А недавно памятник императору появился в одноимённом саду. В самом сердце Москвы, которая в годы правления Александра была и «спалена пожаром», и «французу отдана». Эти события в сознании современного русского человека встроены в сюжет о победе в Отечественной войне 1812 года, но тогда они воспринимались как неслыханное поражение, которое всё-таки не сломило императора.
Недолго иноземцы хозяйничали в Белокаменной. Настало времечко победное – и русская армия вошла в Париж. Император не считался и не был выдающимся полководцем, но Бонапартию не уступил.
Великий князь Александр Павлович
Наверное, давно пора было подчеркнуть подобным образом наше почтение к монарху, который является одним из архитекторов современной Европы. Сам император за громкой славой не гонялся, считал скромность наиболее выигрышной тактикой. Неслучайно долгое время единственным памятником победителю Наполеона оставался Александрийский столп в Петербурге, установленный в годы правления его сурового брата. Но там на колонне – скульптура ангела с крестом, а не фигура государя.
Памятна и легенда об уходе императора: даже некоторые историки императорской фамилии верили, что Александр не умер, а ушёл странствовать в образе смиренного богомольца Фёдора Кузьмича. История томского старца Феодора – особая глава истории царя Александра. Мистика. Легенда.
К появлению такой легенды располагал характер царя, который много лет искал покоя, искал пути к Граду Небесному.
Посмертный портрет Фёдора Кузьмича
Сразу вспоминается, как его «заклеймил» Пушкин: «Властитель слабый и лукавый». И тем, кто спешит безоглядно идеализировать победителя Наполеона, надо бы помнить эти строки. Пушкин сформулировал и парадную версию истории императора: «Он взял Париж, он основал Лицей». Армия и Просвещение – и впрямь главные направления политики Александра Павловича.
Его считали выдающимся дипломатом. Говорили о холодном лицемерии, о равнодушном двуличии воспитанника Екатерины Великой. Многих очаровала его холодность, многих и отпугнула. Вот уж кто умел скрывать мысли и намерения, не говоря уж об эмоциях. Именно таким он был до ухода в веру. Главная задача дипломата неизменна – подороже продать свои уступки и подешевле купить уступки партнёров.
Александр не всегда отождествлял свою политику с интересами России. В молодые годы он и вовсе недооценивал Отечество: второго такого западника на троне у нас не бывало. Горизонты его честолюбия простирались шире родных осин. Он впитал идею екатерининского Греческого проекта. Строил планы вселенского масштаба – и, что удивительно, многое доводил до ума. Тут достаточно произнести два слова: «Священный Союз»!
Одежда дана нам, чтобы прикрывать срам, а язык – чтобы отвлекать собеседников от неприглядной правды. Внук великой Екатерины чётко следовал этому правилу, сызмальства получив придворные уроки. Ведь ему приходилось метаться между двумя дворами. С одной стороны – могущественная императрица, отрывавшая его от родителей, с другой – русский Гамлет, гатчинский изгнанник, Павел Петрович. И повсюду его любили: он умело производил благоприятное впечатление. Цинизм выветривался постепенно.
Портрет царя освободителя кисти Джорджа Доу
Российская империя в те времена не находилась в политической изоляции. В Европе с елизаветинских времён, со времён Бестужева, без участия северной империи не обходилось ни одно капитальное политическое предприятие. Европейцы не признавали русской культуры, свысока относились к Православию – следы этих предрассудков мы видим в Энциклопедии Дидро. С уважением относились только к двум проявлениям России: к армии и к дипломатии.
Пётр и Куракин, Бестужев и Румянцев, Безбородко и Суворов «уважать себя заставили». Но ещё в александровы годы Денис Давыдов заговорил о «руссофобии» (тогда это слово писали именно так). Да и двуличие союзников в борьбе с Наполеоном переходило границы терпимого.
Поверженная Франция ослабла после революционных войн. Англия не располагала достаточными сухопутными силами. Россия после 1815-го при Александре не сражалась в Европе, но военное доминирование Петербурга ощущалось. Союзников Александра это тревожило уже в 1814-м. Они не ограничивались газетными карикатурами на русских варваров. Европейские канцлеры без промедлений перешли к тайным переговорам. Возможно, Александр знал об этих маневрах. Международный шпионаж в России со времён Потёмкина развит был отменно, агенты Петербурга работали во всех европейских столицах.
Тайный антироссийский военный союз державы учредили поспешно. Александр на эти маневры не обращал внимания. Не позволил себе обижаться. Почему? Тут может быть несколько объяснений. Он опасался Наполеона сильнее, чем всех союзников-монархов, вместе взятых. А Талейрану и Меттерниху знал цену. Талейрану – в прямом смысле. Ведь французский дипломат несколько лет был платным агентом русского царя…
В Священный союз он поверил с неожиданной искренностью. То был уже не молодой скептик, но христианин, склонный к мистике и даже к экзальтации. «Пожар Москвы осветил мою душу», – это легендарное признание многое объясняет и в политике Александра.
Фреска Александр I
Запала, как известно, хватило ненадолго: к 1850-м годам противоречий оказалось больше, чем скреп. А Парижский трактат 1855 года уничтожил мир Священного Союза, исключил Россию (как оказалось, на время) из клуба вершителей судеб Европы. Да и сам клуб лишился смысла.
Российская империя во времена Александра окончательно обосновалась на берегах Вислы. И щедрые либеральные дары императора не могли ни удовлетворить шляхту, ни умерить тревогу Лондона, Вены и Парижа. Но что ему, победителю, до всей этой суеты! Он знал, что такое триумф Агамемнона, Цезаря и Августа.
Александр I в 1812
Дух императора витает и в московском Александровском саду, и в Царскосельском лицее, который тоже назывался Александровским. И в Париже. Весна 1814-го… Таких эффектных побед история России не знала. Русский император въехал в Париж на серой лошади, которую когда-то подарил ему Наполеон.
Какой-то парижанин крикнул: «Мы уже давно ждали прибытия Вашего Величества!». Александр ответил с улыбкой: «Я пришел бы к вам ранее, но меня задержала храбрость ваших войск». Он читал Плутарха и знал цену крылатым выражениям, в которых воплощается сила и великодушие героя. Такой ответ польстил французам, они повторяли его не без восторга. Александр в Париже собирал коллекцию таких маленьких побед.
Александр Первый принимает капитуляцию наполеоновского Парижа, 1814
Державин тогда приветствовал царя бодрой солдатской песней:
Веселися, царь блаженный,
Александр Благословенный!
Русская земля сильна:
О тебе она радела,
Груди, жизни не жалела:
Дайте чашу нам вина!
Первые пятнадцать лет правления завершались былинно, в ореоле победы и всемирного влияния. А потом накатила усталость – и сподвижники перестали узнавать государя. Он стал сторониться политики с её ложью и кровью. Искал правду в беседах с монахами, в Евангелии. Сильная причина для раскаяния – косвенное участие в убийстве отца. Многое напоминало ему об этом злодеянии. Он молился, он истребил в себе монаршье честолюбие. Таким и ушёл.
Рассматривая эпоху с академической дистанции, историки не возвышали его. Например, Сергей Мельгунов, известный многим по сенсационной книге «Красный террор в России», не пожалел язвительной иронии, когда писал об Александре и его времени. Не жаловали его и советские историки. А потом возник интерес к «самому загадочному императору», к «царственному мистику». И вот – официальное признание в виде памятника у стен московского Кремля. С днём рождения, император! 237 лет – не шутка.
Памятник Александру I в Александровском саду