Блажени алчущии и жаждущии правды…

От редакции

Воспоминания Т. А. Миллер ценны в первую очередь тем, что у их автора была возможность видеть Сергея Сергеевича в полном смысле слова двумя глазами: как христианина и как профессионала, причем знала она его в годы становления обеих этих его неотъемлемых характеристик.

А с “Альфой и Омегой” Сергей Сергеевич сотрудничал срав­нительно недавно, будучи уже всемирно известным ученым. В самом первом номере журнала (№ 1 за 1994 г.), к становлению которого он отнесся с интересом и деятельным участием, была опубликована его статья “Премудрость в Ветхом Завете”, а также “Стих о Пречестной Крови Христовой”, а во втором номере — рецензия на книгу Канонические Евангелия (пер. В. Н. Кузнецовой, ред. С. Лёзов и С. Тищенко).

В № 1(4) вышла статья EUSPLAGCNIA, в свое время опубликованная в одном академическом издании не только с цензурными купюрами, но и со множеством опечаток, особенно в греческих словах. Для нашего журнала Сергей Сергеевич восстановил ее в первозданном виде. Кстати сказать, я почти не знаю других ученых столь высокого класса, которые вычитывали бы свои корректуры с таким тщанием, как он, никому не перепоручая этой основной обязанности автора.

В двух номерах мы печатали фрагменты перевода Евангелия от Матфея (Мф 5–7; 26:17–28:20; соотв. №№ 2 за 1994 г. и 3(6) за 1995 г.) с блистательным текстологическим и исагогическим комментарием. А затем Сергей Сергеевич был приглашен в Вену и уже не мог принимать такое участие в жизни журнала, которое считал для себя необходимым в силу своей многократно упоминавшейся интеллектуальной честности…

Возможно и даже высоко вероятно, что среди его коллег были люди, не принимавшие его христианской веры, хотя я таких случаев не знаю. Его величайшая вежливость (учтивость, как следовало бы по-настоящему сказать), его уважение к собеседнику, его способность вслушиваться в чужие слова (и “вдумы­ваться” в чужие мысли) покоряли и тех, кто придерживался иного мнения. Я помню, как он убеждал А. Д. Сахарова в том, что словосочетание право на счастье бессодержательно, и с какой любовью они друг на друга смотрели — хотя каждый оставался при своем мнении, но при этом признавалась справедливость доводов другого. Просто доводы эти находились в разных плоскостях. А когда Ю. М. Лотман, уже тяжело больной, с трудом нарисовал автошарж, Сергей Сергеевич сказал: “В жизни Вы красивее, Юрий Михайлович”, на что Лотман достойно ответил: “Смею ли я соперничать с моим Творцом, Сергей Сергеевич”. Конечно, и Сахаров, и Лотман были людьми замечательными, но мне все-таки кажется, что атмосферу любви и уважения к собеседнику (а это — признаки высокой духовной культуры) привносил именно С. С. Аверинцев.

…Что касается упоминаемого Т. А. Миллер инцидента с книгой “Памятники средневековой латинской литературы”, то он имел свое продолжение. Этот вроде бы простой случай из академической жизни — в одном из институтов АН “плохо” подготовили к изданию книгу, ну, бывает! — потряс основы советской академической системы до такой степени, что Президиум АН выпустил по этому поводу секретное постановление, о котором я, сотрудница другого академического института, узнала по внешней видимости случайно: его текст сотрудница дирекции тайно показывала заведующим секторами и брала расписку, что-де ознакомились. Я же в это время зашла в сектор, заведующая которым, ныне покойная Н. В. Охотина, в негодовании тут же ознакомила с секретным постановлением всех присутствующих. Написано оно было темно и косноязычно, и суть сводилась к тому, что в ИМЛИ по недосмотру был допущен выпад, так чтобы впредь и в других институтах недосмотра не допускать и выпады пресекать в стадии зарождения.

