Где моя Маша? — Да она с бойцами!
Елена Кучеренко
Открываю глаза — монашка склонилась. Ну или около того. Там много таких — вся в черном и с четками. И молитвы какие-то шепчет.
Я еще спросонья подумала про себя:
— Интересно, я уже умерла, и это надо мной Псалтирь читают?
Тут же бабуля какая-то водой меня щедро поливает. Божий одуванчик в платочке. И дедуля с ней, с бородой, как у Карла Маркса. По виду прямо калика перехожий. И крестят меня оба с ног до головы.
Козельск — вообще интересный город. Монахами здесь никого не удивишь. Подумаешь. Вон один в «Пятерочку» зашел. Другой в «Дикси». А что — не люди? Третий на велике мчит, только подрясник на ветру развевается.
По улицам вечно бродят какие-то странники с посохами и котомками за плечами. Всадники Апокалипсиса скачут. Ангельское пение тут же откуда-то. Женщины в юбках и платках от щиколоток до макушки. Мужики в кирзовых сапогах, огромных деревянных крестах и веригах. Справа — корова мычит. Слева — телега с лошадью. Кура может дорогу перебежать под громкую ругань неуследившего петуха. Машины носятся с бешеной скоростью по разбитым дорогам, как будто водители их бессмертные… Там банька топится, баян рвется и девчонки хохочут. Здесь церковь колоколами звенит. А на въезде ритуальное агентство и надгробные памятники. Мне нравится.
В общем, все эти люди меня совсем не удивили. Местный колорит. Да и рада я была, что мимо не прошли, спасибо им. Меня только одно волновало — жива я или уже в раю. Ну или еще где…
За «еще где» говорило румяное лицо военного, которое тоже надо мной склонилось. Я по форме поняла. Да и ракетная дивизия тут же. Так что по улицам не только монахи ходят, но и солдаты маршируют.
Увидев, что я пришла в себя, служивое лицо тут же выдало радостную залихватскую нецензурщину, которая прозвучала хором с монашкиным «Слава Тебе, Боже». Ну и смысл имела тот же, только на военном языке. Инокиня густо покраснела.
— Вот что святая вода творит, — выдала бабушка — Божий одуванчик. И плеснула мне еще в лицо — для закрепления результата.
— А где Маша? — окончательно пришла в себя я. — Дочка где?
— Все нормально! Она с моими бойцами! — так же радостно, как ранее выругался, доложил мне военный.
Тут я, честно говоря, еще больше заволновалась. Где моя Маша с синдромом Дауна, и где армия…
Оглядываюсь — ее правда двое бойцов на руках держат. Солдатики юные. Только выглядят совсем не по-бойцовски. Оба зеленые, перепуганные. Мало того, что им, детям безусым, вдруг чужого маленького ребенка в приказном порядке всучили. Так еще и девочка явно с особенностями. А попробуй откажись или накосячь — дисциплинарный батальон, не иначе.
Маша, как назло, решила показать себя во всей красе. Язык высунула и говорит одному бойцу:
— Бе-бе-бе-бееееее…
Дразнится, значит. Набралась где-то. Тот такой бесцеремонности не выдержал и тоже ей в ответ язык показал.
Чабрец проклятый!
— Ты болящая, что ли? — начала допрашивать бабуля.
— Ну почему сразу болящая? — обиделась я.
— В глазах же у тебя потемнело? Потемнело! Такое при раке головы бывает, при инсульте…
Представляете, ипохондрику со стажем такое сказать? Мне обратно в обморок захотелось. А вдруг правда?!
— Бабуля, дайте водички глотнуть, — простонала я, умирая от рака мозга.
И тут, на краю земного бытия, меня осенило: «Чабрец проклятый!»
— Чабрец, бабуля! — радостно выкрикнула я, мгновенно возвратясь к жизни.
Но она посмотрела на меня с явным сочувствием. Мало того, что с раком мозга, так еще и с присвистом в голове. Но правда, все дело в чабреце.
С травкой этой у меня давние, я бы даже сказала, глубоко религиозные отношения. Тут надо немного издалека начать.
История моего бурного воцерковления когда-то давно началась с того, что я доказывала верующему мужу моей неверующей подруги, что Бога нет и не было никогда. И что сам этот подругин муж, Александр — мракобес, обскурантист, реакционер, черносотенец и далее по словарю синонимов. И вообще — полный придурок. Как, собственно, и все верующие.
Уж не знаю, как ему это удавалось, не иначе, как силой его непрестанной молитвы, но он меня терпел. И даже любил. В смысле по-братски. Настолько, что позже стал крестным моей старшей дочери.
У Александра был приятель. Он же — коллега по подворью. Сейчас это отец Вячеслав и тоже крестный одной из наших дочерей. А тогда для меня он был просто Славой и опять же — «из крестящихся психов».
Слава, как и я, забежал в гости. Они с Александром говорили о своих высоких материях, мы с подругой закатывали глаза, а потом бородатые друзья предложили нам чай, который «очень любят у них на подворье». Подруга предусмотрительно отказалась, а я пила и мне нравилось.
Вскоре я почувствовала странное опьянение. Голова кружилась, предметы плыли перед глазами, начались какие-то галлюцинации. Но домой я добралась сама, правда, зеленая и оплывшая.
— Ну, церковники окаянные, забодай их комар, — ругалась я про себя. — Опоили зельем приворотным! Врешь, не возьмешь!
На следующий день, с головной болью, как после похмелья, я потащилась в институт. А училась я в ГИТИСе, и что такое похмелье, мне было хорошо знакомо. Особенности процесса творческого обучения. Там я поделилась с одной такой же театралкой подробностями этого чаепития.
