Боксер
На книгу архиепископа Иоанна Белгородского и Марии Городовой « Любовь долготерпит «, с которой мы знакомим наших читателей, приходит множество откликов. Она не залеживается на прилавках, ее читает и молодежь, и люди старшего поколения.
История Марии о своей жизни по-настоящему поразила многих: и в «Российскую газету», где был опубликован этот рассказ, до сих пор идут мешки писем.
Любовь не просто начало и венец всех добродетелей. Любовь есть источник жизни и сама жизнь, ибо без нее человеческая жизнь давно бы угасла.
«Здравствуйте, Мария! В статье «Одиночество» («РГ-Неделя» N 4816) вы написали, что мужчина без любви превращается в зверя. Когда я задумываюсь над судьбой моего отца, известного прежде боксера, то понимаю, что отсутствие любви может толкнуть даже очень сильного мужчину на непоправимое. И чувство вины от того, что я, пусть тогда и ребенок, не смогла предотвратить гибель самого родного мне человека, уже не один год не дает мне спокойно жить.
«Твой папка не чувствует боли»
Мария, мой папа был известным боксером, говорят, что во времена его побед он не мог спокойно пройти по улицам родной Москвы — так велико было обожание его поклонников. И хотя в нашей стране легко забывают прежних кумиров, кто-то из этих людей, возможно, отца еще помнит. Жива и моя мама, человек больной и старый, поэтому, Мария, прошу вас, если вы решите напечатать это письмо, пожалуйста, измените фамилию и обстоятельства произошедшей трагедии — я не хочу, чтобы мои догадки об истинных причинах смерти отца причинили кому-то боль.
Мое первое детское воспоминание связано с папкой: как сейчас вижу — вот он, смеясь, берет меня, сажает к себе на грудь и говорит: «Проверяй!» И взяв в свою огромную руку мою ладошку, начинает моим пальчиком водить по своим бровям, скулам, носу, губам. Как будто ему сейчас выходить на ринг, и я, как доктор, проверяю, все ли в порядке. Помню свое ощущение — волну удивления и какого-то благоговения перед этой силой и чувство ликующей радости от того, что эта сила — мой папа. Мои пальцы отчетливо чувствуют шершавую грубость его кожи, шрам рассеченной брови, вот еще один, тоже на левой, поменьше, а потом от переносицы пальцы бегут вниз, по горбатой линии перебитого-переломанного папкиного носа, прощупывая все горбинки и боязливо останавливаясь у еще не зажившей ссадины справа. Я боюсь, что сделаю папе больно, но папины глаза смеются: чего замешкалась? «Смелей! Твой папка не чувствует боли!» — и мои пальцы нежно скользят вниз, и чувство восторга и ласки накрывает меня. «Теперь кувалду!» — командует папа, и я по косточкам прощупываю огромную папину руку. «Ну, началось, она же девочка, чему учишь!» — раздражается мама, она не любила, когда папка говорил со мной о боксе.
Папа нас с мамой баловал. Из всех поездок он привозил маме целый ворох подарков, а мне — плюшевых медведей. И называл их сам: шоколадного — Али (Мохаммед я не выговаривала), двух темно-бурых — братцы Спинксы, Майкл и Леон. А был еще, помню, любимый со смешным и непонятным именем Засыпко и медвежонок Руфат — целая команда плюшевых мишек на зависть подружкам.
Инвалидом не стал
Мария, конечно, я тогда ничего не понимала. Когда папка перестал уезжать и оставался со мной дома, я только радовалась. То, что спорт — это так безжалостно, что за выход на ринг боксеры платили не только переломанными носами, но и сломанными судьбами, я узнала позже. Папа был мужественным человеком, он нас щадил. Об обмороках — первых предвестниках серьезной болезни — мы узнали случайно. Помню чувство страха, когда увидела, как мой здоровый, сильный папка вдруг, как мешок, стал оседать на асфальт. Мы в тот летний жаркий день выбрались на ВДНХ, папа долго отказывался, но мама настояла — она очень любила появляться в людных местах с папой, когда все люди смотрели только на нас. Мы долго ходили, я устала, папа посадил меня на плечи, и прохожие оглядывались, узнавали и улыбались нам, а потом папа вдруг спустил меня вниз, и дальше, как в замедленной съемке, сам лег рядом. Удивленные и испуганные лица прохожих, чей-то шепот: «Допился!» и мамин то ли плач, то ли крик: «Умирает! Помогите!»
Папа не умер. Почти полгода он пролежал в больнице. Помню, как мы приезжали к нему, помню, как, напуганная белой строгостью военного госпиталя, я, войдя в палату, боялась смотреть на него. Помню, как, стыдясь своей беспомощности, папа отказался от утки, которую принесла молодая красивая нянечка. «И тут режим!» — едва улыбнулся, поясняя нам, папа. Помню мамин страх в глазах, когда она спрашивала доктора: «Теперь инвалид? Скажите правду, на всю жизнь инвалид?» И изучающий сдержанный взгляд седого доктора: «Успокойтесь! У вас очень сильный муж. Теперь все зависит от него!»
