Библия: проблема авторства – лекция Андрея Десницкого (+ВИДЕО)

Андрей Сергеевич Десницкий — доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института востоковедения РАН, консультант Института перевода Библии, выпускник МГУ, автор книг по библеистике.

Мы с вами продолжаем наши беседы по широкой теме: современная библеистика и что нам до нее. Сегодняшняя тема – «Библия: проблема авторства».

Я должен сначала предупредить, что по этой теме наблюдается огромный накал страстей. В качестве примера я приведу только обложку одной книги, сначала – на английском языке, потом – в русском переводе. Это книга Барта Эрмана «Forged» («Подлог»).

Я прочитаю то, что написано на английской обложке, переводя на русский: «Пишут во имя Бога. Почему библейские авторы – не те, кто, по нашему мнению, они были. «Подлог», Барт Эрман», и дальше там про то, какой он автор. Всё достаточно академично, спокойно. Есть некоторая интрига, почему они не те, кто, по нашему мнению, они были, но в целом всё достаточно нейтрально.

Но теперь посмотрите на перевод этой книги на русский язык: «Великий обман» (сразу уже он великим стал); «Научный взгляд на авторство священных текстов» (понимаете, существует только один научный взгляд, и вот именно в этой книге он содержится). А дальше: «Одержимость истиной делает лжецами», Барт Эрман, цитата. И нарисована книжка, на ней крест. Этого не видно, конечно, отсюда, но если вглядеться, там слова «ложь», «обман», «подлог», «обман», «подлог», «вранье» и так далее написаны в форме креста.

Можете сравнить тональность разговора в англоязычной среде, где, может быть, пишут с подколкой, но достаточно академично, и в нашей. Сразу видно, что ХХ век у нас в смысле библеистики просвистел мимо и мы остались в противостоянии 1920-х годов, когда приходят пламенные атеисты и начинают что-то очень хлестко, с перегибом доказывать.

А поскольку сегодня у нас время сложное и чувства верующих очень легко оскорбить, а за это потом будут большие неприятности, я прочитаю две лекции. Первую я прочитаю для тех, чьи чувства склонны к оскорблению. А потом те, кто этим не удовлетворится, могут остаться на вторую, но там чувства могут быть оскорблены, я заранее предупреждаю.

Итак, первая лекция. Святая Церковь нас учит, что все книги были написаны теми людьми, чьи имена стоят в заголовке. Говорят: «Апостола Павла чтение», значит, это апостола Павла, всё остальное – это вранье, обман, нечестие, мозги включать ни в коем случае не надо. Это была первая лекция.

Те, кто не удовлетворен, могут остаться и послушать вторую. Но предупреждаю, что, возможно, придется включать голову, это не всем нравится. Иногда это не нравится нашим религиозным чувствам и прочим чувствам, которые сопротивляются голове и говорят: «Нет, мы хотим, чтобы было иначе».

Итак, вторая лекция. А в чем, собственно говоря, проблема авторства? Почему мы считаем, что авторство – это проблема? Я буду отчасти отталкиваться от книги Эрмана, которая переведена на русский язык. Причем переводил её человек, который, по крайней мере за некоторое время до того, был православным священнослужителем. Я буду говорить об очень многих вещах и, наверное, скажу то, что многие из вас уже слышали, или читали, или знают. Но это введение в проблему, а значит, приходится говорить некоторые очень банальные вещи.

Так в чем же проблема? Автор может быть просто неизвестен. Не знаем мы, кто книгу написал. Книга могла иметь больше одного автора, такие примеры мы сегодня увидим. Авторский текст мог подвергнуться редактуре, то есть автор был, но он не был автором конечного варианта текста. Традиция может приписывать книгу тому, кто едва ли был этим автором. Или сам текст может указывать на того человека, кто не был автором.

И самый главный вопрос, который в связи с этим возникает: Бог и человек – соавторы  книги? Если книгу читают как памятник древней литературы, как памятник культуры, истории и так далее, то всё понятно. Ну, написали когда-то люди «Эпос о Гильгамеше», «Илиаду», «Войну и мир», еще какие-то замечательные тексты. Но если её читают христиане, то они говорят: «Так это же Богом данное нам откровение, написанное людьми. Как такое получается?» Это, может быть, самая главная проблема авторства Библии, которая до сих пор на самом деле никем не решена.

Но если мы говорим о чем-то, нам надо сначала определить терминологию: что мы подразумеваем под авторством (не только применительно к Библии, а применительно вообще к нашей жизни)?

Мы постоянно сталкиваемся с этой проблемой. Мы приходим, например, в суд и узнаем, что на наш украденный паспорт был выдан какой-то кредит, заключены какие-то договора от нашего имени. Такие истории, к сожалению, бывают. В суде человек должен доказать, что он не писал эту расписку. Объявляется графологическая экспертиза, берутся образцы почерка, и эксперт сравнивает образцы почерка с подписью и с текстом расписки и говорит, тот написал человек или не тот. Если не тот, очевидно, расписка – подлог.

И всё очень просто, одна экспертиза ставит в деле точку. Если не писал этот человек, значит, у судебного дела никаких перспектив дальше нет вообще. Если он подписывал – начинают разбираться, как он подписал, почему подписал, но он признается автором этой расписки. У нас, безусловно, от древней литературы не сохранилось ни одного текста, написанного автором, не только библейского, но вообще никакого.

Или вот роман «Война и мир», который, безусловно, написан Львом Николаевичем Толстым, но рукопись которого переписывала его жена Софья Андреевна. Тем не менее, мы абсолютно уверены в том, что автором является Лев Николаевич Толстой. Хотя и в подобных ситуациях иногда возникают вопросы. Например, Шолохов ли писал «Тихий Дон» или его написал кто-то другой?

А если перед нами перевод? Ведь про Новый Завет не всегда точно можно сказать, лежал ли в основе некоторого текста другой текст, может быть даже на другом языке. У нас появляется тогда сразу два автора: автор оригинала и автор перевода. Причем, с точки зрения современного авторского права, автор перевода тоже обладает авторскими правами на свой перевод.

В издании такого перевода мы увидим два копирайта как минимум. Там могут быть копирайты издателя или кого-то еще, но как минимум автора и автора перевода. Значит, уже их два. Конечный продукт несет в себе элементы и того, и другого авторства.

А если это официальная речь? Например, выступает президент или глава какой-то корпорации с поздравлением, и он сам, как правило, не пишет этот текст, у него есть команда спичрайтеров, и эти спичрайтеры создают по его указанию некий текст. Он этот текст авторизует, то есть он говорит: «Вот я выступаю с этой речью, обращаюсь к вам». Он придает свое авторство тексту, написанному не им. Хотя, конечно, он с ним соглашается и, как правило, вносит в текст какую-то свою правку.

Получается, что этот текст – его, хотя и не им написан, и никто никогда не будет оспаривать, что он, произнеся этот текст с трибуны или подписав его в официальной обстановке, является его автором.

А как мы устанавливаем авторство? Например, я назвал сегодня «Тихий Дон». До сих пор не могут решить окончательно, Шолохов его написал или кто-то другой. Есть даже теории, кто настоящий автор, но сейчас я не буду в это вдаваться. Спорят, писал ли Шекспир, простой, необразованный парень из рабочего городка Стратфорд-на-Эйвоне, все эти произведения, созданные явно человеком очень глубоко образованным, очень талантливым, с очень широким кругозором. Может быть, их автором был кто-то другой? На этот счет тоже существуют теории.

Как мы устанавливаем авторство, например, если возникает вопрос о плагиате, когда два человека претендуют на то, что они написали этот текст? Берутся опять-таки образцы, но берется, несомненно, написанный тем или иным человеком текст, который сравнивается с сомнительным текстом.

Но где же нам взять текст, несомненно написанный пророком Исаией или апостолом Павлом, как не в той же самой Библии? То есть мы оказываемся в ситуации, когда проверить подлинность текста можно только исходя из этого же текста. Ни один суд не возьмется сравнивать расписку с самой распиской или с другой распиской, подписанной тем же именем. Ему нужно, чтобы человек написал на глазах этого суда некий текст, и тогда это будет совершенно гарантированно текст, написанный этим человеком.

И, наконец, автор может в разное время писать по-разному. Сегодня, обращаясь к тому, что я писал, допустим, десять или двадцать лет назад, я иногда очень критично на это смотрю, думаю, что был тогда глупым, наивным или, наоборот, чистым, неиспорченным. Человек меняется, меняются его взгляды.

В принципе, только идиот думает в течение всей своей жизни абсолютно одно и то же (видимо, потому что он вообще ничего не думает). А мы можем получать новые факты, новые сведения, мы меняемся как люди, меняется наша внешность, наш характер, меняется наш стиль (конечно, в некоторых пределах).

Конечно, невозможно представить себе, что человек начал писать абсолютно по-другому или что он начал писать на какие-то совершенно прежде ему не интересные темы. Но, как правило, даже оставаясь в рамках одной и той же темы, человек довольно сильно меняется в течение времени, и можно сказать, что один и тот же автор разный в двадцать лет и в восемьдесят.

Даже с точки зрения физиологии это немножко другой организм. С точки зрения химии или физики молекулы, из которых состоит этот организм, сменились. Клетки сменились не все, но многие. И, тем не менее, это та же самая личность, хотя он уже во многом по-другому мыслит, у него совершенно другой круг идей, представлений, знаний, и он физически другой человек. Он та же самая личность, но другой ли он автор? Как мы хотим к этому подойти?

В Библии есть Ветхий Завет и Новый Завет, и в отношении них по-разному складывается ситуация с проблемой авторства. В Ветхом Завете авторство большинства книг просто неизвестно. Кто написал Книги Царств? Их четыре. В еврейской традиции первые две называются Книгами Самуила, но Самуил умер в середине первой книги. Вряд ли даже первую книгу он написал, этого никто не утверждает.

Кто написал эти книги, просто непонятно. И пророческие книги, конечно, носят тоже имена пророков, но, как правило, там указывается на то, что эти пророчества были записаны, то есть пророк не садился за письменный стол, как Толстой, и не писал свою пророческую книгу. Он пророчествовал, а записи были сделаны в какое-то другое время, это то, о чем я только что сказал, то есть некоторые книги написаны явно со слов.

Датировка часто бывает очень приблизительной, причем разлет по датировке ветхозаветных книг достигает нескольких столетий. Понятно, что есть свои Фоменко в библеистике, которые говорят, что вообще всё было написано очень поздно. Но если брать консервативные, достаточно выверенные датировки, то Книгу Иова датируют чуть ли не с тысячелетним размахом – от Моисеева авторства до самого канона Нового Завета.

В ветхозаветных книгах индивидуальность часто не так заметна. В новозаветных книгах мы почти всегда видим автора, или он сам говорит о себе, или, по крайней мере, у него очень яркий индивидуальный стиль. А в ветхозаветных книгах, при сравнении их друг с другом, мы, конечно, видим некоторые различия в стиле, но автор почти ничего о себе никогда не говорит, и его индивидуальность очень слабо выражена. И главное, что авторство не так принципиально. Ну какая разница, кто написал эти самые Книги Царств, что от этого изменится? Практически ничего.

В то же время о Новом Завете говорят обычно с придыханием. Я не случайно привел эти две обложки в качестве примера, споры доходят до баталий. А главное, что авторство Ветхого Завета обсуждается намного дольше, уже с позднего Средневековья эти вопросы так или иначе дискутируются. И выводы намного известнее. Они уже сто лет назад были хорошо всем знакомы, поэтому многие из этих споров русскому читателю так или иначе известны, хотя бы в пересказах. Поэтому мы с Ветхого Завета и начнем, он поможет многое объяснить даже в проблемах Нового Завета, хотя мы к ним тоже, безусловно, обратимся.