И, наконец, наверное, всем полезно напомнить, что происходило во вроде бы тихие 70-е годы, чтобы всерьез понять роль С. С. Аверинцева в просвещении отечественных гуманитариев. Дело в том, что, очевидно, в нашем институте следующий выпад позволила себе, кажется, я, но вовсе того не желая. Лет через пять, после обсуждения в секторе моей диссертации молодая дама, кандидат наук, вызвала меня в коридор и там, озираясь, шепотом сказала мне, что у меня есть неприличное слово, которое нужно убрать. Я, заинтересовавшись, попросила показать. Оказалось, что она таким образом характеризует слово епископ. Я объяснила, что убирать его не буду, потому что выдающийся исследователь языков Океании Джон Кодрингтон был миссионером и епископом и в этом качестве известен всему миру. А то, что материал диссертации — это почти исключительно переводы Священного Писания, просто никто не заметил. И если уж вспоминать атмосферу глубокого невежества в области реалий христианского мира, то в ту же эпоху, разыскивая старые грамматики языков Океании в Библиотеке АН в Ленинграде (ме­сто сверхцивилизованное), я вынуждена была объяснять сотрудникам каталога, что буква V. на титуле немецких книг (как и R. на титуле английских) — это не инициалы авторов, а сокращения слов Vater ‘отец’ (исоответственно Reverend‘препо­добный’), и что авторы их — священники.

Наверное, не случайно воспоминания привели меня к упоминанию о научном и духовном подвиге христианских миссионеров в Океании, — ведь в жизни интеллигенции советского периода Сергей Сергеевич Аверинцев тоже был в своем роде миссионером такого же плана — ученым и апологетом-про­поведником.

М. Журинская

* * *

24 февраля Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий направил письмо с соболезнованиями вдове академика С. С. Аверинцева в связи с его кончиной:

Уважаемая Наталия Петровна!

Прошу принять искренние соболезнования в связи с кончиной Сергея Сергеевича Аверинцева. В Русской Православной Церкви его знали как человека, вся жизнь которого была просвещена верой Христовой. Его филологические и культурологические исследования всегда отличались не только высочайшим научным уровнем, но были проникнуты духовным наследием Церкви.

В трудные годы нашей истории такие работы Сергея Сергеевича, как “Поэтика ранневизантийской литературы”, “Культура Византии IV — первой половины VII веков”, “От берегов Босфора до берегов Евфрата”, помогали многим нашим соотечественникам найти дорогу к Церкви, а его поэтические переводы Ветхого Завета позволяли донести до современников смысл и красоту библейских текстов.

Молюсь, да упокоит Господь душу раба Своего Сергия в селениях праведных. Вечная и блаженная ему память.

Алексий

Патриарх Московский и всея Руси

* * *

С. С. Аверинцев

О Сергее Сергеевиче Аверинцеве еще долго будут читаться доклады, публиковаться статьи и книги, будет изучаться его научное наследие и его многогранная роль в отечественной культуре XX века, сам же он как живая личность будет постепенно становиться достоянием прошлого. А сейчас, когда он — наше настоящее, когда глаза наполнены слезами и сердце не смиряется с разлукой, хочется побыть с ним вместе как с добрым старым другом, хочется вспомнитъ нашу молодость, совместную работу в секторе античной литературы ИМЛИ (Института мировой литературы АН СССР).

Впервые имя Аверинцева я услышала из уст ныне здравствующего академика М. Л. Гаспарова, а тогда просто Миши, самого молодого и феноменально эрудированного члена нашего сектора. “Если к нам примут Аверинцева, — объявил М. Гаспаров, — то весь сектор сможет жить спокойно: его работоспособность в десять раз превышает мою”. Вскоре после этого разговора я, выйдя из третьего зала Библиотеки им. Ленина и спускаясь по мраморной лестнице, обратила внимание на поднимающегося мне навстречу высокого юношу. Мелькнула мысль: “Я его хорошо знаю!”. И мысленному взору представился внутренний вид одного из московских храмов, то ли святителя Николая в Хамовниках, то ли святого мученика Иоанна Воина на Якиманке, полумрак, в проходе над головами старушек высится фигура высокого мальчика. К стыду своему за все сорок лет нашего знакомства я так и не решилась спросить Сережу Аверинцева (высоким юношей на лестнице был именно он), могла ли я его видеть в церкви или то был обман зрения.

В наш сектор С. С. Аверинцев был зачислен в 1964 году на временную работу (два месяца) в должности научно-техничес­кого сотрудника — и сразу загружен работой, котораяне всякому старшему научному сотруднику была бы по силам. В нашем секторе для подготавливаемых к изданию книг “Памятники византийской литературы IV–IX веков” и “Памятники средневековой латинской литературы IV–IX веков” он переводил греческих и латинских поэтов¹, для макета первого тома ИВЛ (Ис­тория всемирной литературы) ему была поручена статья о ранней христианской литературе²; одновременно его привлекали к участию в работе сектора немецкой литературы (тематика мне неизвестна). Я была в те годы секретарем авторской группы первого тома ИВЛ и в связи с этим не раз бывала у Аверинцевых в Бутиковском переулке (район Остоженки), гдеони жили на третьем этаже без лифта в многонаселенной коммуналке почти без удобств. Наталия Васильевна, Сережина мама, жаловалась, что Сережа так перегружен, ночи не спит, не знает, за что ему браться в первую очередь. Я их успокоила, разъяснив, какую норму нагрузки положено выполнить за два месяца. Наталия Васильевна с облегчением воскликнула: “Как Вы нужны были в этом доме!”. Несмотря на то, что Сережа выполнил и намного перевыполнил все нормы, на постоянную должность его не зачислили, и вплоть до 1970 года его участие в трудах нашего сектора и в работе над первым томом ИВЛ было добровольным и безвозмездным. Он по-прежнему приносил нам свои статьи и переводы, а для первого тома ИВЛ готовил обширную статью о древнееврейской литературе.

