Известный американский фотограф Кристофер Беркет и его супруга Рут рассказали корреспонденту портала «Правмир» о том, как они перешли в Православие, почему никогда не считали себя неофитами и чем опасен этноцентризм в церковной жизни. Выставка работ Кристофера Беркета сейчас проходит в Москве.
- С 9 февраля по 15 апреля 2012 «Галерея Классической Фотографии», Саввинская набережная д. 23, корп.1
Кристофер Беркетт
(род. 1951) — американский фотограф-пейзажист, известный своими широкоформатными фотографиями. Его выставки освещались в центральных американских газетах, критики писали, что он умеет обращать искусство фотографии в духовное переживание.
Фоторепортаж Михаила Моисеева, текст Антонины Фроленковой
Вы жили в христианском братстве несколько лет до того как заняться фотографией. Расскажите, пожалуйста, об этом периоде вашей жизни и о том, как вы пришли к православию?
Кристофер: Я вступил в христианское религиозное братство в 19 лет. После школы у меня не было ясного представления, куда двигаться дальше. Я немного поработал, немного поучился в колледже, немного путешествовал. Я был воспитан в протестантской традиции. И тогда, в 70-х, я вступил в неохристианскую организацию. Это была духовная потребность, призыв. Мы собирались следовать за Христом, куда бы Он нас ни повел. Мы молились, помогали бездомным и отверженным людям. В эти семь лет моя жизнь постепенно стала наполняться светом смысла.
И Христос привел нас к Православию. Конечно, каждый шел к Православию своим путем. Но сегодня в православной общине, к которой я принадлежу, есть люди из христианского братства, к которому я принадлежал в юности. Там же я познакомился с Рут.
Рут: Иногда люди говорили нам, что мы вновь обращенные, «неофиты», но я не могла это воспринять. Я всю жизнь верила в Иисуса Христа, и никогда не буду отрицать четыре десятка лет моего христианства. Каждое воскресенье я ходила в протестантскую Церковь — в те годы моей жизни я как будто поднималась по ступеням в темноте. И невозможно вообразить то слово, которое опишет мою благодарность за то, что после долгих лет я увидела полноту веры.
Дверь открылась, и там была тысяча и еще тысяча лет моего сердца, я увидела за этой дверью все – доступное, живое, действующее. Я увидела священнослужителей в тех самых одеждах, услышала те самые песнопения, и все, о чем я читала, ожило. Как я могла жить без этого?
Как отнеслись к вашему переходу в Православие окружающие?
Р.: Некоторые люди в Америке могут сказать, что Православие – это старая или старомодная религия.
К: А другие могут сказать – это старый Бог (улыбается). Отец Томас Хопко говорит о том, что Православие это не религия. Это Истина. Религия – яд.
Что было самым радостным, когда вы пришли к Православию?
К.: Литургия. Близость ко Христу в Литургии. Это истинное сокровище Православной Церкви. Нет большей радости в жизни.
А что сложным?
К.: Я не был воспитан в Православии. Некоторые вещи трудны для моего ограниченного понимания. Если кто-то спросит: «Вы согласны с этим вот положением? Вам это нравится? Вы хотите это принять?» Я могу сказать: «Нет. Прямо сейчас я не готов. Я не понимаю этого». Если я что-то не понимаю в данный момент, я откладываю это на полку.
Важны очень простые вещи: «Возлюби ближнего своего». Есть другие вещи, которые могут быть поняты только через глубинное изменение твоей личности, через присутствие Христа, которое ты ощущаешь на Литургии. Православие говорит о возможности личного преображения через таинства. Единственная сложность – это твоя греховность и понимание того, насколько ты далек от Христа.
Как изменилась ваша жизнь?
К.: Я думаю, что православные люди становятся ближе друг к другу. Если посмотришь в глаза православных людей, видишь что-то, что их объединяет.
Р.: В глазах отражается борьба за то, чтобы стать подлинным, избавиться от шелухи. Моя сестра перешла Православие после нас. Она говорила: «Церковь – лечебница, и я так больна, что мне нужна интенсивная терапия». Через какое-то время она оставила работу инженера-электронщика. Стала помогать больным в больнице. Потом ушла в монастырь, расположенный в Греции. И не так давно приняла схиму.
Кристофер, у вас были ожидания, связанные с работой, карьерой?
