Автобус-метро-трамвай. Конечно, мы с сыном Мишей слегка опаздывали. Не так, чтобы слишком, но утреню явно пропускали. Зато, зайдя в ворота и практически перед крыльцом храма, я увидела брата Петю и сторожа Колю. С легким тревожным недоумением на лицах, которое — я точно знаю — вызвать непросто, они смотрели на бомжа полулежаще-полусидящего на асфальте. «Не уходит, что ли?» — не выспавшись, я была, очевидно, не расположена к милосердию.
— Да нет, плохо ему. Вызвали скорую, ждем.
Я враз превратилась в Флоренс Найтингейл:
— А приедут, ведь бездомный и явно пил? Что с ним? Как?
Петя терпеливо отвечал:
— Да он ничего, видно, что пил, но возьмут. У нас пьяных только в травмпунктах не принимают, а в больницы кладут. А вот в храме дедушка на лавочке лежит, у него сахар зашкаливает — 25. Дедушкиным глюкометром измеряли, и его же инсулин кололи. В больницу отказывается, говорит, что причащаться будет и исповедоваться. Что у него уже 5 инфарктов было, он все про них знает.
Петя с видом бывалого еще что-то говорил, а у меня в глазах потемнело: дедушкой мы зовем папу с тех пор, как у него родилась первая внучка Варвара.
— Да нет, просто дедушку, я бы тебе сразу сказал если что…
Вышла Таня, сестра, — она приглядывала за нездоровым юношей. Потом ее дочь Надя. «А, это Андрюша», — произнесла Таня, глянув на лежащего, и умчалась ловить возбужденного паренька: тот, едва завидев скорую, бросился ее тормозить. Двор потихоньку стал напоминать театр абсурда: еще не осознающий, где он, но уже явно прочухавшийся Андрюша, Таня, бегающая за подростком, размахивающим руками как птица. За ним, как-то полубочком, Надя. Петя с Колей волочили к воротам полуобморочного бомжа.
Лицо шофера скорой отразило неописуемую гамму чувств. Мне на минуту показалось, что он сейчас ударит по газам и исчезнет, но машина остановилась и из нее вышла совсем юная, милая врач. Она с сочувствием осматривала нашего больного, охала, старалась помочь. Просила открыть рот, на что тот отказывался.
«Сейчас я сестру позову, может она поможет» — я решила проявить инициативу, подразумевая, что ни на одни вопрос мы ответить не можем, а Таня знает всех беспризорных Москвы. Доктор согласилась, но сказала, что в больницу везти бесполезно, его тотчас отправят на улицу, Андрюха почти совсем оклемался и потихоньку стал — как ему казалось незаметно — семенить от нас, явно не желая связываться со скорой. «Вы его сестра? Где он живет?» — спросила доктор. Наш Петечка ласково улыбнулся: «Она моя сестра. И это тоже сестра…» Девушка засобиралась.
— А может, вы еще и дедушку посмотрите?
Врач видимо окончательно решила, что она в дурдоме. Доконал рассказ, что мы брат-сестра-брат-племянница-сын, а ведь она еще не услышала про маму и папу. Но дедушку посмотреть не отказалась, а я пообещала сделать ей второй вызов, если понадобится. Петя подхватил пару докторских чемоданчиков, и мы поднялись наверх.
Дедушка сидел на лавочке у входа.
Начался первичный осмотр, затем более подробный. К Евхаристии мы сняли книги с прилавка, разложили медицинскую аппаратуру. Доктор снимала у него кардиограмму и, одновременно, созванивалась со специалистами, чтобы уточнить диагноз.
— Сколько вам лет?
— 79
— В больницу поедете?
— Нет, я все знаю.
Я почему-то понимала, что он хочет сказать. Что Евхаристия и причастие для него куда главнее, чем сиюминутное здоровье. Что он знает, что его ждет, что он готов (может быть, давно готов). И что для него куда важнее то, что происходило в данный момент в алтаре.
Треск аппарата, возгласы папы, воздевающего руки, подымающего чашу. Храм встал на колени. В одном мгновении сошлись земное, мирское, вроде как суетное и самое великое и удивительное таинство на земле. Но почему-то происходящее казалось очень правильным, естественным. Настоящая жизнь. Напоминание о ней. О главном. И это понимал весь храм.
— А зовут вас как?
Валерий Андреевич.
— А фамилия?
— Боголюбский.
…Он говорил, что у него сильные боли, но я видела, что он явно лучшел на глазах. А на кардиограмме были только старые рубцы, с прошлого ноября. И ничего нового.
— В больницу точно не поедете? — Уже с надеждой в голосе, явным облегчением и ничего не понимая, спросила шепотом врач.
— Нет, я останусь.
Он подошел к исповеди, причастился.
— Петя вас отвезет. Вам далеко?
Мы же почти всех знаем в приходе, а его никто до этого дня никогда не видел.
— Я сам дойду, за «Людмилой».
Старожил. «Людмилой» этот магазин не называют уже лет 15. Недалеко, но идти чрез все Воронцово поле. Я настояла. Мишаня помог Валерию Андреевичу спуститься вниз, Петя повез его домой.
Он уехал. А я, начиная с Евхаристии, начиная с момента принятия им решения, целый день думала: какое это счастье причаститься и умереть.
Такого достойны только Боголюбские.