В 60-е годы Сергей Аверинцев писал и публиковал статьи в главных энциклопедических изданиях (Большая советская энциклопедия, Краткая литературная энциклопедия, Философская энциклопедия) и читал лекции по византийской и античной эстетике на историческом и философском факультетах МГУ, а также публичные лекции в разных местах. С таким знанием предмета, широтой охвата материала и ясностью мысли, с таким риторическим блеском, с каким читал свои лекции Аверинцев, никто тогда не читал, и слава молодого ученого росла с каждым днем. Те, кто помнят ситуацию 60-х годов, легко поймут причину его популярности. То было время засилия атеизма. В системе Академии общественных наук при ЦК КПСС существовал Институт научного атеизма, сотрудники которого занимались атеизмом профессионально. За веру в Бога студентов исключали из вуза. В программу высших и средних специальных учебных заведений был введен в качестве обязательного предмета курс “научного” атеизма. Медаль, однако, имела свою оборотную сторону. У людей, ничего о религии не знавших, — а таких было большинство, — курс истории религии возбуждал любопытство. Атеистические брошюрки читались с целью получить какие-нибудь сведения о христианстве. Атеизм как голое отрицание не мог заполнить собой тот идеологический вакуум, который возник, когда развенчан был культ Сталина, рассеялся мираж о скором наступлении эры коммунизма и рушились надежды на социализм с человеческим лицом.

Энциклопедические статьи Аверинцева о христианстве и христианских авторах отнимали у профессиональных атеистов их монополию на освещение религиозной тематики. Его лекции открывали слушателям неведомый им мир понятий и ценностей, в том числе и ценностей религиозных. Я знаю людей, которые пришли к вере после лекций Сергея Сергеевича. Он был тогда нашим Сократом, будившим мысль, он был и гласом вопиющего в пустыне. По поводу его лекций я как-то выразила удивление его смелостью и услышала: “Вы думаете, мне легко выходить и читать, как Евгений Трубецкой? Но с тех пор, как я запретил себе бояться, я стал намного здоровее, обратного пути для меня нет”.

Тема здоровья — особая тема в биографии Сергея Сергеевича. Отравленный в школьные годы антибиотиками, его организм утратил сопротивляемость, так что малейшая простуда нарушала жизнедеятельность всего организма. И тем, что Сергей Сергеевич был таким, каким мы его знали— читающим лекции и доклады, выступающим на конференциях в разных странах, пишущим те труды, которые он написал, мы обязаны не только его мужественной решимости ничего не бояться, но и в не меньшей, а в большей мере заботам о нем его верного друга, его любящей жены, Наталии Петровны. Недаром говорил он о своей жизни с ней как об очень счастливой.

На постоянную работу в сектор античной литературы ИМЛИ на должность старшего научного сотрудника Сергей Сергеевич Аверинцев был приглашен весной 1970 года. Его участие в работе сектора обещало быть весьма плодотворным, поскольку тогда начиналось систематическое изучение византийской литературы, готовился к печати сборник “Византийская литература” со статьями об отдельных жанрах. Сергею Сергеевичу принадлежала вступительная статья к этому коллективному труду. Продолжить начатую работу — увы! — нам не довелось. В 1972 году вышли в свет “Памятники средневековой латинской литературы X–XII веков”, сборник “Византийская литература” находился в издательстве “Наука” в стадии редактирования. Едва тогдашний наш директор, светлой памяти Борис Леонтьевич Сучков, успел нас поздравить с публикацией “Памятников”, как раздался грозный окрик сверху, из Президиума АН.

