1942 год. Самый разгар войны. Дрожь пробирает, когда читаешь записи монахини Иулиании: люди едва держатся на ногах от истощения и видят необходимость бодрствования, внутреннего подвига, трезвения. Помнят о том, что надо работать над собой, помнят о нуждающихся. Что можно ещё было дать? Только несколько граммов хлеба от своей крупинки. Вот это душа, стремящаяся к подвигу!
Мы продолжаем вас знакомить с воспоминаниями о монахине Иулиании, в миру Марии Николаевне Соколовой, из цикла радиопередач, подготовленных совместно с храмом святителя Николая в Клённиках и иконописной школой при Московской Духовной Академии. Сегодня речь пойдет о жизни маросейской общины после закрытия храма, о военных годах и начале работы Марии Николаевны в Свято-Троицкой Сергиевой лавре.
Жизнь в Опалихе
Из воспоминаний Елизаветы Александровны Булгаковой:
— В 1936 году мы решили снять две дачи рядом, чтобы в одной жили отпускники, а в другой – Мария Николаевна с семьёй. Сняли в Опалихе. Сейчас это Москва, а тогда была деревня, окруженная со всех сторон густым лесом.
Мы вставали в определённое время. Приходила Мария Николаевна. По очереди читали утренние молитвы, часы, изобразительные, и Мария Николаевна уходила. В обед она приходила вновь. Мы обедали, а она читала житие святого следующего дня. Около пяти часов вечера – всенощная или будничная служба, а если праздник, то – праздничная служба.
Среди леса у нас стояла большая развесистая ель. На её ствол прикреплялись иконы. Все молящиеся залезали под густые ветви, а один ходил кругом и стерёг, чтобы никто не подошел. Чудные это были всенощные!
Поскольку за обедом было прочтено и объяснено житие святого, служба оживала, всё делалось понятным. По дороге домой беседовали. Потом Мария Николаевна уже с Лидией Петровной, своей мамой, приходили читать к нам вечерние молитвы.
На следующий год сняли дачу только для Марии Николаевны, поскольку в сельсовете говорили: «Мы пропустили организацию». Собираться всем вместе стало опасно.
Среди лета отпустили отца Сергия. Он недолго находился в Кадникове. Остальные годы – в концлагерях Лодейное поле, Рыбинское море. Свидания с духовными чадами были очень редкими. И вот однажды его отпускают. Всё было так сокровенно. Мне и ещё нескольким чадам сообщили, что он остановится у Марии Николаевны в Опалихе, и разрешили приехать. Он принимал в лесу. Сильно изменившийся, в очках, в гражданской одежде. Вскоре уехал под Тверь в деревню, где жили его близкие духовные чада.
Рассказывает внучатая племянница монахини Иулиании Наталья Евгеньевна Алдошина:
— Уже в 1938 году, когда умерла мама Марии Николаевны, Лидия Петровна, её сестра с маленькими детьми собралась уехать из Москвы. Она хотела, чтобы дети росли на воздухе, беспокоясь об их здоровье. Вместе с Марией Николаевной она отправилась за благословением к отцу Сергию в Рыбинск. Там жила слепая матушка Ксения, к ней обращались даже архиереи. Марии Николаевне она сказала: «Марфа и Мария, Марфа и Мария». Мария Николаевна поняла, что ей нужно соединиться со своей сестрой.
Елизавета Александровна Булгакова, арестованная вместе с отцом Сергием, вспоминала, как её освободили после ареста (четыре месяца она сидела в одиночке, в течение месяца ожидая расстрела). Документы вернули чистыми, и это было чудо по молитвами отца Сергия, который скорбел, что её забрали вместе с ним, и вымолил её. Интересно она рассказывала: «я поехала в Загорск и попала туда с эшелоном. Уже в сумерках легко нашла дом, где жила Мария Николаевна. Дверь была не заперта, вошла в кухню. Уголок Марии Николаевны был отгорожен тёмно-красной старинной занавеской. Занавеска приоткрылась, и выглянула Клавдия Никаноровна, тоже чадо батюшки отца Алексия. Они с Марией Николаевной в этот момент читали всенощную. Я тоже подключилась.
Мария Николаевна никогда без нужды не прерывала богослужения. Когда же закончили, конечно, посыпались вопросы и рассказы о пережитых ими первых месяцах войны. И тут я заметила, что у Марии Николаевны над кроватью мешочек. Оказалось, что это мешочек для нищих. Когда получат хлеб, отрезают часть и кладут её в этот мешочек».