Итак, в Ветхом Завете я приведу четыре примера, в Новом столько же. Это Притчи Соломона, которые являются посмертным творением, причем сильно посмертным, как они сами и гласят. Это Книга Иова, которая явно выглядит, как слоеный пирожок из большого количества разных пластов, вероятно разновременных. Это Пятикнижие Моисеево, которое на поверку оказывается не очень Моисеевым. Это Книга Исаии, которых было то ли два, то ли три, то ли вообще неизвестно сколько. Четыре очень разные книги. Это просто иллюстрация разных ситуаций, а вовсе не попытка дать исчерпывающий перечень проблем, можно сказать, что это введение в проблематику.

Притчи Соломоновы – кристально ясный случай, потому что они сами про себя всё рассказывают, не нужно ничего реконструировать. Давайте посмотрим, как они начинаются: «Притчи Соломона, сына Давидова, царя Израиля». Вот и автор. Он подписался, о чем еще говорить? И, значит, те, для кого была первая лекция, скажут: «Вот же всё сказано: Притчи Соломона», – и дальше они не будут ничего читать, для них этот вопрос закрыт.

Но посмотрим дальше ту же самую Книгу Притчей. Она сама о себе в 24-й главе говорит: «Другие слова мудрецов». Каких мудрецов? Очевидно, не Соломона, даже если Соломон был один из них, мудрецы здесь во множественном числе. Как минимум, здесь присутствует еще один мудрец, кроме Соломона.

А самое интересное появляется очень скоро после этого замечания, в 25-й главе: «Вот другие Притчи Соломона, сохраненные людьми Езекии, царя Иудеи». Представим себе, что я вам скажу: «Вот стихотворения Державина и Ломоносова, записанные людьми Путина, президента Российской Федерации».

А временная дистанция примерно такая, потому что царь Соломон (я даю неслучайно широкие оценки, с точной датировкой в Ветхом Завете очень плохо) – это приблизительно середина Х века до нашей эры, царь Езекия – это конец VIII века, больше двух веков отделяют Соломона от царя Езекии. Значит, эти притчи в течение двух с небольшим веков существовали либо в отдельных отрывочных записях, либо передавались из уст в уста и только потом были включены в состав этой книги.

Если мы верим свидетельству самой книги, то царь Соломон никак не мог держать в руках больше двадцати четырех её глав. И, скорее всего, 24-ю главу – тоже не всю, потому что появляются какие-то «другие слова мудрецов», не относящиеся к числу притч Соломона.

Более того, люди царя Езекии или какие-то другие люди добавили к этому слова других мудрецов и назвали их по имени. Тридцатая глава начинается: «Слова Агура, сына Йаке, массаита». Не очень понятно, что это за массаиты. Может быть, это название не его этнической принадлежности, а название жанра или чего-то еще, но это совершенно точно не Соломон.

Более того, абсолютно неизвестно, кто это такой. И 31-я глава начинается с такого же: «Слова Лемуэла, царя массаитов». К тому же это даже не его слова, а слова, которыми его поучала мать. И вполне понятно, что это никак не мог быть Соломон. И какое вообще отношение эти люди имеют к Соломону, тоже непонятно.

Тем не менее книга называется Притчи Соломоновы. И никто никогда не говорит: «Смотрите, здесь подлог. Смотрите, Соломон не был её автором», – хотя книга абсолютно явно и откровенно это утверждает. Довольно глупо будет говорить, что если не Соломон написал всю её целиком, то это какое-то нечестие и кошмар. Тогда вы будете спорить с самим библейским текстом.

Еще интересный пример уже из нашей традиции – Псалтирь Давида, где, еще не доходя до середины, говорится: «Здесь кончаются псалмы Давида». А дальше идут псалмы, которые Давид написать явно не мог, например, псалом «На реках вавилонских».

Сколько раз я слышал от людей, что да, Давид, конечно, не был в вавилонском плену, да, Давид не мог писать с позиции человека, который мечтает о возвращении в разрушенный Иерусалим, но Давид написал это пророчески. Тогда давайте скажем, что пророк Самуил написал пророчески полторы Книги Самуила заранее, до своей смерти. Но в этом нет никакой нужды, потому что граница показана внутри самого текста: «Здесь кончаются псалмы Давида». Всё, дальше чьи-то другие. Хотя имя Давида встречается и после этого рубежа.

Книга Иова. Еще один интересный пример, потому что в ней автор совсем не назван. И, кстати, некоторые считают, что автором был Моисей. Так, по крайней мере, утверждает традиция. Но что это за традиция? Это «a tradition», это не «the tradition». Это не некое предание, которое разделяется всеми, это некоторый наиболее консервативный традиционный взгляд.

Откуда это берется? Каждую библейскую книгу написал следующий по времени жизни великий автор. Книга Иова – единственная книга Ветхого Завета, в которой не упомянут народ Израиля, вообще ни разу не упомянут Закон. Это единственная такая книга в Ветхом Завете. И поэтому, конечно, самый простой выход – сказать, что это было написано до возникновения Израиля, до создания Закона, и поэтому автор был Моисей.

Но я думаю, что как раз по этим причинам Моисей не был автором Книги Иова. Давайте представим себе, что Шолохов написал книгу, в которой не упомянуто донское казачество. Можем себе это представить? Вот вообще не упомянуто, да? Или Юрий Рытхэу, великий советский писатель с Чукотки, написал книгу, в которой не упомянуты Сибирь, Дальний Восток, Чукотка и так далее, тоже очень трудно себе это представить. Или Фазиль Искандер не упоминает Абхазию.

Имя Моисея очень тесно связано непосредственно с Законом, с возникновением израильского народа. И, более того, становится вполне очевидным, когда мы посмотрим на Книгу Иова, что по своему языку она совершенно не похожа на Пятикнижие. Контраст между Пятикнижием и Книгой Иова – один из самых ярких стилистических контрастов внутри Библии. Даже по чисто грамматическим чертам, например, таким, как употребление глагольных форм, как арамейские заимствования, которые во времена Исхода просто ниоткуда не могли взяться. Арамейский язык стал известен евреям позже.

Эта книга относится к числу одной из самых поздних. Она стоит где-то уже на рубеже библейского иврита и того иврита, который появился следом за ней, с арамеизмами, с немножечко другой глагольной структурой. Я сейчас не буду об этом говорить подробно.

Современная наука указывает скорее на очень позднюю датировку этой книги, в том числе и по содержанию, потому что эта книга как бы отказывается от обсуждения вопросов Закона и начинает говорить о более общих вещах. Неслучайно её называют неким преддверием Нового Завета. Здесь не Закон и его исполнение, а человек перед Богом.

А если мы посмотрим на то, как она устроена, то увидим, что устроена она очень интересно: в ней много слоев. Причем каждый слой совершенно самостоятелен, он может спокойно существовать безо всех остальных. Даже если бы остальных не было, никто бы не заметил.

Например, есть так называемая кораническая версия. Почему кораническая? Потому что в Коране тоже рассказывается история Иова – Айуба. Был праведник, которого Всевышний решил испытать, послал ему всяческие бедствия, но праведник остался стойким, и Всевышний его за это наградил. Это 1-я, 2-я, 42-я главы Книги Иова. В Коране это рассказано целиком. В Коран, очевидно, вошла самая ранняя версия Книги Иова. Если бы всего остального не существовало, нам бы никогда в голову не пришло, что всё остальное могло бы тут существовать, что оно зачем-то нужно.

Конечно, мы знаем Книгу Иова прежде всего по диалогам Иова с друзьями. Это самая большая, самая интересная, самая яркая её часть – с 3-й по 31-ю главу. Но с выпуском 28-й, потому что в 28-й неожиданно появляется гимн премудрости (очень похожий, кстати, на Книгу Притчей), который формально вставлен в середину речи Иова, но к аргументации Иова совершенно никакого отношения не имеет, он выбивается из нее. Да и вообще после него Иов продолжает свои речи, как будто этого гимна нет.

Это как будто партия хора в античной трагедии. Вот Иов, протагонист, выходит, беседует со своими оппонентами, а на заднем плане хор поет свою партию «Гимн премудрости», которая не связана, строго говоря, с действием на сцене, но служит фоном.

Еще интересная вещь: в главах 32–37 абсолютно ниоткуда появляется новый персонаж Елигу, или в синодальном переводе Елиуй, которого там раньше не было, про которого нигде не сказано, что он пришел, но который, тем не менее, произносит длинную речь, на которую никто не отвечает, которую никто не замечает. Такое ощущение, что эта речь была добавлена после, что это такой комментарий на всё предшествующее: вот друзья спорят с Иовом, вот они делают какие-то заявления, а потом пришел еще один и всем всё объяснил.

Но они его не заметили, точно так же, как когда мы смотрим телевизор, то те, кто в телевизоре, нас не замечают. Хотя не все так думают. Мне рассказывала одна женщина с Кавказа, что её бабушка, когда садилась смотреть телевизор, всегда очень пристойно одевалась, а когда кто-то входил в комнату в трусах, она говорила: «Люди смотрят. Как ты можешь в таком виде здесь гулять?» Елигу – это такой телезритель, который выдает свой комментарий, но в действии абсолютно никак не участвует. В главах 38-41 Господь вообще не замечает этого Елигу, как будто его нет, но отвечает Иову и его друзьям. С Иовом там есть очень небольшой диалог, но друзья из него выпадают.

Книга Иова – такой вот многослойный пирог. Можно представить себе, что эти элементы возникали не сразу, а постепенно. Вот маленькая история про невинного страдальца, который всё претерпел, и Господь его помиловал. Вот его напряженный диалог с друзьями. А вот появляется еще гимн премудрости. А вот Елигу, как комментарий какого-то читателя, который говорит: «Нет-нет-нет, тут все неправы: и ты неправ, и ты неправ, и ты. Сейчас я объясню, как надо…» И потом ответ Господа как резолюция.

И что интересно: если мы открываем синодальный перевод, то видим, что этот слоеный пирог пекся буквально у нас на глазах. В примечании к синодальному переводу мы читаем: в славянской Библии в Книге Иова имеются следующие добавления: «Написано, что он восстанет с теми, коих воскресит Господь. О нем толкуется в Сирской книге, что жил он в земле Авситидийской на пределах Идумеи и Аравии: прежде же было имя ему Иовав…» – и так далее. И потом: «Феман сын Елифаза, игемон Идумеи. О нем говорится в книге Сирской…»

Наш русский синодальный перевод показывает, что в славянской Библии имеется добавление к еврейскому тексту. Это добавление, в свою очередь, пересказывает некое сирийское добавление, еще более древнее. То есть пирог продолжал наслаиваться даже после того, как были сделаны и греческий перевод, и славянский (последний в нашей традиции). Мы видим, что здесь появляется смысловое добавление. Тут Иова вписали в какую-то хронологию, в генеалогию: где он жил, кем он был, как его звали, кто от кого произошел, то есть перед нами типичная ветхозаветная хронология.

Написана была Книга Иова так, что она выбилась из хронологии: не говорилось, ни чей он, ни откуда взялся, ни когда он жил, ни где он жил. А тут его очень четко локализовали, вписали в генеалогии, датировали, опустили его в какую-то точку времени и пространства. Но это явно не замысел изначального автора, это добавлено потом, добавлено даже в некотором диалоге, в противостоянии с изначальным автором: «Смотрите, что за безобразие: непонятно, откуда взялся, без паспортных данных, нет ни прописки, ни регистрации, ни даты рождения, ничего! Давайте мы всё это ему быстренько дадим, а то какой-то он у нас сиротливый, без документов».