Академик П.Н. Федосеев, член Президиума АН и член ЦК КПСС, выражал негодование по поводу того, что в “Памят­никах” нашла себе место средневековая религиозная поэзия в переводах С. С. Аверинцева. Корректору «Византийской литературы» издательство вернуло в ИМЛИ для обсуждения. Главный довод членов дирекции при обсуждении названных книг был довод “от Федосеева”: академику Федосееву не понравилось… Тоном прокурора Борис Леонтьевич спрашивал Сергея Сергеевича: “Ваши лекции пользовались успехом?!”. Слегка пожимая плечами тот отвечал: “А я не знаю”. Было решено изъять из «Византийской литературы” несколько статей, а остальные принести на просмотр завотделом зарубежных литератур и с его одобрения заново подготовить книгу к изданию. Сережа рассказывал мне, как при назначенной встрече с завотделом маститый профессор изрек: “Не за то вам деньги платят, чтобы вы правду писали”. Я возмутилась от этих слов, Сережа, напротив, одобрил: “Хорошо, что все так определенно”. Позднее я поняла, что циничная фраза несла в себе глубокий смысл: официальная идеология сама себя признавала основанной на лжи.^.

Многие, думаю, удивятся, узнав, что Аверинцев, тот самый Аверинцев, который открывал современникам очи ума и сердца для постижения христианской духовности, сам почти вплоть до середины 70-х годов не принадлежал ни к какой конфессии. Сережа Аверинцев рос в безрелигиозной семье, тем не менее первое знакомство с церковным искусством состоялось вчеты­рехлетнем возрасте, когда он жил в Загорске на улице Штатно-Садовой, откуда открывался вид на стену и соборы закрытой тогда Троице-Сергиевой Лавры. И теплое чувство к этим святым местам осталось в нем на всю жизнь. Стоило мне произнести слова Загорск, Троице-Сергиева Лавра, как тут же я слышала с нежностью повторяемоеулица Штатно-Садовая, улица Штатно-Садовая. После открытия Лавры в 1946 году мальчика возил туда на пасхальную всенощную близкий друг семьи³.

Я не берусь судить и строить догадки о том, какие впечатления, какие люди особенно сильно влияли на Сергея Сергеевича Аверинцева и привели его к купели Крещения. Он был знаком и с двумя московскими священниками-миссионерами, и с отцом Всеволодом Шпиллером, и с Марией Вениаминовной Юди­ной, и с поэтессой Надеждой Александровной Павлович и со многими другими, кого я не знаю. Он говорил мне, что с мамой не может говорить о своей внутренней жизни, а с Наташей может. Не без колебаний они вдвоем крестились 6 октября 1973 года.

Что я, сторонний зритель, могу сказать о жизни Аверинцева-христианина, когда эта жизнь на 90% была от меня скрыта? Могу сказать нечто очень существенное: он не был теплохладен, он был горяч и активен. Помню, с каким всепоглощающим вниманием, весь превратившись в слух, ловил он каждое мое слово, когда я делилась с ним своими впечатлениями о посещении Псково-Печерского монастыря, о старце (иеросхимонахе Михаиле), чья плоть была бела, как белильщик не может выбелить, как, глядя на него, я воочию созерцала преображенную плоть и начинала понимать, что в действительности значит Фаворский свет. В 1974 году Сергей Сергеевич уезжал на конференцию в Тарту, и я его уведомила, что из Тарту в Печоры ходит автобус. По возвращении в Москву он с таинственным видом сообщил мне: “Никому не говорите, надо мною будут смеяться! Я пек просфорки!”. А дело было так: уважаемый ученый, Сергей Сергеевич Аверинцев в три часа ночи сел в Тарту на автобус, в пять прибыл в Печоры, вошел в монастырь, встретил там монаха, который скомандовал: “Иди, помогай печь просфоры”. И Сергей Сергеевич пошел помогать печь просфоры. И успел вернуться в Тарту к положенному для заседаний времени. В этом эпизоде я увидела ясный знак того, что Церковь принимает Сережу как своего, и поэтому с радостью повторяла: “Как хорошо, как хорошо, что Вы пекли просфоры, что Вам это доверили!”.

Должно заметить, что посещать храмы до начала конференций у Сергея Сергеевича вошло в обычай. Так, по его словам, в Болгарии, пока участники очередной конференции мирно спали крепким сном, он уже в шесть часов утра был в храме, — а ведь в физическом отдыхе Сергей Сергеевич нуждался не менее других. О своем посещении Салоник он рассказывал так: «Стою я в церкви, где покоятся мощи святителя Григория Паламы, и думаю: “Я очень мало способен любить, но одно я люблю всем сердцем”. Поднимаю глаза и на потолке читаю надпись: Симоне Ионин, любиши ли Мя?». Горение духа неофитов Аверинцевых выражалось в их частом посещении храма в Брюсовском переулке (тогда еще улица Неждановой), где служил митрополит Питирим (Нечаев). С великой радостью они стояли там в Светлую Пасхальную заутреню, а потом пешком шагали на свой Юго-Запад.