Душа приснодвижная
И вот хотелось бы сейчас привести письмо Марии Николаевны, датируемое 1942-м годом, к Елизавете Александровне Булгаковой. Его строки очень ярко рисуют полную картину того, что пережили и чем тогда жили чада маросейской общины:
«Дорогой Лизочек, наконец, предоставляется возможность написать тебе всё более подробно, чем раньше… Беспокойство, от которого ты уехала, всё ещё продолжается там: Елену Сергеевну всё таскают, остальных будто бы оставили «пока». Все очень голодают. Борис Васильевич и Мария Петровна,да и все питаются главным образом комбикормом и тем, что смогут достать. За это время умерло много людей, перечту тебе их: Николай Николаевич и Василий Михайлович, Павлик Оленин, прислали недавно извещение о смерти Миши Мамонтова, скончавшегося ещё в феврале прошлого года в саратовской тюрьме…<> Всех выпишу тебе в отдельном списочке. Умирает совсем Катя Синельщикова. Муж её пропал без вести на фронте, она совсем одна. Ируська чёрненькая по-прежнему обслуживает всех окрестных старушек и дум о поездке к тебе не имеет. Удивляться на неё приходится, но сила Божия в немощи совершается.
Жили мы всю зиму исключительно на то, что Лида продавала наш белый хлеб на рынке, и на эти деньги покупала пшеницу стаканами на два дня. Теперь хлеба белого стали давать только 100 граммов на карточку. На этом выгадывать очень трудно. Словом, Лида – мученица, но благодаря её трудам мы лучше чувствуем себя. Я уже не имею того звериного голода, какой был прошлой осенью и зимой, когда я готова была есть из помойки, могу теперь терпеть голод и спокойно уже смотрю на хлеб. В связи с этим стали уже приходить мысли о посте.
Хочу с тобой поделиться опытом своим в этом отношении. В прошлый Великий пост решила я отделять раз в день от своего кусочка хлеба маленькую дольку, может быть, граммов 15-20 для нищих. Этому последовал потом Женя, так что эти кусочки мы могли подать случающимся нищим. Главная трудность была не в том, что голодно после: такой крошкой все равно не наешься, но трудность сделать именно так, как решила. Нечто вроде, но несколько иначе, я проделала в Петровский. И видела в этом для себя большую пользу.
Душа встаёт в какое-то положение трудящейся, бодрствующей, трезвящейся, и так как это трудно, то она чаще прибегает к сердечной просьбе и мольбе к Господу о помощи, чтобы выдержать, не сдать. От частой сердечной молитвы пробуждается сознание и ощущение вездеприсутствия Божия. Вот так всё одно за другое цепляется, а начинается с такого маленького и, казалось бы, ничтожного. Не говорю уже о том, что когда переешь, то омрачение какое-то находит на душу, отяжеление, трудно молиться. Вот почему, наверное, все святые так крепко держались за воздержание в пище: оно ведь ведет к воздержанию и в слове, и в взгляде, и во всём другом. Душа не может оставаться на одном месте, она, как говорит епископ Феофан, приснодвижна и, преодолев одно препятствие, ей уже хочется преодолевать ещё и ещё что-нибудь.
Заметила, что очень хорошо брать на себя что-нибудь на определенный отрезок времени, например, на неделю, на две или на пост и т.д. Помнишь, и святые ведь тоже, предпринимая что-либо, предпринимали на время: на год, на три года и т.д. Опасность тут та: можно удариться в сухое подвижничество, забыв о главном – о любви и милосердии, при нашем жестоком и сухом сердце это очень легко, но, надо помнить об этом всегда, это всё только средства, так сказать, кисти и краски, которыми надо писать портрет души, а не самый портрет.
Когда почувствуешь, в чём тут дело, можно оставить одно и взять другое, особенно, например: не говорить лишнего или слушать терпеливо, не досадуя на болтовню другого, или не говорить, например, о пороках других, каковы бы они ни были и т.п. Это будет прямо учить любви. Душа почувствует – и не может не почувствовать пользы ото всего этого – и потянется сама во след Креста Христова, по стопам Господа.
Сейчас подходит Успенский пост. Матерь Божия была и есть самая кроткая и самая смиренная из всех людей, и хочется взять что-либо такое, именно, что вело бы к этому, хоть малое, что было бы Ей приятно. Причём, всё взятое полезно только, пока это трудно хоть немножко для души. Как только перестало быть трудно, то уже надо что-то другое, иначе будет застой.
Ну вот, сколько тебе написала: целое откровение помыслов.