Так и поступили, и в синодальном переводе сделали ссылку на Сирскую книгу – мол, это к тексту не относится, это из Сирской книги. Это то, что можно назвать границей между Писанием и Преданием: Предание, которое вторгается в область Писания. Или, точнее сказать, Писание, которое расширяется, обрастает подробностями, деталями. И эти швы очень хорошо видны. Поэтому Книга Иова, мне кажется, – очень яркий пример книги, которая писалась постепенно, редактировалась, и следы этого редактирования дошли до нас.

Итак, мы подходим к Пятикнижию, это первые пять книг Библии, то есть от Бытия до Второзакония, которые иногда так и называются в немецкой традиции: das erste Buch Mose (первая книга Моисеева) и так далее. Традиция, конечно, говорит о том, что автор – Моисей, и для многих это принципиально, для многих это вопрос веры. Если Моисей не писал Пятикнижие, то и вера наша тщетна. Многие почему-то так это видят. Но еще в Средние века появились критики, причем очень осторожные, этого подхода. Я сейчас не буду пересказывать всю историю, но некоторые из них были анафематствованы, причем как в иудейской среде, так и в христианской – в западной католической и в протестантской, когда протестанты появились.

Но не мог Моисей сам все это написать. Почему? Потому что в тексте очень много анахронизмов, которые немыслимы для Моисея. Во-первых, рассказ о смерти Моисея в 34-й главе Второзакония заканчивается тем, как Моисей умер. И тут, конечно, благочестивый читатель говорит: «Моисей написал это пророчески». Хотя, если бы он писал пророчески, наверное, он писал бы: «Вот умру я…» А тут написано: «И умер Моисей, и никто не знает места его погребения». Ну ладно, допустим, он писал пророчески.

Но есть еще одно пророчество – это список царей Эдома в 36-й главе Бытия, из этих царей Эдома значительная часть жила после Моисея, в послемоисеевы времена. Значит, он заранее знал имена этих царей. Ну ладно, опять допустим, пророчески знал.

Но есть вещи, которые в принципе невозможно приписать Моисею. Это обороты речи «до сего дня», которые встречаются в Бытии и описывают реальность в основном Палестины или Земли Израиля Ханаана, куда Моисей, напомню, не дошел, где он не был. «И называется так место сие до сего дня». Это указывает всё-таки на время, когда в Ханаане уже живут израильтяне, когда они пользуются этим географическим названием и вспоминают историю, говорят: «Вот и до сих пор Комсомольск-на-Амуре так называется, потому что там были комсомольцы». Но это имеет смысл только для тех, кто знаком с этой реальностью.

Второзаконие начинается со следующего: «Сии суть слова, которые говорил Моисей всем Израильтянам за Иорданом…» Если вы прочитаете некий текст, в котором будет написано: «За Уралом», вы поймете, что речь идет о Сибири. Новосибирск находится за Уралом, а где находится автор? В европейской части России или не России, неважно. Если вы прочитаете текст, где написано: «По ту сторону Атлантики много диких обезьян, прерии, индейцы», то где находится автор? В Европе, или в Африке, или в Азии, но точно не в Америке. И если мы читаем «за Иорданом», то где находится автор? Он находится по эту сторону Иордана, то есть в Земле Израиля, в Ханаане, куда Моисей не дошел. Во Второзаконии как раз описывается его смерть на пороге. А тот, кто писал, очевидно, находился в Ханаане.

Ну и, наконец, заключение Второзакония: «И не было более у Израиля пророка такого, как Моисей, которого Господь знал лицом к лицу». Дело даже не в том, что это нескромно, а дело в том, что это анахронизм. Для того, чтобы сказать «такого не было», надо иметь какой-то промежуток времени. «И не было у России более президента такого, как Путин» можно будет сказать не сразу. А вот «такого, как Ленин», допустим, можно сказать уже сейчас, потому что прошло некоторое время и есть с кем сравнивать. То есть должна быть дистанция. Если прошло всего лишь пять-десять лет, то неизвестно еще, может, скоро будет еще один такой.

Конечно, все эти вещи были замечены очень давно. И самое главное: Моисей нигде не говорит от первого лица. Если бы он говорил «я» (как в Ветхом Завете не очень часто, но встречается), то было бы понятно, что книги претендуют на его авторство. Но они не претендуют.

Да, еще одно я хочу сравнить: десять заповедей. Казалось бы, Господь дает десять заповедей, и это просто текст, непосредственно данный Богом. О чем тут говорить? Это точно от Бога нам дано. Если есть в Ветхом Завете отрывок, который исходит от Бога напрямую, то в первую очередь это десять заповедей. Тем не менее, эти заповеди встречаются дважды, и две версии немножко различаются. Немножко, не принципиально, но различаются. Исхода глава 20, Второзаконие, глава 5.

«Помни день субботний, чтобы святить его, ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и всё, что в них, а в день седьмой почил, посему благословил Господь день субботний и освятил его», – в версии Исхода. «Помни день субботний, чтобы святить его… ибо в шесть дней создал Господь небо и землю… посему благословил Господь день субботний и освятил его…» – русский синодальный перевод здесь отражает небольшое различие в формулировках оригинала. «И помни, что ты был рабом в земле Египетской, но Господь, Бог твой, вывел тебя оттуда рукою крепкою и мышцею высокою, потому и повелел тебе Господь, Бог твой, соблюдать день субботний», – это версия Второзакония.

То есть в версии Исхода – потому что Господь создал небо и землю, а в седьмой день почил. А во Второзаконии почему? Потому что Господь вывел тебя из Египта и велел соблюдать. В принципе, одно не противоречит другому. Есть такое трансцендентное, космическое обоснование: вообще седьмой день – это день отдыха, начиная с Самого Бога, Который подает пример. И историческое обоснование: вы вышли из Египта, и это был праздник, Пасха, и теперь у вас регулярный день отдыха. Одно другому абсолютно не противоречит.

Более того, в Ветхом Завете мы постоянно будем встречать параллели между космическим и народным. История Израиля в каком-то смысле не то что повторяет, но в конечном счете соответствует истории сотворения мира, истории выхода из Египта и истории сохранения народа. Там тоже отделение воды от земли в переходе через море и некоторые другие вещи.

Но это, во всяком случае, совершенно точно не позволяет говорить, что мы имеем абсолютно верный список с тех скрижалей, которые были получены Моисеем, потому что невозможно же, чтобы у него было два комплекта скрижалей: один записали в Исходе, другой – во Второзаконии. И если бы Моисей был автором и того, и другого, наверное, он бы в таком важном моменте не допустил никакого рассогласования, если он держал в руках скрижали и с них прямо списывал.

Откуда это взялось? Я не буду пересказывать, это очень известная история. Очень кратко скажу, что на рубеже Нового времени де Ветте и Жан Астрюк высказали эту идею, а в конце XIX века Юлиус Велльгаузен довел её до классического вида. Это так называемая документальная гипотеза о том, что было четыре источника: это Элохист (который называет Бога Богом, по-еврейски – Элохим), Яхвист (который называет Бога именем, которое сегодня мы не знаем, как произносить, но одна из реконструкций – Яхве), Второзаконие (которое абсолютно вываливается из всего, это очевидно по стилю, это самостоятельный текст, свод законов, и может идти абсолютно отдельно от всего) и так называемый Priestorkodex (по-немецки), Священнический кодекс, часть, которая считалась ранее частью Элохиста, но которая гораздо больше сосредоточена на ритуальных подробностях, предписаниях и дает очень строгую теологию – в отличие от Яхвиста, который позволяет себе фантазировать на тему всяких хождений Бога по саду, Его общения с людьми и т.п. Там всё очень строго: Бог дает предписание, люди его выполняют. Я не буду подробно об этом говорить, этот пример довольно известен, есть книга Фридмана «Кто написал Библию», там это прекрасно разобрано.

Ну и, может быть, самый яркий пример – главы 6-8 Бытия, где как раз Яхвист и священнический автор наперебой рассказывают одну и ту же историю, там явно видны несостыковки в числах, явно видны немножечко разные мотивации, и у них получается очень интересное разноголосие. Это такое антифонное пение, пользуясь византийским аналогом, или из античной трагедии – два полухория, рассказывающие одну историю, но с двух сторон. У Яхвиста Господь – очень живой, Он присутствует в этой истории, Он сожалеет, Он вступает в разговоры, Он очень непосредственный. А у священнического автора Он абсолютно трансцендентный, Он присылает указания, и их надо в точности исполнить. Он ни о чем не сожалеет, не передумывает.

Иногда говорят, что здесь две стороны правды о Боге: Его милость и Его справедливость. Говорят, что для Яхвиста важна Его милость, то, что Он готов передумать. А для священнического автора важна Его справедливость – Он готов наказать. И, как издавна говорят богословы (причем и иудейские, и христианские), только сочетание этих двух начал позволяет существовать миру. Если б была только милость, то это означало бы потворство злу, а если б была только справедливость – это означало бы, что весь мир сгорит в пламени наказания. Но сочетание позволяет миру продолжить свое существование.

И я бы сказал, что это позволяет нам читать этот текст и находить в нем нечто очень важное и интересное, что в данном случае перед нами не просто тупой редактор, который взял ножницы и клей и соединил несоединимые куски, не замечая, что между ними есть несогласованности, есть какие-то швы, на первый взгляд иногда абсолютно очевидные, вопиющие, а иногда не настолько очевидные, иногда о них спорят. А он создал сложное многоголосное произведение, где не один голос звучит, а несколько, и важно, что именно несколько этих голосов и говорят.

Кто из них был Моисей – абсолютно непонятно, и причем здесь вообще Моисей? Можно судить по-разному, можно говорить о том, что Моисей был, допустим, одним из этих авторов, можно говорить о том, что Моисей был тот, кто свел это воедино, но это вряд ли. Скажем, Фридман высказывает одну идею. Не буду говорить, какую, но очень оригинальную идею, кто был автором Второзакония. Ни за что не угадаете, почитайте. Скорее всего, он неправ, но читать это интересно.

А мы перейдем к следующему, гораздо менее, может быть, изученному, но тоже достаточно хрестоматийному примеру. Это Книга пророка Исаии. В Книге пророка Исаии тоже есть абсолютно очевидный шов. Но давайте до того, как мы до него дойдем, прочитаем, что книга сама о себе говорит: «Видение Исаии, сына Амоца, – то, что провидел Исаия об Иудее и Иерусалиме в дни Озии, Иоафама, Ахаза и Езекии, царей Иудеи». У нас есть датировка. Опять-таки, я точных дат не привожу, но правление всех этих царей приходится на бо́льшую часть VIII века до нашей эры. То есть, грубо говоря, от Сталина до Ельцина. Это абсолютно разные правители, это очень разные исторические обстоятельства.

И нигде внутри Книги Исаии нет указаний, что вот это он сказал тогда-то. Есть несколько конкретных историй про царя Ахаза, например. Знаменитое «Дева во чреве приимет» в 7-й главе как раз привязано к конкретному историческому событию. Но это появляется неожиданно. То есть всё идет не в хронологическом порядке, не так, что сначала «во дни Озии», потом «во дни Иофама», потом «во дни Ахаза». Ахаз возникает уже в 7-й главе. Езекия появляется позже, тоже с ним есть некоторые истории. Но явно это не строго хронологический порядок.

Но самое интересное то, что начинается с 40-й главы. Нет никаких личных упоминаний об Исаие, что он куда-то пошел, что-то кому-то сказал, с кем-то поспорил, что-то сделал. Иерусалим явно разрушен, совершенно точно. И народ совершенно точно находится в Вавилоне. Собственно, начинается 40-я глава «Утешайте, утешайте народ Мой» с того, что народ вернется скоро из Вавилона в Иерусалим и отстроит его. И сильно меняются тональность и стиль.