— Наверное, они туда что-то подмешивают наркотическо-гипнотическое, — предположила она. — Опаивают нормальных людей, чтобы те становились такими же, как они, религиозными маньяками. Ты больше не пей, — поддержала она меня в моих подозрениях.
Саша оправдывался, как мог, говорил, что это никакое не зелье, а самый обычный чай, только с чабрецом, поливал меня для успокоения святой водой, как из брандспойта. А я не верила, напрыгивала на него и потрясала кулаками.
А через несколько лет, купая нашу вторую дочь Соню в ванночке с чабрецом, почувствовала точно такое же опьянение и увидела все те же галлюцинации. Оказалось, что эта травка — единственное, на что у меня аллергия, даже на запах.
«У тебя что — и дочка болящая?»
Прошли годы. Всяких напитков с чабрецом я старалась избегать. А в тот злосчастный день я поехала с Машей в Оптину пустынь и встретила одну свою знакомую. Живет Ирина в Козельске, я ее подбросила на машине, и она пригласила нас с Машей на чай.
— Прекрасный чай, монастырский! — радостно сказала она. — С чабрецом!
— У меня на чабрец аллергия бывает, — запереживала я.
— Монастырский же, благодатный! — укорила она меня за неверие. — А мы его еще и перекрестим. Вот так, вот так… Знаешь, что крест животворящий делает? По вере вашей да будет вам…
Эта моя знакомая — очень верующий человек. В отличие от меня. За что, наверное, и претерпеваю.
Последнее, что помню: я, уйдя от нее, шла с Машей на детскую площадку, у меня закружилась голова, зачесалось в носу, и свет померк. Остальное вы знаете…
— У тебя что — и дочка болящая? — не унималась бабушка, когда я встала и взяла Машу на руки.
Да что ж такое…
— Хорошая девочка! — вступился вдруг за нас военный.
— Так точно! — подтвердили бойцы.
— Божий ребенок! — улыбнулась монахиня.
— Болящая, болящая, — не унималась бабушка. — Ну все понятно.
Дедушка ее, видимо, почуяв неладное, отошел на безопасное расстояние.
— Что вам понятно, бабуленька? — проворковала я, даже не очень лицемерно.
Все же она меня святой водой в моем обмороке поливала. Я ей, можно сказать, жизнью своей болящей обязана.
И тут понеслось…
«Порнография всякая»
— Аз есмь Господь, отдаяй грехи отец на чада до третияго и до четвертаго рода ненавидящим Мене, — начала она.
Все, как я люблю. Прямо моя героиня. Я аж ручки начала потирать.
— Ну и? — подбодрила я мою собеседницу.
— Грешим сначала, блудим разнообразно… И обычно, и необычно… И порнография всякая…
Военный заинтересованно придвинулся и замахал руками на бойцов, мол, замолчите, слушать мешаете.
— Пьем, папироски эти… Сквернословим, лица раскрашиваем. Раскрашиваешь?
Оставалось только развести руками.
Продолжать не буду, бабуля выдала «Опыт построения исповеди» в собственной творческой обработке.
— А потом жалуемся, — продолжала она.
— Я не жалуюсь.
— Так то гордынька, гордынька. Ты пожалуйся, поплачь.
В общем, по теории бабушки, я грешила-грешила, и обычно, и разнообразно, и с подподвыподвертом…
Бог терпел-терпел. Одного ребенка нормального дал, другого... Четвертого... А потом не утерпел — и Машу мне с синдромом Дауна.
Но то ладно. Этими теориями давно никого не удивить. Интересней было про обморок.
Смысл был в том, что и дочка болящая меня, видимо, на моем греховном пути не остановила.
— И тогда Господь милостивый и многомилостивый поток Божественной энергии тебе ненадолго остановил, — объясняла бабушка. — Она ж с Неба через темечко входит. Шла ты, шла по жизни не в ту сторону…
— Да я на детскую площадку шла.
— …И Боженька кранчик-то и перекрыл. Затормозил тебя, значит. Ты и шмякнулась. В другую сторону тебе.
Я прямо представила, как льется мне в темя Божественная энергия… И иду я такая, подпрыгиваю: «Ля-ля-ля». А Господь смотрит: «Тебе ж направо, не налево». И давай кран крутить. И засвистели тормоза, и шмяк я в обморок.
— Да на чабрец у меня аллергия, бабушка.
— Так и будешь падать, пока на верную дорожку не станешь, — не слушала она.
В натуре, любящий
Военный тут не сдержался и выдал такое, что я даже писать не буду. Все равно не напечатают.
— Бабка, еще слово, я тебя на ракету посажу и к Богу злому Твоему отправлю, — закончил он.
Монахиня закивала и одобрительно перекрестилась. И даже лексика ее уже не смутила.
На этом месте подошел дедуля и свою бабушку уволок. А она, удаляясь, все еще продолжала что-то выкрикивать про мои остросюжетные отношения с Богом и пытаться добрызнуть до нас святой водой.
— Вы не расстраивайтесь, — говорила мне монахиня. — Господь не такой. Он — Любящий.
— В натуре, любящий, — подтвердил военный. — Я в храм иногда тоже захожу, ты не думай. И дочка у тебя классная! Запомни — классная она у тебя! Бабок разных не слушай!
Да я и не расстраиваюсь. Даже радуюсь, в какие истории может вылиться обычный чай с чабрецом. И военного того все вспоминаю с его безусыми бойцами. Матерится, как сапожник, а сердце доброе. А монахиня имена всей нашей семьи записала, чтобы молиться.
Но чабрец для меня отныне под запретом! Даже не предлагайте!