Милая моя, родная, дорогая, старайся и заботься, чтобы тебе быть во всём верной Господу, чтобы тебе быть принадлежащей Ему и Одному Ему. Старайся об этом, и со смирением, по-детски, исповедуй Ему свои немощи, горести, трудности. Умоляй Его, припади к Его ногам, чтобы Он научил тебя быть Его во всём. Пусть не пугает тебя бездна твоих грехов, якобы непростительных… Море Его любви больше бездны твоих грехов. Со слезами пишу тебе – старайся быть Его.
Ты пишешь, что часто разговариваешь с мамой. Кого разумеешь – Божию Матерь? Если да, то очень хорошо. Продолжай читать часто «Богородице, Дево, радуйся». Она особенно благоволит к тем, кто часто воссылает Ей это приветствие Архангельское, и не лишит таковых Своего покрова и милости.
Утешаюсь я сейчас тем, что каждую неделю езжу в Москву рисовать со старых икон, это мне столько придает бодрости.
Целую тебя крепко-крепко.
М.Н.
1942-й год».
Наталья Евгеньевна Алдошина:
— 1942 год, самый разгар войны. Дрожь даже пробирает, когда ты чувствуешь, что люди едва держатся на ногах: полное истощение. А они видят необходимость бодрствования, внутреннего подвига, трезвения. Помнят о том, что надо работать над собой, помнят о нуждающихся.
Что можно ещё было дать? Только несколько граммов хлеба от своей крупинки отделить. Это внутренняя сила воли и веры, душа, стремящаяся к подвигу.
Из записок Марии Николаевны мы узнаём, что батюшка отец Алексий хотел, чтобы у неё во всём был порядок. Она установила себе точное расписание, когда и сколько заниматься тем или иным делом. Её сестра вспоминает, что она всегда вставала в пять часов утра, часа 2-3 молилась, затем примерно до двух часов дня занималась графической работой. Кроме того, она принимала людей, приходящих к ней за советами.
Ирина Сергеевна Мечева, дочь отца Сергия, рассказывала, что, несмотря на свою занятость, Мария Николаевна неустанно уделяла внимание христианскому воспитанию детей маросейской общины, занимаясь с ними Священной историей. Она была талантливым педагогом, но главным образом на детей производили впечатление её личное поведение и весь её внутренний облик.
Духовная диссертация – образ всех русских святых
Так вспоминал в 1999 году на вечере памяти в Московской Духовной Академии о создании монахиней Иулианией иконописного кружка последний из маросейских прихожан и духовных чад отца Алексия и отца Сергия Владимир Владимирович Быков (†29.10.2004 – А.Н.):
— В 1928 году Мария Николаевна создала для маросейских сестёр и братьев иконописный кружок. Вдумчиво и долго она занималась со своими иконописцами. В 1932 и 1933-м годах Мария Николаевна и моя жена Елена на месяц ездили в Новгородскую и Псковскую области делать зарисовки с икон старинных храмов. Монастыри и соборы были закрыты. Большинство церквей – закрыто или порушено. Музейные работники пускали в них неохотно. Но, к счастью, иногда храмы сторожили обыкновенные сторожа, и они за деньги пускали. Там Мария иногда при свече делала зарисовки фресок и икон, которые привезла в Москву, и я их рассматривал. Многие их мотивы впоследствии вошли в иконописное творчество Марии, — вы извините, что я называю монахиню Иулианию Марией, но я её называю так, как звал её в то время, когда мы с ней дружили. Мария написала огромное количество икон, прекрасных и духовно совершенных.
Наталья Евгеньевна Алдошина:
— Нужно сказать, что уже в 30-е годы Мария Николаевна по благословению ныне прославленного владыки Афанасия, епископа Ковровского (в миру Сергей Григорьевич Сахаров; 19.06.1887, с. Царёвка Тамбовской губернии –†28.10.1962, г.Петушки Владимирской обл.; свт., пам.15 (28) окт. – А.Н. ), углублённо начинает работать над иконой «Собор всех святых, в земле русской просиявших».
Владимир Владимирович Быков:
— В моей памяти ещё свежо воспоминание о том, как писалась икона всех святых, в земле русской просиявших. Марии в то время было около 30-ти лет. Она просмотрела сотни житий святых, легенд, сказаний, книг, прочла их. Подняла огромный иконографический материал. Этот образ по количеству духовных знаний и труда, вложенного в него Марией, по моему мнению, равен большой духовной диссертации.