Если первые 39 глав – это пламенное, очень горячее обличение и надежда только на то, что, может быть, когда-нибудь, когда всё сметут с лица Земли, Господь всё-таки помилует, то 40-я глава – мажорная, радостная: ну наконец-то, счастье-то какое, сейчас мы вернемся, мы отстроим, мы уйдем из этого проклятого Вавилона. А как вы думаете, если текст говорит о том, что советская власть скоро падет, когда он был написан – в XVIII, XIX веке или в ХХ-м? Конечно, в ХХ-м. Не потому что Исаия не был пророком и не мог предвидеть, а потому что говорить о скором падении советской власти может только тот, кто хорошо знает эту советскую власть, и он обращается к аудитории, для которой это важно. Иначе зачем об этом проповедовать? Зачем проповедовать о возвращении в Иерусалим людям, которые живут в Иерусалиме, которые никуда из него не собираются уходить и полагают, что он останется на этом месте?

Но, что интересно, есть еще второй шов, третья часть, начиная с 56-й главы. Это не настолько очевидно, как с 40-й. С 56-й главы похоже, что народ уже вернулся, что Иерусалим уже существует, стоит, идет богослужение, и возникает вопрос: а как нам поститься? Очень актуальный вопрос, кстати, и он там разбирается. Это уже явно не Вавилон, это Израиль, который живет у себя дома и обустраивает свою новую жизнь.

Отсюда происходит вполне понятная теория, что Исаий было несколько, что у этой книги несколько авторов: до 39-й главы – это Исаия Иерусалимский, VIII века, исторический персонаж, о котором как раз эти 39 глав не очень много, но достаточно говорят, чтобы представить себе его портрет; начиная с 40-й главы новый текст был добавлен к этим пророчествам; начиная с 56-й, вероятно, добавлено еще. Хотя с 56-й, еще раз скажу, уверенность меньше.

Но после того, что мы знаем о Книге Притчей Соломоновых, разве нас это должно удивить? Агура и Лемуэла добавили к Соломону, и это, тем не менее, Книга Притчей Соломоновых. Автор, которого мы называем Второисаией или Тритоисаией, то есть вторым и третьим Исаией, явно пишет немножко иначе, чем первый Исаия, или собственно Исаия, но, тем не менее, пишет, что называется, в том же духе.

Напомню: в Новом Завете возникает вопрос про Иоанна Крестителя: не он ли вернувшийся Илия? Хотя все прекрасно понимают, что это абсолютно другой человек, другая личность, что это не Илия, который в огненной колеснице спустился с неба. Неслучайно, кстати, мы читаем в Евангелии подробную историю рождения Иоанна Крестителя, чтобы не оставалось никаких сомнений, что он не в колеснице, а вполне естественным образом появился на свет. Это другой человек, но он в духе и силе Илии, он – Илия нашего времени. Вполне понятно, что мог быть и Исаия нашего времени уже после плена и спустя пару-тройку веков после жизни собственно Исаии Иерусалимского. И что в этом страшного?

Давайте перейдем теперь к Новому Завету, где споры гораздо горячее и аргументов с обеих сторон высказывается намного больше. Здесь тоже будет четыре примера. Евангелие от Марка. А кто такой Марк? Евангелие от Иоанна. А который Иоанн? Их было много. Послание к Евреям, которое совершенно точно апостол Павел не писал. И второе послание Петра, о котором так много спорят, писал ли его Пётр.

Начнем с Евангелия от Марка. Кажется, его авторство никем особо не оспаривается, но интересно, что о Марке мы знаем кое-что из описаний в Книге Деяний. И получается, что Марк – вовсе не такая личность, кому мы хотели бы доверять в качестве евангелиста. В 15-й главе Деяний рассказывается, как Варнава хотел взять с собой Иоанна, называемого Марком. Это, судя по всему, тот самый Марк. Но Павел не хотел его брать, потому что тот от них на какое-то время отстал, такой слабак, который вообще не пригодился. Они даже с Варнавой поругались, хотя с Варнавой Павел явно гораздо больше сделал всего и у них были гораздо лучшие отношения, чем с этим пресловутым Марком.

Марк, возможно, пишет сам о себе, потому что только Марк приводит крохотный эпизод из истории ареста Иисуса, этот эпизод абсолютно там не нужен, если не счесть, что это маленькое личное воспоминание, такое лирическое отступление. И отступление совершенно комичное: «Тогда, оставив Его, все бежали. Один юноша, завернувшись по нагому телу в покрывало, – что вообще комично и позорно для иудея, он даже одеться не успел, схватил какое-то одеяло, замотался, – следовал за Ним; и воины схватили его. Но он, оставив покрывало, нагой убежал от них». Смешно, правда? Бежит голый парень по ночному Иерусалиму и пытается скрыться.

В самый трагический момент ареста, сейчас будет распятие, и вдруг такой крохотный эпизод. Если только это не история его самого, то непонятно, к чему это здесь. Поэтому часто говорят, что, наверное, это автопортрет Марка. Ничего себе евангелист! Никого лучше, что ли, не нашлось? Как мы можем вообще ему доверять? Может, это не он написал?

А дело в том, что уже достаточно давно, с древнейших времен, были такие мнения. Вот цитата из Папия Иерапольского, её очень часто приводят, но сходно пишет и Тертуллиан, и все, конечно, пересказывают это: «Марк, истолкователь Петра, с точностью записал всё, что запомнил, хотя и не держался порядка слов и деяний Христовых, потому что сам не слушал Господа и не сопутствовал Ему. Впоследствии, правда, он был, как сказано, с Петром, но Пётр излагал учение с целью удовлетворить нужды слушателей, а не с тем, чтобы беседы Господа передать по порядку».

Папий Иерапольский (это II век, то есть очень рано, он еще мог застать свидетелей или по крайней мере тех, кто застал свидетелей) рассказывает, грубо говоря, что апостол Пётр, простой деревенский мужик из Галилеи, который, конечно, не очень был книжным человеком, нуждался в переводчиках, секретарях и Марк какое-то время исполнял эту роль. Он слушал внимательно Петра, всё записывал, но не по порядку, потому что и Пётр не собирался ему по порядку всё изложить, а Петра просто о чем-то расспрашивали – и он рассказывал. Пётр не писал никакого Евангелия – ни устного, ни письменного, он просто рассказывал истории. А Марк был рядом, слушал и потом, как мог, это записал и, вероятно, перевел с арамейского на греческий.

Вот, собственно говоря, какой евангелист. Кто у нас в таком случае автор Евангелия от Марка? Марк – очень второстепенный апостол, прямо скажем. Я понимаю, что я говорю провокационные вещи, но, по сравнению с Петром, кто такой Марк? Пётр ничего не записывал и, весьма вероятно, говорил на арамейском языке. А текст у нас на греческом. Вот, казалось бы, нет никакой трудности с авторством Евангелия от Марка, но вместе с тем проблема встает в полный рост: кому это авторство приписать, где мысли и воспоминания Петра, а где мысли, возможно, Марка? Мы знаем, что переводчик, а тем более секретарь, даже не желая того, иногда может и изменить что-то в тексте.

Есть еще одна интересная вещь, связанная с Евангелием от Марка. Не очень понятно, где оно заканчивается. В 16-й главе уже Воскресение состоялось, женщины подходят к гробу и, выйдя, побежали от гроба, их объял трепет и ужас, они никому ничего не сказали, потому что боялись. И по-гречески здесь: ἐφοβοῦντο γάρ. Марк вообще плохо писал по-гречески, с большими ошибками и с сильным акцентом. Он был лицом семитской национальности и говорил с сильным семитским, арамейским акцентом. Но даже для такого акцента совершенно немыслимо поставить частицу γάρ в конце предложения, в конце фразы. Кто знает греческий язык, наверное, согласится. Это так же, как русская частица «ведь». Представьте себе повествование, которое заканчивается словом «ведь»: «…испугались ведь». Точка. Всё, конец рассказа.

Но этого не может быть, явно чего-то не хватает. «Испугались ведь того, что…» Если фразу продолжить – будет совершенно нормально. Хорошая греческая фраза получится. Но надо её продолжить. Поэтому странно. Но, что интересно, до нас дошло три варианта продолжения. Во-первых, нулевой, то есть вообще ничего. Есть такая рукопись, где на этом заканчивается Евангелие от Марка. Есть краткий вариант, буквально один очень маленький абзац, одна фраза, которая очень кратко рассказывает то, что есть в нашем долгом, нам всем известном, синодальном и в других переводах: «Воскреснув рано в первый день недели…»

Видите, уже начало другой фразы. Это не продолжение «испугались ведь», это начало подведения итогов: «Воскреснув рано в первый день недели, Иисус явился сперва Марии Магдалине…» – такое краткое резюме. Это не повествование. Вот только что женщины бегут от гроба в трепете, в ужасе – стоп-кадр. Содержание следующей серии: воскреснув, явился такой-то, она пошла…

Может быть, я к Марку отнесся как-то уничижительно, это было риторическое преувеличение. Он потрясающий драматург. У него все бегут, движутся, у него жизнь бьет ключом, и вдруг такое краткое и сухое резюме. Ну это не Марк… Он так не писал… «И тотчас он побежал и сказал…» – это был бы Марк, а тут краткое резюме.

Что, скорее всего, произошло? Текст был просто оборван. Может быть, физически, буквально на половине фразы. Рукописи горят, к сожалению. Тогда это были свитки. Не книги, как мы привыкли, а свитки, вроде диафильмов, которые были в детстве моего поколения. Они перематывались, и вполне могло, конечно, оборваться это повествование, а дальше кто-то это дописал. И, судя по стилю, точно не Марк. Ну и вряд ли Пётр. Хотя, может, и Пётр.

Тогда получается, что Евангелие от Марка, собственно, заканчивается на этой фразе «…испугались ведь». Но второе Евангелие из четырех канонических заканчивается там, где оно заканчивается. Кто-то, вероятно, дописал это окончание, потому что без этого окончания Евангелие неполное. И в канон вошло именно это Евангелие с таким окончанием, не Марковым.

И вот, пожалуйста, у нас уже с вами получается три автора: Пётр, чьи воспоминания легли в основу, Марк (даже если он был тем юношей с покрывалом, он явно видел крайне мало и не мог этого всего знать сам) и кто-то, кто дописал эту концовку. Пётр – в качестве источника информации, Марк – как человек, который записывал, и – кто-то еще. Но произведение цельное и так нами и воспринимается, ничего страшного.

Евангелие от Иоанна. Совсем другая ситуация. Оно очень цельное, оно очень законченное, тут никаких сомнений нет. Давайте задумаемся, кто вообще писал Евангелия. Тот же Папий Иерапольский писал, что Матфей записал изречения Господа, а переводил их кто как мог. То есть у Папия получается, что, на самом деле, это разные версии одного и того же какого-то первичного текста.

И мы знаем, что четвертое Евангелие от Иоанна очень своеобразное, оно сильно отличается от первых трех, поэтому первые три называют синоптическими, они явно пользовались общими источниками и, может быть, в какой-то мере друг другом. Это долгие и сложные истории, сейчас мы не будем их разбирать. Но четвертое Евангелие совершенно точно пишется в дополнение, рассказывая многое, чего в этих трех не было. Конечно, что-то повторяет, но иногда пересказывает по-своему.