Инвалидом мой папа не стал. Помню, как он, провалявшись с полгода по госпиталям и больницам, сам, «своим ходом», на своих ногах вернулся домой. Помню, как он возобновил специальные тренировки, помню, как по специальной методике развивал и восстанавливал память. Как по нашей квартирке развешивал листочки для запоминания и как уже через неделю они менялись. Только, знаете, папка придумал использовать не какие-то стихи по мнемотехнике, которые подсказали доктора, нет, хотя и их, наверное, тоже. Но я-то вспоминаю, как он восстанавливался через Высоцкого — по пять, десять раз ставя любимые песни и постепенно выучивая все наизусть. Он очень уважал Владимира Семеновича и мог слушать его не переставая, шевеля губами и повторяя за ним. «Здесь лапы у елей дрожат на весу, Здесь птицы щебечут тревожно, Живешь в заколдованном диком лесу, Откуда уйти невозможно…» Он даже интонационно очень старательно за Высоцким повторял. Повторял, пока не выучивал. Помню, как мать однажды, не выдержав, жахнула тарелкой об стену: «Идиот! Прекрати! Ненавижу! Вот это ненавижу! Про дворцы, про терема, про рай в шалаше!..»
Папка никогда не ругался. У него была железная выдержка. Когда у матери начинались истерики, он просто уходил в свою комнату. Помню, вбегаю к нему, а он сидит и смотрит на фотографию свадебную — там он держит маму на руках, белое платье и фата задрались, мама смеется, а папка — серьезный, как мама говорила, «будто на партбилет снимается». И я там, на этой фотографии, уже присутствую — только пока это не очень заметно. И вот как сейчас вижу, я влетаю к нему в комнату, а папка сидит, смотрит на фотографию и повторяет, шевеля губами, слова песни. Будто ничего не произошло.
Через год папа уже пошел работать — жить на пенсию было невозможно.
На «приличной работе»
Конечно, сначала это был разрешенный врачами физический труд на воздухе, но папа работал над собой и со временем смог пойти на место вахтера. И было ясно, что скоро можно будет искать уже что-то и получше. Помню, мама все время повторяла, что вон, даже Славка Лемешев, который совсем ума лишился и работал могильщиком на кладбище, потом все-таки и он нашел себе что-то приличное. «И Коротаев при деле, посмотри, как сыр в масле катается — Отарик устроил. Иди, просись к Отарику! — уговаривала она. — Хоть тут будь мужчиной!»
Мне-то, конечно, нравилось, как папка работал: у него оставалось много свободного времени, и мы с ним вдвоем — мама тоже работала и часто оставалась ночевать у подруг, живущих рядом с работой, — сидели допоздна. Папка делал свои упражнения или учил Высоцкого, а я делала уроки или просто сидела рядом с ним.
Но скоро все кончилось: мама решила, что меня надо отдать в английскую спецшколу, и отправила жить к бабушке. Прошло столько лет, но я до сих пор не могу ей простить этого.
Мария, то, что произошло потом, я знаю со слов ближайшего папиного друга, тоже боксера, дяди Юры. Он пережил папу всего на пять лет.
Папка все-таки нашел «приличную работу» — кто-то из друзей-спортсменов помог ему. Что-то вроде закрытого клуба для солидных людей, были такие в 90-х. Потом, через пару лет, дядя Юра рассказывал мне, что в этом клубе проводились собачьи бои, как я сейчас понимаю, не столько тотализатор, сколько повод померяться силами двум влиятельным членам клуба. Призовой фонд по тем временам — огромный, и чужих там не водилось.
Однажды после того, как хозяин клуба похвастался перед своим соперником, что моего папку на работу принял, тот возьми, да и скажи, а чего, мол, мы с тобой собаками меряемся. У тебя боксер этот на побегушках и у меня тоже боец есть — такая кувалда, такой удар! Давай выставим твоего боксера против моего бойца. Затея понравилась. Ударили по рукам. Дядя Юра говорил, что победителю обещали полтинник — пятьдесят тысяч долларов призовых. Для нас огромная сумма. Дядя Юра уговаривал папку всю ночь — бесполезно. «Тебе ж нельзя — это тебя убьет». Но он как будто и хотел этого. Папка победил, папка принес этот приз, а через месяц его не стало…» Елена.
Ответ Марии Городовой
Здравствуйте, Елена!
Когда начинаешь смотреть на то, как складываются судьбы спортсменов после ухода из спорта, то невольно задаешься вопросом: почему так часто жизнь этих сильных, мужественных людей, готовых к борьбе и умеющих побеждать, складывается так трагично? Можно обвинять государство, которое мгновенно забывает тех, кто поднимает его престиж ценою своего здоровья. Можно винить общество, которое постыдно равнодушно к судьбе тех, кого еще недавно считало своими кумирами. Можно вспоминать про алкоголизм, пустоту после потери к себе внимания, безнадежность от осознания, что ты уже никому не нужен. Да, это все есть.
Но мне кажется, что, когда вы пишете о том, что именно отсутствие любви убивает человека, лишая его не просто сил, но и самого желания бороться, вы, наверное, правы. Архимандриту Кириллу (Павлову) принадлежат слова о том, что «любовь не просто корень и вершина, начало и венец всех добродетелей, союз совершенства. Любовь — есть источник жизни и сама жизнь, ибо без нее человеческая жизнь давно бы угасла. Сердце наше не может жить и развиваться без любви. Вне ее оно томится, тоскует, духовно замирает. И, наоборот, любовью оно живится и ею привлекает благодать Божию и очищает себя от множества грехов».