Она советовалась с отцом Сергием, встречалась с ним в ссылках. А также с отцом Борисом (Холчевым), впоследствии архимандритом (в миру Борис Васильевич Холчев; 20.06.1895, Орёл – 11.11.1971, Ташкент – А.Н.), с владыкой Стефаном (в миру Сергей Алексеевич Никитин; 16.09.1895, Москва – 28.04.1963, Калуга; епископ Можайский с 2.04.1960 по 9.04.1962, с 19.07.1962 до кончины – вр. упр. делами Калужской епархии – А.Н.), с владыкой Афанасием (Сахаровым), который кратковременно выходил на свободу.
Создав образ всех святых, в земле русской просиявших, Мария Николаевна Соколова стала уже не иконописицей маросейской общины, а иконописцем Русской Православной Церкви.
Наталья Евгеньевна Алдошина:
— Освящён образ всех русских святых был в 1934 году. На обороте этой иконы владыка Афанасий попросил Марию Николаевну записать историю в таком виде: «Сей святый образ всех святых, в земле русской просиявших, первый в такой композиции по благословению и указанию Преосвященного Афанасия, епископа Ковровского, написан в граде Москве иконописцем Марией Николаевной Соколовой в лето от Рождества по плоти Бога Слова в 1934 году в январе-мае месяцах. Освящён сей святый образ Преосвященным Афанасием после малой вечерни под Неделю всех святых, в земле русской просиявших, 27 мая того же года».
Владыка Афанасий неоднократно встречался с Марией Николаевной. Бывал у неё дома в Семхозе. В своих письмах к ней он писал: «С любовью вспоминаю духовных детей отца Алексия и отца Сергия, ставших моими. Хотелось бы знать о них всех».
Сейчас в храме святителя Николая в Клённиках нижний храм освящён в честь всех святых, в земле русской просиявших. И это – связь со всеми чадами отца Алексия и отца Сергия Мечевых, которых объединяла любовь к русским святым. В их память совершается служба, составленная святителем Афанасием (Сахаровым).
В лавре преподобного Сергия
Особая страница в жизни Марии Николаевны – годы, проведённые под покровом преподобного Сергия в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре: роспись Серапионовой палаты, создание и реставрация икон для лаврских храмов, преподавание студентам иконописного кружка при Московской Духовной Академии.
Наталья Евгеньевна Алдошина:
— Сестра Марии Николаевны вспоминала. «Когда мы были совсем маленькими, мама показала нам альбом с фотографиями разных монастырей и спросила 4-5летнюю Марию, какой монастырь ей нравится больше всего, какой бы она себе выбрала? Та пролистнула несколько страниц, остановилась: «Вот, вот этот монастырь». «Послушай, голубушка, это Троице-Сергиева лавра, это мужской монастырь. Выбери какой-нибудь женский». Но Мария отвечала: «Нет». Потом стало понятно, почему она указала именно на эту обитель».
Иконописные традиции Василия Осиповича Кирикова и маросейского храма, за образец полагавшие древнюю икону, Мария Николаевна перенесла в Троице-Сергиеву Лавру.
Рассказывает заведующий иконописной школой при Московской Духовной Академии игумен Лука (Головков):
— Монахиня Иулиания изучала икону у иконописца-реставратора В.О.Кирикова и уже в 30-е годы создала самый известный и важный свой образ, написанный по благословению святителя Афанасия Ковровского, икону всех русских святых. Без неё сейчас сложно представить Русскую Православную Церковь.
В лавре монахиня Иулиания продолжала традицию древней иконы, и первая её значимая работа – роспись Серапионовой палатки была выполнена в традициях Руси начала XVI -го века. Любимое её время, XV -ый – начало XVI -го века, служило ориентиром для написания фресок Серапионовой палаты, места кельи преподобного Сергия – особой лаврской святыни.
Маленькая женщина с лучистыми глазами
О своём первом знакомстве с Марией Николаевной Соколовой и совместной работе в Троице-Сергиевой лавре вспоминает её ученица, иконописица и реставратор, профессор Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета, Ирина Васильевна Ватагина (†24.04.07):
— В Третьяковской галерее я занималась реставрацией и делала копии под руководством Натальи Алексеевны Дёминой и Ивана Андреевича Баранова. Мне было тогда 20 лет, в конце войны, и очень хотелось работать для Церкви. Это было горячим желанием и моего руководителя Ивана Андреевича. Он говорил: «Если бы мы с тобой для Церкви работали, сердце бы у нас горело», мстёрич был он, старичок. Сперва он не хотел меня брать: «Мне бы мальчика, мальчика…» А мальчиков не было, я и то нашлась с трудом.