И еще интересно, что Иоаннов-то, оказывается, у нас было много. Иоанн – это очень распространенное имя в Древнем Израиле, в Палестине, в Ханаане, так же как и русское имя Иван. Мы это в Новом Завете видим: в Евангелиях есть Иоанн Креститель, а были еще и многие другие. Автор Евангелия, в общем-то, намекает на себя. Он несколько раз упоминает ученика, которого любил Иисус, и в самом конце говорит: «Тогда ученик, которого любил Иисус, говорит Петру: это Господь». – Потом там еще некоторые события происходят. И такие слова: «Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его». Значит, это он написал.

А вот фраза «Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его» не наводит ни на какие размышления? А кто это «знает»? Вообще-то немного напоминает бумагу, на которой внизу стоит штамп, подпись товарища такого-то: удостоверяю, начальник отдела кадров такой-то организации. Здесь явно не только голос самого Иоанна. Здесь голос того, кто говорит уже от лица общины: «Мы знаем, что истинно его свидетельство». Но сильно ли нас удивит предположение, что, скажем, записывал этот текст не непосредственно этот ученик, а кто-то другой, или что кто-то служил секретарем у этого ученика? По крайней мере, это Евангелие не становится Евангелием, пока у него нет этого одобрения общины: «Мы знаем, что истинно свидетельствует».

То, что он сам это написал, еще ничего не значит. Мало ли кто чего сам написал. А вот «мы знаем, что его свидетельство истинно», – это та самая печать. Мало ли какую я напишу бумажку, но, пока начальник отдела кадров, нотариус или кто-то еще уполномоченный не заверит мою подпись, эта бумажка никакой юридической силы не имеет, её никто ни в одном серьезном учреждении не примет, правильно? Вот так и здесь получается, что авторство, с одной стороны, ученика, но, с другой стороны, пока оно не получило одобрения общины, оно никакой силы не имеет, оно не вступает в действие как Евангелие.

А кто этот любимый ученик и как его соотнести с Иоанном? Иоаннов корпус – это Откровение, три Послания и Евангелие, то есть пять книг. Откровение и Евангелие написаны в очень разных стилях, вплоть до того, что Откровение написано гораздо более грубым греческим с грамматическими ошибками, а Евангелие – довольно хорошим греческим. Абсолютно разные ситуации: тут любимый ученик, а в Откровении это старец, который находится в каком-то экстазе, нечто видит, – совершенно другая картина. И проблемы там описаны абсолютно разные.

Значит ли это, что писали два разных человека? Да нет. Эти тексты очень разные, но, во-первых, человек мог измениться, во-вторых, сегодня, когда мы пишем любовные письма и официальные отчеты, мы тоже делаем это абсолютно по-разному. Некоторые говорят: «Он же в разной мере владел греческим языком, что видно из двух текстов». Да выучить мог, в конце концов. Так тоже бывает, что сначала писал плохо по-гречески Откровение, а потом написал Евангелие гораздо лучше.

То, что я сейчас говорю, с точки зрения новозаветного мейнстрима – ересь. В современном мейнстриме принято считать, что Откровение и Евангелие написали разные авторы. Это точка зрения 95-99% новозаветников. Но, тем не менее, я не вижу ничего принципиально невозможного в том, что Откровение и Евангелие мог написать один и тот же человек, но с достаточно большой временной дистанцией, человек, который достаточно много пережил по дороге и достаточно сильно изменился. Так бывает в жизни. Честное слово, бывает.

Я уж не буду приводить пример, но когда сравнивают, что человек говорил или писал в начале 1990-х, с тем, что он говорит и пишет сейчас, то кажется, что не мог он быть одним и тем же лицом, но это одно и то же лицо, потому что есть совершенно точные фото- и видеозаписи, что это та же личность. Это один человек, но он настолько изменился, что это одна личность, но уже два разных автора. Вот как вы хотите, так и отнеситесь. Автор Послания и автор Откровения и Евангелия – это совершенно точно два разных автора, но одна и та же это физическая личность или нет – я не знаю.

А вот у Посланий с Евангелием, конечно же, много общего. Тут действительно и язык, и тема, апостол любви, как раз в Евангелии он именно о любви говорит, и Послания очень много говорят о любви… Я снова приведу цитату из Папия Иерапольского, он очень в этом смысле нам помогает: «Что сказал Андрей или что сказал Пётр, что было сказано Филиппом, Фомой, Иаковом, или Иоанном, или Матфеем, или любым из учеников Господа, или что говорят Аристион и пресвитер Иоанн, ученики Господа?» Папий Иерапольский как раз был источниковедом, он собирал разные сведения, кто что о Христе помнил. И он в этом списке называет апостола Иоанна и отдельно пресвитера Иоанна. Смотрите, для Папия их было два.

И мы читаем в Посланиях: «Старец – избранной госпоже и детям ее», – так начинается 2-я глава второго Послания. «Старец – возлюбленному Гаию, которого я люблю поистине», – пишет он в третьем Послании. Он себя называет старцем или по-гречески пресвитером. Тогда получается, что Послания писал пресвитер Иоанн. А кто тогда писал Евангелие? Тот же самый пресвитер Иоанн или любимый ученик? Вот у нас, по свидетельству Папия, Иоаннов было два, но на самом деле их были тысячи, как Иванов в современной России или Джонов в современной Англии.

Но те два, которые имели отношение к раннехристианской общине, обладали авторитетом: ученик, вероятно, любимый (нигде в Евангелии не отождествляется имя Иоанн и определение «любимый ученик», но логично сказать, что это так) и пресвитер. А может быть, произошла некоторая контаминация. Может быть, представления и о том, и о другом несколько слились в исторической памяти, это довольно часто бывает. Вот у академика Фоменко вообще все сливаются, у него каждое историческое лицо было еще кем-то, иногда по пять-шесть исторических лиц одновременно. Это, конечно, немножко анекдотично, но в исторической памяти такое очень часто происходит. Мы часто путаем людей, принимая одного за другого.

Как быть с этим авторством? Потенциально у нас есть два автора – ученик и пресвитер, которые явно, по свидетельству Папия, – разные личности. Но к кому отнести Иоаннов корпус – к обоим или к одному из них, мы не знаем.

Опять-таки, всё ли Евангелие написал этот Иоанн, кем бы он ни был? В 8-й главе Евангелия от Иоанна мы читаем про женщину, взятую в прелюбодеянии (это где «Иди и впредь не греши», всем известный отрывок). Эта история отсутствует в некоторых рукописях Евангелия от Иоанна, в некоторых рукописях она присутствует в других местах, а есть рукопись Евангелия от Луки, куда она тоже вставлена. Напрашивается вполне очевидный вывод, что в наиболее древнем варианте текста её не было, а потом её вставили и в конечном итоге она обрела свое место в 8-й главе. Но при этом кто-то её даже в Евангелие от Луки хотел вставить, возможно, по ошибке. Кто-то её вставлял в другие места Евангелия от Иоанна. В любом случае, это вставка.

Писал ли её Иоанн? Очень может быть, что и нет. Но тогда это такая же вставка, как конец Евангелия от Марка, которая появилась на очень ранней стадии формирования текста, пусть и спустя некоторое время.

От Соломона до Езекии у нас с вами два века с лишним, а здесь, возможно, два года, возможно, два десятилетия, но вряд ли больше. За этот временной отрывок текст шлифуется, «и мы знаем, что истинно свидетельство его». Вот те самые, кто знают, почему бы не могли добавить: «Ах да, он же пропустил, вот же еще что было!» Может, он и сам вспомнил: «Ах да, ребята, было еще и такое, давайте-ка добавим». Все может быть, если мы не воспринимаем этот текст как некоторую упавшую с неба звезду, которая попала нам в руки в готовом виде. Так в нормативном исламе воспринимается Коран: он был надиктован, его записали. Если же мы воспринимаем этот текст, как текст, порожденный этой общиной для себя, то ничего удивительного в таком развитии нет. На примере Ветхого Завета мы видели, что такое развитие действительно происходило, Ветхий Завет его ясно описывает в Книге Притчей.

Теперь посмотрим на Послание к Евреям. Традиционно, конечно, его приписывают Павлу, но надо сказать, что в его авторстве сомнения существовали издавна. Я сейчас не буду пересказывать всего, но о том, что это не совсем Павел, писали очень многие древние отцы. Более того, место в каноне оно занимает в конце Павловых Посланий. Если вы посмотрите на канон, сначала идут Послания к общинам, потом идут Послания к отдельным личностям, а потом Послание к Евреям. Нелогично. Его бы надо было поставить где-то после Римлян, например. По объему они все идут от большего к меньшему (приблизительно).

В Послании к Евреям автор ничего вообще не говорит о себе. Сейчас я не буду говорить о Павловом авторстве остальных посланий, это более сложная тема, а у нас пока только введение в проблематику, но Павел в каждом послании, или автор в каждом послании, оставляет личную роспись. Иногда физическую: он говорит: «Я, Павел, пишу крупными буквами». И всегда он начинает: «Я, Павел, а еще со мной этот, этот, этот, мы вас приветствуем». И в конце добавляет это еще раз. Очень личное всегда письмо.

Автор Послания к Евреям не говорит ни «здравствуйте», ни «до свидания», вообще ничего о себе. Стиль совсем не Павлов. Этот автор начинает сыпать цитатами, да где же вы такого Павла видели? Павел вступает в очень горячие личные отношения, он сразу благодарит Бога за то, что вы там что-то хорошо делаете, потом немножко ругает, потом убеждает, потом кого-то вспоминает, но цитаты он приводит далеко не сразу и в основном в виде аллюзий. А тут: вот такая цитата, вот еще цитата, вот еще цитата. Автор засыпает своих слушателей цитатами. Совсем не Павел. И другие есть отличия, я привел только одно, наиболее яркое.

Догадки высказывались давно и разные. Тертуллиан считал, что автор – Варнава, спутник Павла, близкий к нему, но явно другой человек. Высказывались предположения и в древности, и сегодня, что это апостол Лука, автор Евангелия и Деяний, что это Аполлос, опять-таки в Деяниях упомянутый, еще один человек, с которым Павел был близок, и даже Акила и Прискилла, супружеская пара, которая, опять-таки, была с Аполлосом и Павлом. Вообще Послание к Евреям по идеям близко Павлу, оно Павлово по идеологии, по богословию, но совсем не Павлово по стилю.

Как ищется автор Послания к Евреям? Берется Книга Деяний Апостолов, выбираются все, кто был рядом с Павлом, кто явно был ему не противником, а союзником и кто в принципе мог такую вещь написать. Ну кто? Ну, вот эти люди, конечно, они Павла знали, они примерно так же верили, они примерно то же самое думали. А вот я сейчас вам задам вопрос: может ли персонаж быть автором? Если я вам скажу: а вот роман «Евгений Онегин», может быть, Пьер Безухов написал или Андрей Болконский? Как вы к этому отнесетесь? А может быть, это Евгений Онегин написал «Войну и мир»? Конечно, это звучит провокационно.

Но смотрите, для нас Аполлос, Варнава, Акила и Прискилла из новозаветного канона – просто персонажи библейских книг, они – не авторы (если не считать апокрифических текстов – Послание Варнавы среди них). И как с этим быть? То есть мы можем найти внутри библейской книги какого-то персонажа и сказать: «Вот этот исторический персонаж, который здесь описан, является автором другой книги». Но мы никак не можем этого доказать, мы вообще ничего не можем об этом сказать, потому что мы остаемся внутри этих текстов, у нас нет никакого независимого внешнего источника, внешнего свидетельства. Был ли это Аполлос, был ли это Варнава? Мы этого не знаем.