К.: Когда я начал фотографировать больше трех десятков лет назад, то быстро осознал, что цветная и черно-белая фотография очень различны, и для того, чтобы добиться результатов, надо сконцентрироваться на чем-то одном. Чтобы лучше понять ремесло, около двух десятков лет работал оператором печатной машины и сканеров.
Рут тогда работала на скорой помощи. И я не предполагал, что смогу когда-либо обеспечивать себя и ее с помощью фотографии. В середине 80-х Рут взяла неоплачиваемый отпуск, и мы отправились по стране. Ночевали в палатке, готовили на походной плитке. Через пять месяцев вернулись домой без денег, но с несколькими стоящими фотографиями.
В начале девяностых мои работы стали брать на выставки. В некоторых фотографиях появились те тончайшие качества света, показать которые я стремился. Тогда же работы стали быстро продаваться. Тогда стало ясно, что я могу полностью посвятить себя фотографии. Это было неожиданно для меня.
Теперь я провожу в своей лаборатории по десять месяцев в году, всегда работаю над фотографией до тех пор, пока не перестаю видеть дальнейшие возможности для ее улучшения.
В какой храм вы ходите в США?
К.: Это церковь Благовещения Пресвятой Богородицы в Милуоки, рядом с Портлэндом, штат Орегон. Мы с Рут двадцать два года жили за пятьдесят две мили от церкви. Теперь специально переехали, чтобы быть ближе. Приблизительно четверть нашей общины — это люди, которых мы знаем больше тридцати лет.
В приходе много американцев и все священники американцы. Есть также русские, грузины, украинцы, эфиопы. Службы идут на английском. Но Евангелие обязательно читают и на церковнославянском. В нашем городе есть Сербский православный храм. Бывает, что наши священники служат вместе, нет чувства этноцентризма.
Что вы подразумеваете под этноцентризмом?
К.: В Американских храмах иногда собираются этнические группы. Бывает, что они не приветствуют приход к ним людей других национальностей. Это можно понять – таким образом они пытаются сохранить свою культуру. Но иногда в прямом смысле слова закрывая дверь перед людьми других национальностей. Я думаю, это неправильно. Иногда те, кто вырос в Православии, многое принимают как должное. И это рождает излишнюю самонадеянность.
Есть люди, которые посвятили себя Христу вне Православия. Они стараются следовать Христу. Слишком легко для нас сказать – они грешники, а мы спасены.
Расскажите о жизни вашего прихода.
Р.: Думаю – я первая бабушка нашего прихода. Нашему храму тридцать лет, и я в нем со дня основания. У нас прекрасные священники, которые служат две-три службы каждый день. И я та самая маленькая женщина, которая приходит каждый день до прихода священника, к пяти утра, зажигает свечи.
Это большая честь для меня — быть «бабушкой». Когда я первый раз приехала в Россию в 1994 году, я увидела глубокую ценность этих женщин. Подумайте – сам Бог доверил им сохранить сокровища русской души. Они были носителями правды Божией. Власти их игнорировали – старые, скоро умрут. А они крестили тайком внуков, тащили их за ухо в Церковь. Пусть те не понимали тогда для чего, но старые женщины понимали…
Наша молодежь ездит на Аляску – помогать в восстановлении старого храма; в Мексику – помогать строить дома тем, у кого их нет.
Прихожане помогают детям из семей, в которых не достает еды. В будни детей кормят в школе, а в пятницу прихожане передают учительнице пакеты с продуктами для детей на выходные. Мы сотрудничаем с православными миссионерскими центрами.
На что вы обратили внимания на улицах Москвы?
К.: Мы уже были здесь в 1994 году. Сегодня приятно видеть признаки процветания. Но у любого явления есть обратная сторона.
Р.: Тогда у всех прохожих взгляд был направлен вниз, под ноги. Никто ни на кого не смотрел на улице. Было впечатление, что люди заставляют себя двигаться по жизни. Они были как закрытые книги. Было такое чувство, что никто никому не доверяет.
А сейчас взрыв – хочу смеюсь, хочу плачу, хочу иду одетым по какой-то диковинной моде, хочу слушаю громкую музыку. Нет чувства страха. Есть ощущение свободы, процветания, суеты и незрелости. Мы зашли в крупный магазин: пять обувных магазинов в ряд, везде примерно одно и то же, невероятные цены. Все эти одинаковые лавки полны народа, и везде что-то бесконечно покупают. В Америке та же проблема – все все время что-то покупают, часто больше, чем нужно.