Жизнь православного человека предполагает регулярное участие в церковных таинствах. Для молодых Аверинцевых это была проблема номер один. В семье существовал строго заведенный ритуал совместных трапез, и обидеть Наталию Васильевну настолько, чтобы уйти из дома, не позавтракав, ни сын, ни невестка не могли. Помню, как однажды Сережа пришел на заседание нашего сектора необычайно просветленный. Я гадала, что с ним произошло? Оказалось, что в этот день ему предстояло сдать анализ крови натощак и он ушел из дома, не поев, сдал анализ крови, а потом сразу устремился в храм, опоздал, конечно,но все же смогпричаститься. “Как мне было хорошо тог­да!” — объяснял он свое состояние. И бывая в отъездах, он неизменно старался причаститься. Так, в 1978 году, если память мне не изменяет, мы встретились с ним на Рижском взморье, на курорте Кемери, где я тогда проводила отпуск. В воскресный день я стояла в местной церкви апостолов Петра и Павла, а Сережа приехал туда же и причащался. Увидав меня, он воскликнул: “Вот настоящая Таня!” — и был прав.

В мае 1975 года в день Преполовения Пятидесятницы в Тбилиси состоялось венчание Сергия и Наталии. Они приехали в этот город на конференцию по классической филологии, паспорта их находились в гостинице, а без предъявления паспортов невозможно было оформить венчание. Тем не менее благодаря вмешательству знакомых людей они обвенчались в Сионском соборе, где хранится крест святой равноапостольной Нины из виноградной лозы с ее волосами. В этом грузинском храме есть крохотный, похожий на пещеру придел, где богослужение совершается на русском языке. Вот тут-то и венчались молодые. Люди, присутствовавшие при этом таинстве, с необычайной теплотой отнеслись к москвичам и наперебой дарили им просфоры. “Нам надарили столько просфор, — рассказывал потом Сережа, — что мы весь тот день только ими и питались”.

25 февраля 1976 года, в день празднования Иверской иконы Божией Матери родилась Маша Аверинцева. Сережа находил что-то очень знаменательное в том, что у него родилась именно дочь, а не сын. Крестили Машу весной того же года на частной квартире в Сокольниках, недалеко от Воскресенского Храма. Перед рождением первенца Сережа предполагал, если родится мальчик, назвать его в честь святого апостола Иоанна Богослова, и как радостно ему было, когда вместе с Машей крестили и сына хозяйки, получившего имя в честь этого Апостола.

Что дало самому Сергею Сергеевичу вхождение внутрь церковной ограды? В те годы он как-то раз очень тихо и очень серьезно признался мне: “Я думал, что простота уже никогда не вернется, и вот она начинает возвращаться!”. Те, кто знаком с христианским учением о человеке, понимают глубокий смысл слова “простота”.

Да простит меня читатель этих строк, что я называю Сергея Сергеевича Аверинцева то его полным именем, то просто Сережей. Ученый и мыслитель с мировым именем, какие рождаются раз в сто лет — это Сергей Сергеевич Аверинцев, а человек, ищущий истину, продирающийся к ней сквозь лабиринты собственной души — это для меня просто Сережа.

С 1995 года Сергей Сергеевич по состоянию здоровья и по иным причинам жил и работал в Вене, приезжая, впрочем, регулярно в Москву. К нашему московскому бытию он проявлял живейший интерес. Когда на его вопрос “Как Вы себя чувствуете?” я радостно ответила: “У нас теперь открыто продается духовная литература, и ее можно пересылать в тюрьмы!”, — он воскликнул: “Вы одна правильно оценили обстановку!”. И после этого при каждой личной встрече непременно давал мне немалые деньги на книги для заключенных.

Он и здесь оставался просветителем. Главной тревогой его всеобъемлющего ума была повсеместно наблюдаемая потеря исторической памяти. И мы, его современники, еще оставленные на малый срок на этой грешной земле, мы, должники, которым он вверял свои знания, свои открытия, свой личный опыт духовной жизни, обязаны выплачивать наш долг, сами не теряя исторической памяти и, по возможности, передавая ее более молодым, чтобы вечность не застала нас неготовыми, чтобы в вечности мы смогли без укора совести взглянуть ему в глаза. Да будет вечная жизнь его полна пасхальной радости!