Я искал, но не смог найти, кто именно из древних отцов это сказал: «Если бы было доказано, что Павел не писал Послания к Евреям, то Церковь сказала бы: я написала его». Цитирую по памяти. Но, мне кажется, это очень точное выражение, потому что авторство, в любом случае, принадлежит действительно общине. И мы это видели на множестве других примеров, даже там, где авторство, как в случае с Марком, например, не подвергается сомнению. Или вот с Иоанном непонятно, который Иоанн, но ясно, почему это стало восприниматься как истина, почему этот текст получает апробацию внутри Церкви.

В конечном счете, почему у нас только эти четыре Евангелия, если их было намного больше? Было больше десяти текстов, которые назывались Евангелиями, но дальше можно спорить, какие из них возникли в древности, а какие были написаны потом. Евангелие от Варнавы – это явно поздняя подделка. Но их было много. Вот Евангелие от Петра. Пётр – такая фигура, все его знают! Тем не менее это Евангелие не вошло в Канон и никогда не входило. Перед нами ситуация, когда текст принимается, только если Церковь, ранняя община признает его своим. При этом мы не всегда можем определить, кто конкретно написал ту или иную страницу.

Но вот давайте поговорим о втором Послании Петра, это самый, может быть, спорный и сложный момент. Второе Послание Петра однозначно указывает на автора: «Симон Пётр, раб и апостол Иисуса Христа». Про Иоанна можно сказать, что Иоаннов было много, и так оно и есть, и мало ли кто считал себя любимым учеником, ведь он ничего не говорит о себе конкретно. Кстати, про Иаковов еще вечный вопрос, Иаковов тоже было несколько: Иаков, брат Господень, Иаков Зеведеев… Их часто путают. Послание Иакова, например, отдельная большая проблема: кто из Иаковов его написал? Вот пример контаминации, когда сливаются одноименные фигуры. Но здесь никакой проблемы нет.

Совершенно точно видно, что автор себя называет Симоном Петром, апостолом, другого такого не было, чтобы одновременно Симон и Пётр, потому что именно Пётр – это не имя… Это сегодня у нас имя известное, а тогда это было слово «скала» или «камень», которое Христос дает Симону в качестве прозвища. Так что это точно он. Более того, он здесь говорит: «Это уже второе Послание пишу к вам, возлюбленные». То есть он явно отсылает нас к первому, и, видимо, это то самое Первое Послание Петра в нашем каноне, там он тоже себя называет.

При этом для галилейского рыбака там очень сложное богословие: «От Божественной силы Его даровано нам все потребное для жизни и благочестия, через познание Призвавшего нас славою и благостию, которыми дарованы нам великие и драгоценные обетования, дабы вы через них соделались причастниками Божеского естества…» – говорит галилейский рыбак. Послания Павла уже широко известны не только Петру, но и его аудитории. «Брат наш Павел, по данной ему премудрости, написал вам, как он говорит об этом и во всех посланиях, в которых есть нечто неудобовразумительное (как будто только что мы не видели неудобовразумительного у него самого – А.Д.), что невежды и неутвержденные, к собственной своей погибели, превращают, как и прочие Писания». Значит, когда это Послание пишется, уже есть много Посланий Павла, они широко известны, и их превратно толкуют. Это Послание Петра утверждает ясно.

Значит, Послание Петра написано довольно поздно, когда существует уже весь Павлов корпус или значительная его часть. Что об этом сказать? Ожидание скорого пришествия у Петра умеряется, он просит не торопиться: «У Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день. Долготерпение Господа нашего почитайте спасением». Есть такое представление у новозаветных критиков, что все идеи возникали в определенное время, что в ранних новозаветных текстах скорое пришествие – это просто всеобщий лейтмотив: вот Христос прямо завтра, скоро придет, вообще даже ни о чем не думайте, осталось совсем чуть-чуть. Но Он не приходит, не приходит, не приходит, и возникает необходимость это отодвинуть, возникает необходимость продлить этот срок. И тогда они говорят: смотрите, уже прошло много времени, пришествие отодвигается, «срок жизни увеличился, и концы поэтов отодвинулись на время», как Высоцкий писал. Значит, это написано уже позднее.

На что это указывает? Это указывает на очень позднюю дату написания этого Послания. Более того, в полемической части (это 2-я глава) Второе Послание Петра очень похоже на Послание Иуды. Они не совпадают буквально, они не списывали друг у друга, но очень похожи по тональности, по идеям, много общей лексики. Может быть, они пользовались каким-то общим источником.

Отмечу еще изящный греческий Послания. Не просто хороший, а изящный греческий, элегантный греческий. Неужели галилейский рыбак, который нигде не учился, мог писать на таком греческом? Греческий, наверное, он знать мог. В Галилее было много язычников, до сих пор спорят, где и как говорили в новозаветные времена, на каких языках, в какой степени ими владели. Но это примерно то же самое, что от современного гастарбайтера из Средней Азии, который по-русски, конечно, говорит, ожидать, что он напишет некий утонченный литературный текст, не просто расписку или, не знаю, служебную докладную, а хорошее литературное произведение, которое напечатают, и оно возьмет все литературные призы. Это нереально. А Пётр – простой галилейский рыбак.

И вот возникает куча аргументов, которые, с точки зрения того же Эрмана, разбивают в пух и прах Петрово авторство. Но, с моей точки зрения, ни один из них не исключает этого авторства абсолютно. Может быть, этот текст написала община Петра? То есть, может быть, Пётр его не сам писал, но его написали люди, которые его окружали, выслушав Петра, вдохновившись его идеями. Исходя из того, что я ранее говорил, это вполне возможно. Ведь и Марк, собственно говоря, не был автором Евангелия в том смысле, что он не от себя писал и даже не всё записал сам, но называется оно Евангелие от Марка. Может быть, у них с Иудой был общий источник. Понятно, что тексты гуляют, понятно, что это могла быть некоторая инвектива, некоторая полемика, которая существовала и которой они оба пользовались.

Наконец, мы читаем в первом Послании Петра ближе к концу: «Сие кратко написал я вам через Силуана, верного, как я думаю, вашего брата». Смотрите, у него, оказывается, был секретарь! А секретарь в те времена – это не просто стенографист, это человек, который мог вполне серьезно участвовать в создании произведения, это позиция спичрайтера. Собственно говоря, Силуан (мы о нем ничего не знаем) вполне мог быть тем вполне образованным человеком, который хорошо знал греческий, мог изящно на нем изъясняться. Он мог Петра выслушать, получить от него задание, составить изящный литературный текст, а Пётр его авторизовал. Запросто это могло быть, почему бы и нет?

И, наконец, у нас опять автор равняется персонажу. Мог ли Евгений Онегин написать роман «Евгений Онегин»? Допустим, мы ничего не знаем про XIX век, и до нас доходит текст под названием «Евгений Онегин». А почему бы не предположить, что роман автобиографичен, что автора действительно звали Евгений Онегин и он про себя написал в третьем лице? Мы-то, конечно, знаем, кто написал «Евгения Онегина», а если б мы не знали?

У нас нет текстов, написанных Петром, кроме двух Посланий Петра. Ну, неканонические я не беру, на их авторстве никто настаивать не будет в принципе. У нас нет ничего о Петре, абсолютно ничего, никаких сведений, кроме, собственно, христианских источников, в первую очередь Нового Завета. И мы пытаемся выяснить, был ли автором одной части новозаветного корпуса персонаж другой части новозаветного корпуса. Вот, пожалуйста, Пьер Безухов или Андрей Болконский – автор «Евгения Онегина» или Евгений Онегин – автор «Войны и мира». Немножко безумная ситуация. У нас в принципе нет способа ответить на вопрос, кто был автором этого текста.

У нас только есть традиция, которая приписывает эти два послания Петру. И мы знаем о нем, что он умер в 60-е годы. Опять-таки, точная датировка может немножко плавать, но все, наверно, с ней согласятся. А откуда мы знаем, что в 60-е годы? В поздние 50-е все еще ждали второго пришествия прямо завтра? Откуда мы знаем, что в конце 50-х Павел еще никаких Посланий не написал, а если написал, то никто их не читал и никто не успел их извратить? Вы знаете, как быстро извращают? Фейсбук откройте, там через полчаса уже так извратили, что дальше ехать некуда. Тогда, конечно, технологий таких не было, но извратить – это быстро.

Откуда мы знаем вообще, как Пётр всё это ощущал? Откуда мы знаем, как всё это происходило? Что такого в этом Послании присутствует, что в 50-е годы было абсолютно невозможным? Ничего такого вроде нет. Может быть, не невозможным, а маловероятным? Может быть, не совпадающим с чьими-то реконструкциями? Да, согласен. Но это не ситуация Второисаии, где Иерусалим разрушен однозначно, вавилонский плен заканчивается, всё, мы возвращаемся, и это явно не VIII век. Вот в Посланиях Петра, что в первом, что во втором, нет ничего, что абсолютно невозможно до середины 60-х годов. Есть то, что не очень вероятно, то, что могло быть, а могло и не быть.

Теперь давайте отдохнем.

Потом… О, Господи, Ты только вездесущ
И волен надо всем преображеньем!
Но, чую, вновь от беловежских пущ
Пойдет начало с прежним продолженьем.
И вкруг оси опишет новый круг
История, бездарная, как бублик.
И вновь на линии Вапнярка – Кременчуг
Возникнет до семнадцати республик.
И чье-то право обрести в борьбе
Конгресс Труда попробует в Одессе.
Тогда, о, Господи, возьми меня к Себе,
Чтоб мне не быть на трудовом конгрессе!..

Значит, от Беловежских пущ пойдет начало, на линии «Вапнярка – Кременчуг» (это Украина) возникнет до 17-ти республик. В каком году это было написано? Беловежская пуща, напомню, – это декабрь 1990-го, республики на Украине стали возникать в 2014-м, а это стихотворение было написано в 1920 году автором по имени Дон-Аминадо, он же – Аминадав Пейсахович Шполянский. Вот так. А в Беловежской пуще ничего никогда не было, кроме зубров да грибов и ягод. Никаких не было там событий ни в Первую мировую, ни в Гражданскую. Никаких вообще. Единственное событие – это Беловежские соглашения 1990 года. А он, тем не менее, как-то угадал, или совпало, или что еще.

То есть если новозаветные ученые попытались бы датировать это стихотворение, я руку даю на отсечение, что они его датировали бы его точно не раньше 1991-го года и, скорее всего, не раньше 2014-го. А оно 1920-го, мы это точно знаем. То есть логика, по которой это не могло быть сказано таким-то, потому что в это время люди этого еще не знали и так не думали, абсолютно порочна. Всё может быть. На самом деле авторство Нового Завета – очень зыбкая вещь. Можно принять, что всё, кроме Послания к Евреям, написали те, чьи имена носят эти книги, можно примерно половину поставить под вопрос.

С точки зрения Эрмана и многих других, это убивает христианство. Смотрите, в основании его лежит подлог, – говорит Эрман, – это всё писали не те люди, которые всё это создали. Это его основной тезис. Надо еще немножко знать Эрмана, это человек, выросший в фундаменталистской среде, то есть там, где всё строго, каждая написанная буква принимается дословно, шаг в сторону – побег. Потом он попадает в либеральную академическую среду, узнает, что существуют тысячи теорий, и говорит, как в книге «Овод»: «Святой отец, Вы мне всю жизнь лгали», – и это служит основанием для полного отказа от всего, во что он раньше верил.

Но я считаю, что слово «подлог» в данном случае – бездоказательное обвинение. Если бы апостол Пётр пришел в суд с распиской на свое имя от Барта Эрмана и оказалось бы, что он подделал подпись, – да, это подлог. Но у нас другая ситуация. Это не ситуация суда, это не ситуация авторства в том узком смысле, с которого мы начали, – авторства текста, написанного собственноручно и подписанного в присутствии нотариуса таким-то лицом. Мы видим, что в Новом Завете такие ситуации вылезают сплошь и рядом, а в Ветхом их еще больше. И слово «подлог», и вообще это отношение к авторству, как к четкому юридическому копирайту, – это, вообще-то, анахронизм.