После окончания живописного отделения Суриковского института, я узнала, что есть художница, которая пишет для Церкви, Мария Николаевна Соколова, и поехала её искать. В лавре я поселилась у сотрудников и стала писать этюд. Но никто Марию Николаевну не знал. Однажды мне показалось, что я увидела её в церкви. Это была маленькая женщина с лучистыми глазами, как две звезды. Я подумала: «У Марии Николаевны должны быть такие глаза».
А попала я к ней так. Пришла жаловаться своим подругам Чураковым Кате и Маше в Семхозе, что никто Марию Николаевну не знает.
— Да она соседка наша. Мы у её сестры Лидии Николаевны берём молоко. Мы тебя познакомим.
Набрав рюкзак своих работ, я пошла знакомиться. Это действительно была та «маленькая женщина с лучистыми глазами». Потом я уехала в Тарусу. Вдруг меня вызывают к телефону, на почту. Катя спрашивает: «Ты куда запропастилась? Мария Николаевна тебя ищет – Серапионову палатку помогать расписывать». Я, помню, буквально сорвалась! Приехала (у нас разница в годах была в 25 лет – ей 50, а мне только 25). И мы с Катей (Чураковой – А.Н.) помогали Серапионову палатку расписывать. Счастье-то какое!
Счастье
Это была не жизнь, а какая-то сказка. Постоянно приходили монахи, Патриарх Алексий I . И потом, все люди, о которых я читала в книжке самиздата «Жизнеописание отца Алексия», оказались живыми и реальными. И Мария Николаевна, ближайшая духовная дочь батюшки. Присутствие таких людей вдохновляло. Конечно, я залезла на облака, и не спускалась оттуда.
Потом Мария Николаевна, посоветовавшись с «дедушкой» (так его называли), отцом Константином, бывшим на тот момент её духовным отцом, организовала группу занятий: по воскресеньям мы ездили к ней и занимались. Это тоже было замечательно. Родные решили, что я ушла в монастырь.
Так у нас пролетело лето. Мы с Катей помогали на самых последних ролях. Но это было такое счастье! Да, это было счастье. Ну, а потом Патриархом стал Пимен, который очень Марию Николаевну чтил. Мы работали почти напротив его кельи, и он часто заходил к ней, да и нас запомнил и потом узнавал.
Эту любовь священнослужителей, иерархов и даже Первоиерархов Мария Николаевна заслужила своими неустанными трудами на благо Русской Церкви.
О том, что ещё ею было сделано в стенах Троице-Сергиевой Лавры, рассказывает игумен Лука (Головков):
— В каждом храме лавры есть иконы, выполненные Марией Николаевной. Кроме того, многие иконы были ею отреставрированы. Так она выполнила реставрацию икон преподобного Андрея Рублёва, когда вставал вопрос об их переносе из Троицкого собора в музей. Благодаря её реставрации это сокровище по сей день пребывает в Троицком соборе.
Если Серапионова палатка и Никоновский придел не сохранили древнего убранства, и там можно было писать с чистого листа, то в случае Трапезного храма и храма Академии нужно было вписываться в уже существующие ансамбли. И монахиня Иулиания удивительно справилась с этой задачей. Без икон монахини Иулиании в академическом храме, без расписанных ею приделов Трапезный храм просто уже и не представить!
Приделы Трапезного храма были расписаны во время наместничества Патриарха Пимена. Сохранились его письма и заметки с очень тёплым отношением к ней. Он, чувствуется, ценил её и как иконописца, и как подвижника благочестия, труженика на ниве Христовой.
«На кого Вы меня оставили?»
О том, как Патриарх Пимен провожал Марию Николаевну, монахиню Иулианию, в последний путь, вспоминает Ирина Васильевна Ватагина:
— Говорят, что есть фотографии: Патриарх приехал, зачитали его соболезнования, а потом он сам появился. Выражение лица у него было такое: Мария Николаевна, что Вы наделали? На кого вы меня оставили?
В честь Марии Николаевны он и нас всех помнил. Последний раз, когда Патриарх Пимен был в Даниловском на Пасху, его привели уж под руки. Все художники идут, а я самая последняя, яйца у меня нет. Мне 60 лет, а тогда было 20 – я и сама себя уже не узнаю. А он вдруг как заулыбался: «Как Ваше здоровьице?» Это была последняя наша встреча. В память Марии Николаевны, он очень её чтил.
Продолжение следует…