же они. Те, которые раньше. С которым мы на Сибелиуса ходили – он теперь в Канаде. А та, с которой ходили на гитару – теперь в Лондоне. А та, которой Малер нравился – в Сиэтле уже больше четверти века. Как там у них в Сиэтле с Малером? Ума не приложу.

И какая умница моя жена, что не дала мне никуда отсюда уехать. Легла на пороге и не пустила. Привязала меня в этом скверном промозглом городе, возле белых колонн и Шумана с Григом. А сам-то я не дурак, что двадцать пять лет дорогу сюда вспомнить никак не мог?

Мы идем из зала. Ванька куда-то вперед побежал. А мы с женой чинно, под ручку. Не торопясь. В Филармонии не торопятся.

Вдруг слышу прямо за спиной. Молодой и, как говорится, задорный.

— Э? Да. Ну, чо? Да не, не шифруюсь. Отключился просто. Не, мобильный отключил. Мы же того. Прикинь. Типа в Филармонию с Настюхой пошли. Э? Да не, ничо. Клево, ваще. Не, ваще, классно, еще пойдем. Может в среду вместе? Забьемся?

Мы с женой весело переглядываемся.

— Хорошо, — говорю я уже возле гардероба, — Если вскакивать нельзя – не будем вскакивать. И хлопать в середине не будем. И «браво» тоже не будем. Традиция есть традиция. Она священна. Что еще? Пиджак? Хорошо, дорогая. Буду носить пиджак. И руку тебе в фойе подставлять кренделечком.

Оглядываюсь и вижу этого молодого с его Настюхой прямо у себя за спиной. Рябенький такой. Нечесаный. Бородка клочками. Настюха такая в драных джинсах.

Достаю номерок и протягиваю его бабушке-гардеробщице, улыбаясь:

— Будьте любезны.

Забираю пальто и раскланиваюсь с ребятами:

— Всего вам доброго…

Шляпы не подымаю. Шляпы нет.

«Так, пиджак есть, шляпу надо купить, — мы идем, не торопясь, по Невскому, — Пошью пальто из драпа. И тросточку обязательно заведу. Мариенгофа  из меня не выйдет. Но располневшего к старости Северянина – можно попробовать. Тем более что моя-то! — кошу взглядом на жену, которая весело болтает о чем-то с Ванькой, — Моя-то – хороша!».

 

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.