Я сейчас не буду об этом подробнее говорить, но в Древнем мире это довольно частая история. Я очень кратко напомню. Сократ не написал ни одной книги, но о нем писали Ксенофонт и Платон, и выяснить, где идеи самого Платона, а где он пересказывает сказанное Сократом, фактически невозможно, это срослось воедино. А если взять еще поздних платоников, где это всё обрастает своеобразной традицией, то картина будет довольно похожа на историю христианства и его идей, его текстов.

А вечный гомеровский вопрос, когда непонятно, кто такой Гомер? Записано все это было намного позже, при Писистрате в Афинах. Но кто этот текст создавал, был ли там один Гомер, была ли там целая школа, существовал ли Гомер вообще – об этом до сих пор спорят и не могут решить. Поэтому слово «подлог» с тем же успехом может быть отнесено к огромному количеству текстов античной литературы. Такое понимание исходит из представлений о том, что авторство – это нечто раз и навсегда данное, очень четко определенное и не имеющее никакого группового измерения, что автор всегда – один-единственный человек, ну или двое-трое, если их имена указаны на обложке.

Но авторство Нового Завета и Ветхого, скорее всего, принадлежит общине. Безусловно, есть человек, который записывает этот текст, о нем мы иногда знаем, иногда не знаем, иногда догадываемся, иногда сомневаемся. Но пока община не авторизует этот текст, он ничего не значит для этой общины. И, как мы видели, община может его редактировать, издавать. А кроме того, понятие ложности, истинности авторства относится не к тексту, а, скорее, к межличностным отношениям, то есть к тем отношениям, которые внутри этой общины и возникают.

Мне кажется, что, в любом случае, эти книги Эрмана или многих других нам очень полезны, потому что они уводят нас от сытой уверенности, что мы всё знаем, и мы начинаем понимать, насколько ограничены наши представления о древности вообще и о происхождении христианства в частности. Мы начинаем понимать, что библейские книги гораздо менее линейны по своему происхождению, чем мы думали. А сложность очень часто нас пугает. И, может быть, естественна такая реакция на Эрмана как со стороны атеистов, которые говорят: «Ага, теперь он нам доказал, что на самом деле всё вранье», –так и со стороны некоторых верующих, которые кричат: «Он – злой еретик, всё это нечестие! Надо верить!» Это боязнь думать, это боязнь сложности.

А там, где межчеловеческие отношения, там, где жизнь общины, там всегда сложно. Гораздо проще в суде с долговой распиской: пришел – подлинная, не подлинная – всё, получил деньги или ушел из суда ни с чем. Это очень простая ситуация, но она нам не дана. Поэтому есть сложности, есть необходимость думать. Сложности пугают, они настораживают, они кажутся кому-то неправильными, но, тем не менее, они есть.

И здесь стоит вопрос о сотворчестве Бога и человека. Я его в начале упомянул, а сейчас уже нет времени нам о нем говорить, но просто предлагаю вам подумать самостоятельно. Библия – книга, рожденная общиной верующих и для общины верующих, Библия в целом и каждая из книг, входящих в Библию. Причем история этого рождения могла быть очень-очень разной. Церковь или эта община – это место, где Бог встречается с человеком, и не только в момент написания книги, совершения какого-то ритуала, обряда, таинства, а вообще встречается.

И, может быть, Библия – это не подарок, как многие мусульмане верят про Коран, который сверху послан сразу в готовом виде, и не результат этой встречи, когда Бог с человеком встретились и выработали некий текст, совместное заявление, называется «Библия». А это, скорее, рассказ об этой встрече, которая длится долго, которая длится уже не первое тысячелетие. И наиболее важные моменты этой истории как раз отражены в Библии. Рассказывает персонаж, рассказывают те люди, которые участвовали в этой истории. Иногда они дают свои имена, иногда не дают, иногда мы догадываемся. Но это не самое важное.

А важно, что участники этой истории – это и персонажи, те, о ком говорит книга, это и те, кто её писал, те, кто её редактировал (редактура явно имела место), те, кто распространял этот текст, делал его доступным другим, переводил его на другие языки. Они все – участники этой встречи, участники этой истории, как, кстати, и её читатели, то есть мы с вами.

Спасибо за внимание. Если есть вопросы – я попробую ответить.

Вопросы:

– Какую библейскую книгу ни откроешь, создается впечатление, что некоторые авторы были многобожниками. Это, например, 81-й псалом, говорят, есть альтернативная редакция Шестоднева, только потом уже избавленная от богов, и сама двойственность имен Бога вызывает у некоторых сомнения. Можете прокомментировать?

– Я же сейчас полтора часа рассказывал, что кто были авторы, мы толком не знаем. Были ли они блондинами, брюнетами, курносыми, горбоносыми и многобожниками или нет, мы не знаем. Мы знаем идеи, которые они нам предлагают. И если так подходить к этому, то в Ветхом Завете, безусловно, есть представление о том, что богов, вообще-то, много. Есть такие места, и их никто не скрывает. И есть места, где об этом говорят израильтяне. Например, они говорят аммонитянам: «ваш бог – Кемош, а наш Бог – Господь (Яхве)».

И вообще история с единобожием гораздо сложнее, чем может казаться на первый взгляд. Потому что, если очень кратко, предельно упрощенно, огрубленно говорить, то, мне кажется, Ветхий Завет – это история, представление о том, что вообще богов много, но мы поклоняемся конкретно одному. Израильский народ постепенно приходит к пониманию, что Бог один, и на самом деле мы ему поклоняемся, а все остальные – это непонятно кто, в лучшем случае – ничто, а в худшем – бесы. Но эти разные стадии, они там явно прослеживаются.

Ветхий Завет написан в той культуре, где богов много, где их можно увидеть буквально на улице, где постоянно ты с ними встречаешься и это никого не пугает. Многие вещи в Ветхом Завете очень заметны, когда там некие сыны Божии появляются и в Псалмах, и в 6-й главе Бытия. Другое дело, как к этому относился автор, здесь так однозначно сразу не скажешь. Но явно, что чистого многобожия, когда богов много и надо всем поклоняться, там нет. А есть или некоторые рецидивы, отголоски, культурный фон, или это некоторое сползание… Кто был здесь на моей прошлой лекции по археологии, тот вспомнит, что в святилище устанавливалась дополнительно для Астарты или Иштар колонна и жертвенник, то есть некоторое сползание, размывание, безусловно, тоже было.

– Книга Апокалипсиса заканчивается словами по поводу добавления чего-то дополнительного к этой книге. Хотелось бы понять, почему написали эту строчку, как раз из-за проблемы авторства или нет? И это как-то повлияло на то, как текст дошел до нас?

– Да, слова о том, что проклят тот, кто добавит или убавит к этому тексту, совершенно верно. А поскольку это самая последняя книга Библии, эти слова находятся в самом конце самой последней книги, то это так изящно завершает всю Библию. Это понимается, как запрет что-либо менять в святой книге. Но последней книгой Нового Завета Откровение стало не сразу. Я сейчас не скажу точно, в каком веке оно стало последней книгой, потому что тут тоже было по-разному, и на Западе Канон Нового Завета сложился к началу V-го века, а на Востоке еще были некоторые колебания, пока окончательно всё признали. Но ясно, что Новый Завет уже был написан. Сначала он был написан, и потом только, спустя какое-то время, он сложился как корпус текста. И, очевидно, был какой-то период, когда эта община не видела ничего страшного в том, чтобы редактировать, добавлять, а потом текст стабилизировался и был зафиксирован.

Но он был зафиксирован тоже не в единственном экземпляре. Мы знаем, что существуют расхождения между рукописями, те же самые формы Евангелия от Марка – чуть более краткая и чуть более полная. Но это небольшие вещи. Между этими рукописями нет какой-то принципиальной разницы. У эфиопов, правда, немножко другой канон. Но сегодня это предупреждение из Книги Откровения очень часто начинают понимать крайне буквалистично: одно слово, которое появилось в тексте или которое из него выпало, уничтожает будущую участь в вечности того, кто это сделал. Надо сказать, что этим занимались еще евангелисты – добавляли и вставляли слова. Например, они переводили с еврейского «талифа куми» как «Девица, тебе говорю, встань». А там нет слов «тебе говорю», потому что «талифа» – это «девица», а «куми» – это «встань». А евангелист добавляет «тебе говорю» как связку и как пояснение при переводе. И таких примеров довольно много.

Я думаю, что эта концовка все-таки не магический оберег, знаете, вроде «перепиши письмо счастья 50 раз, а если ты изменишь хоть одну букву, то счастья не будет», а здесь имеется в виду искажение текста. Потому что при переписывании, безусловно, неизбежно вносятся какие-то мелкие разночтения, и это всем прекрасно известно. Автор Книги Откровения, безусловно, хотел сохранить этот текст в неприкосновенности, но, во-первых, он не имел в виду весь корпус Нового Завета, потому что наверняка весь корпус Нового Завета еще не был к тому моменту написан, и он даже не знал, что это будет последняя книга, а во-вторых, вряд ли он имел в виду абсолютно буквальное, как это сегодня часто понимают, копирование всех слов и букв оригинала. Если имел, то это недостижимый идеал, потому что в реальности расхождения между рукописями, пусть очень небольшие, есть, и их много.

– Вызвало удивление наличие этого арамейского акцента в Евангелии от Марка. Если можно, пару примеров этого. И не говорит ли в пользу вторичности Марка как автора то, что он является очень неудобным кандидатом? Почему Марк? Он не среди апостолов и так далее. Это не является ли каким-то свидетельством, что, возможно, это как раз и есть Марк?

– Мне кажется, как раз является, потому что там, где хотят произвести впечатление, там выбирают, конечно, громкие имена. Это абсолютно не тот случай. Я тут полностью согласен насчет арамейских черт. Я так специально этого не подбирал, но первое, что приходит в голову, постоянное «кай», с которого начинается фраза, его очень энергичный стиль, его «тотчас», абсолютно не греческая структура.

– Проявление семитизма больше?

– Да, семитизма, конечно. Синтаксис у него без сложноподчиненных предложений, или их крайне мало, как у Луки, например. Я уж не говорю про какие-нибудь перфекты, абсолютные генитивы, это уже, можно считать, высокий стиль. Он есть кое-где, особенно перфекты, но не так много. Ну и просто некоторые неправильности, то, что предлог «в» употребляется с винительным падежом вместо дательного, это уже технические вещи.

– Насколько возможно говорить о корпусе Нового Завета, как о художественном тексте, поскольку была отсылка к художественному тексту?

– Конечно, я провокацией занимался, когда сравнивал с «Евгением Онегиным». Ну хорошо, «Жития святых» Дмитрия Ростовского, где персонаж одного жития является автором другого. Можно говорить о Новом Завете, как о художественном тексте. Почему нет? Понятно, что для верующего человека он гораздо больше, чем художественный текст, но это не делает его нехудожественным. Поэтому я привел такой, может быть, провокационный пример, чтобы продемонстрировать одну простую вещь: когда мы рассуждаем об авторстве, то кто все эти люди? У нас нет о них никаких надежных сведениях, кроме самого корпуса текстов Нового Завета и последующей традиции, которая, конечно, уже гораздо менее аутентична, где уже много всяких добавлений, расхождений. Почитайте жития тех же самых апостолов, ведь там чего только не найдешь. Там с локализацией всегда большие проблемы. Где они были, где они погибли, что там происходило – это вечная проблема.

– Вы упоминали о том, что и в тексте Ветхого Завета, и в Евангелии, и даже в географии, в житиях святых есть различные нестыковки, некоторые не очень ясные моменты, если исходить из исторической конкретики. Есть ли, на Ваш взгляд, четкая граница между буквальным толкованием написанного текста и, так сказать, аллегорическим? Есть ли метод, который позволил бы четко отделить факт в тексте от изобразительного символа?

– Я думаю, что нет. Во всяком случае, мы видим, что в истории эта граница постоянно сдвигалась. Когда-то Шестоднев, первую главу Бытия и вторую, толковали буквально. Сегодня это уже, скажем так, сложно, хотя некоторым удается. То же самое касается многих других вещей по мере того, как меняется наше представление об окружающем мире, по мере того, как меняется общество. Те же советы рабам подчиняться своим господам еще сто пятьдесят лет назад в России толковали буквально, более того, считали очень важной частью Нового Завета. Сегодня мы не можем этого сделать, даже если захотим. Эта граница сдвигается. В некоторых случаях всё очень просто и понятно, а в некоторых случаях эта граница служит предметом спора. Может быть, когда-нибудь мы об этом поговорим.

Есть такой интересный фильм «Леди Джейн» про историю английской королевы, юной девушки, которая была королевой совсем недолго. Пришли к власти католики, а она – протестантка. И вот накануне того, как её казнят, она спорит в тюрьме со священником о том, как понимать слова Христа «Сие есть Тело Мое, Сия есть Кровь Моя». Для нее как для протестантки это метафора, это символическое понимание, для него как для католика это понимается буквально, хотя, опять-таки, наверное, всем ясно, что он понимал, что здесь причастие лишь под видом хлеба и вина. Но это настолько был для них важный вопрос, что они обсуждали его вечером накануне её казни.

Буквально или не буквально толковать это место? И до сих пор, надо сказать, единого мнения на эту тему среди христиан нет. Более того, я думаю, что если бы мы попытались сформулировать даже внутри своей собственной конфессии безупречное определение, то нам бы тоже было очень трудно это сделать так, чтобы все согласились, чтобы никто не возразил. Я думаю, что эта граница в некоторых случаях очень условна. Как всегда, есть крайности, которые ясны, и есть серая зона.

Мой любимый пример – это Иисус Навин, который остановил солнце над долиной Аиалонской. Если это понимать строго буквально, нам придется предположить, что Земля прекратила свое вращение. Тогда думали, что Солнце вращается вокруг Земли. Нам придется предположить, что Земля прекратила свое вращение, но где разрушительные эффекты, инерция? Если мы в автомобиле на скорости 200 километров в час врежемся в стену, понятно, что будет. А тут вся Земля на скорости несравнимо большей внезапно остановилась. Понятно, что бы было. Но все эффекты почему-то были каким-то образом аннулированы. Потом Земля опять запустилась, и опять все эффекты были аннулированы. Это невозможно принять.

Дальше начинается объяснение: возможно, в этом месте замедлилось время. То есть Земля вращалась, как обычно, но в этом месте замедлилось время и растянулось. Возможно, в этом месте был какой-то оптический эффект, когда солнечные лучи в атмосфере преломились, солнце уже зашло, а его всё еще было видно на небе. А кто-то скажет, что это поэтический образ, победа была настолько быстрой и неожиданной, что израильтяне победили, а еще даже солнце высоко. Некоторые люди будут очень серьезно вас убеждать, что только часть этих мнений правильна и возможна, а часть – это злая ересь или даже полное безумие, с точки зрения физики. И к единому мнению вы не придете. Это такой очень грубый пример, а есть гораздо более тонкие.

– У меня вопрос по поводу Второисаии и Первоисаии. Непонятно, в связи с чем возникла необходимость делать псевдоэпиграф. В это время, во время плена, после плена были Аггей, Захария, Малахия. А Исаия – это явно какой-то пророк, который жил в плену, в последние годы плена и в период возвращения. Есть ли какие-нибудь объяснения, гипотезы, почему, такая значительная фигура, как автор 40-й и последующих глав Исаии, остался анонимен, почему пришлось это присоединять к Книге Исаии? И второй вопрос: почему всё-таки настолько он оказывается стилистически близок к Исаии первому?

– Нам трудно сказать, почему такие вещи происходят. Предположения есть. Во-первых, потому что очень много общего между этими разными главами одной книги. Очень много общих сюжетов, несмотря на то, что другая ситуация, другая тональность, немножко другой стиль, но, я бы сказал, мироощущение очень близкое. И, судя по всему, была своего рода школа Исаии, но вряд ли школа в смысле какого-то действующего института, который прошел сквозь разрушение Иерусалима, сквозь плен, сквозь всё и регулярно поставлял пророков. Нет, такое вряд ли было. Если было, то ничего от них не сохранилось.

Но мне кажется, что тот, кто писал эти главы, начиная с 40-й, явно стремился говорить языком Исаии. Он явно ощущал себя продолжателем его дела. Пророков было много, но он подражал не Осии, не Амосу, хотя те тоже великие пророки. Иеремия – там немножко другое. И вот кто еще заставляет говорить о школе: это Михей, пророк, современник Исаии, к нему очень близкий. Они явно из одного круга, некоторые пророчества буквально перекликаются. Возникает ощущение, что они, грубо говоря, вдвоем где-то шли, а потом одно приписали Исаии, а другое – Михею. А, может, они это вдвоем говорили или кто-то у другого позаимствовал, что в те времена тоже нормально, копирайт не был ограничением. Люди цитировали и совершенно спокойно пересказывали, даже не видоизменяя. Это всё, скорее, походило на фольклор, чем на современное жесткое авторство.

Автор совершенно сознательно продолжал ту же традицию пророческого творчества и говорил в духе Исаии. Я упомянул Иоанна Крестителя, который в духе и силе Илии, так вот Второисаия явно в духе и силе Исаии себя ощущал. И, возможно, он и был первым, кто сказал: вы знаете, нет, это не я тут, Иван Петрович Сидоров, а это пророк Исаия, великий, тот, который жил тогда, в VIII веке, это же его слова. Может быть, он не хотел утверждать напрямую, что Исаия тогда говорил. Он сказал: вот как бы Исаия сказал об этом сегодня, вот пророчество Исаии на наше время.

И вот еще одна вещь, которая мне кажется вполне реальной. Если посмотреть на композицию той же Псалтири: в Псалтири пять разделов, пять книг, причем они выделяются в еврейском тексте и, скажем так, градус оптимизма повышается от первой книге к пятой и внутри каждой книги очень сильно повышается от первых псалмов к последним. То есть начинается всё довольно плохо. Не исключительно плохо, но, как правило, в начале каждой книги псалмы о том, как у меня всё плохо, а в конце: славься, Господи, аллилуйя! И конец пятой – это просто финал, там сплошное «аллилуйя».

И у пророческих книг есть то же самое свойство: как бы ни ругался пророк, он старается закончить на очень радостной, оптимистической ноте. 39-ю главу Книги Исаии явно не удалось закончить на этой ноте. Исаия как раз – очень жесткий в этом смысле и печальный пророк. Может быть, конечно, Иеремия еще хуже, но это исключение. И поэтому, может быть, какая-то редактура соединила эти книги воедино, руководствуясь принципом «не заканчивать на плохом, на негативе», а показать, как в псалмах, как и у многих других пророков, что обличение, наказание и восстановление – это единый процесс, и Господь не оставит убогих Своих до конца. Я всё время стараюсь говорить об общинном авторстве, автор – это община верующих, хотя есть и конкретные живые авторы. Так вот, это община могла сказать: это же продолжение Исаии в том смысле, что Исаия нас подвел к этому моменту, мы здесь оказались, Исаия-то нам заранее объяснил, как это всё будет, а вот это послесловие к Исаии, сиквел.

Мне кажется, можно именно так объяснить. Это заставляет думать, что, может быть, среди пророческих книг могли быть и какие-то другие, где что-то добавилось, но мы просто этого не видим, потому что нет таких резких швов ни содержательных, ни стилистических. Вот Книга Притчей явно эти швы содержит, потому что она сама их называет, а не называла бы – мы бы так и сказали: это Соломон, потому что похоже, если бы выпала эта строчка «а вот еще слова такого-то» или решили её специально не ставить.

– По поводу авторства неканонических Книг Премудрости Соломона и Премудрости Иисуса, сына Сирахова. Они хоть и входят в текст Библии, но считаются неканоническими. Не является ли само авторство этих книг причиной, по которой не вошли они в канонический список?

– Почему они не вошли в канонический список, сказать очень просто – их нет по-еврейски. Их не было по-еврейски в тот момент, когда составлялся канон. При этом часть этих еврейских текстов была найдена, но, конечно, не вся. Премудрость Соломона – это всё-таки греческий текст, а значительная часть Премудрости Иисуса, сына Сирахова, потом нашлась и по-еврейски. Почему одно включили, а другое – нет, сказать довольно трудно. Но это отдельный разговор, я надеюсь к нему когда-нибудь вернуться. Может быть, и здесь.

Как вообще формируется канон, по каким критериям, по каким признакам – не всегда понятно. Мне кажется, что канон формировался, грубо говоря, по признаку «вот что нам нужно как Священное Писание, вот чего нам достаточно». Как праздничный стол: давайте такое, такое, такое сделаем, в принципе, можно, конечно, еще пиццу испечь, но уже хватит, уже достаточно. А при этом отбрасывается то, что на стол не идет, какие-нибудь помои или еда пригодная, но некачественная, непраздничная, сухой заплесневелый черный хлеб, не будем его есть. И собирается то, чего достаточно.

Поэтому говорить, что Премудрость Иисуса, сына Сирахова, была отвергнута, не была включена в канон, я бы не стал. Там, кстати, с авторством всё очень просто, потому что переводчик оставил свое предисловие, где указал на авторство перевода и описал автора самой книги, и, в общем, никаких сомнений не возникает, что это правильно. Почему он не был включен в строгий канон у евреев, сказать довольно трудно, но вот, видимо, либо не было еврейского текста в распоряжении тех, кто составлял еврейский канон (это был, судя по всему, конец первого века нашей эры), либо что-то там смущало. Он вошел в александрийский канон или в канон греческий и христианский Ветхого Завета, или даже не в канон, а в круг книг, которые читались, потому что это полезная, интересная, любопытная книга.

Но, строго говоря, этот узкий канон, который был официально принят православными (хотя у православных есть и неканонические книги в Библии, что тоже странно), – это, собственно говоря, копия еврейского Танаха, и всё. Никаких других там нет разграничений. А католики приняли второканонические книги, те, которые были у них в обиходе, они составили их список и приравняли их, отделив, тем не менее, невысоким заборчиком от первого канона. То есть здесь, скорее всего, некий опыт, чего нам хватает, чтобы с этим жить, как со Священным Писанием. Это не попытка дать какие-то оценки, не попытка указать на авторство, потому что если бы они судили по авторству, то уж, конечно, вошло бы Евангелие от Петра, а не Евангелие от Марка или Луки. Но Евангелие от Петра никогда не входило ни в какие канонические списки, хотя переписывалось и очень было известно. Или Евангелие Иакова. Конечно, это очень громкие имена. А вот остались Марк и Лука как те тексты, которые были нужны и пригодны.

Спасибо вам за внимание!

Фото: Ефим Эрихман

Видео: Виктор Аромштам

---

Читайте также:

• Библия: текст и археология – лекция Андрея Десницкого (+Видео)

Просветительский лекторий портала «Правмир» работает с начала 2014-го года. Среди лекторов – преподаватели духовных и светских вузов, учёные и популяризаторы науки. Видеозаписи и тексты всех лекций публикуются на сайте.