Татьяна Краснова
А правда, что с этим делать? Как быть?
Лет десять назад мы с Галей Чаликовой ходили по домам вокруг Российской Детской Клинической Больницы и искали среди сдаваемых в аренду квартир ту, что нас устроит.
Мы искали очень чистую квартиру.
Я объясню.
«Койка» в отделении онкогематологии стоит безумных денег. Нет, конечно, не сама кровать в стерильном боксе. Безумных денег стоит то, чем она окружена, работа тех, кто вокруг нее стоит и так далее. Пока ребенок проходит интенсивный этап лечения от рака – выбора нет. Но в промежутках между курсами терапии оставаться в больнице нельзя. И дело не только в деньгах, и в том, что «на койку» в это время претендует другой пациент, а в том, что внутрибольничные инфекции – самые страшные, и бороться с ними очень тяжело, а ослабленному жестокой химией ребенку нахватать этих инфекций проще простого. Про то, как страшно провести год безвылазно в крошечном боксе – и говорить нечего. В общем, нужно место, где можно жить – недалеко от больницы, вместе с мамой, почти так, как живут обычные дети. Поехать домой можно, если вы живете в Москве. А если в Саратове, Краснодаре, Магадане? Если вам и две остановки на автобусе опасны смертельно?
В общем, нужна квартира.
Как правило, трехкомнатная – на три семьи. И очень чистая. Без пыли, грибка и сырости.
Тот, кому доводилось бывать в отделении онкогематологии, знает, как мамочки драили боксы, в которых лежали их дети. День и ночь, с пола до потолка.
Примерно такое же правило и в этих съемных квартирах.
День и ночь. С пола до потолка.
Стерильная ванная и сверкающий туалет. Ни пылинки. За плинтусом оперировать можно. В кухне… Ну, вы понимаете.
Например, моя квартира для такой сдачи не годится принципиально: слишком много книг, слишком много бумаг, коврики какие-то, безделушки…
Мы тогда видели разные квартиры.
Говорили с разными хозяевами.
Тогда тоже боялись «вируса». Думаю, вы не удивитесь тому, что больше всего о «заразном раке» волновались те, у кого с потолка свисала паутина, а тараканы подпирали плечом дверь и грозно шевелили усами на незваных гостей.
Но одну важную вещь я поняла во время этого своего визита.
Людям очень страшно.
Страх этот – как и любой настоящий страх – иррационален.
Казалось бы, в смысле «заразы» — ну чего может бояться москвич, ежедневно спускающийся в метро и покупающий продукты в соседнем магазинчике? После соскоба с поручня эскалатора и химического анализа той колбаски, которую вы положили на бутерброд ребенку, бояться в принципе стоит только ядерного взрыва.
Но людям страшно.
И от страха им очень хочется думать, что если убрать из поля зрения лысеньких ребятишек в масках, рак пройдет мимо. Если вывезти за черту города бездомных, мимо пройдут нищета и неустроенность. Если возмутиться тем, что пандус в подъезде доставляет неудобства, то ни один встречный самосвал не сделает калеку на инвалидной коляске из тебя лично. Если хоспис не построить в твоем квартале, то и смерть в него не заглянет.
Про тюрьму и суму вместо меня все давно сказала неустаревающая русская поговорка.
К сожалению, однозначно хороших новостей нет.
Рак лечится все лучше, но заболевает им все больше народу – вне зависимости от того, кто снимает квартиру в их подъезде. Спастись от него не удается даже в глухой деревне на озере Байкал, не говоря уж о грязном загазованном мегаполисе.
Страшно остаться один на один с болезнью и болью.
Глупо надеяться, что с тобой ничего не случится, если ты не будешь видеть чужие боль и болезнь.
Выход один, каким бы дурацким он сейчас ни казался: изо всех сил бросаться на помощь каждому, кто о ней просит.
Такие вещи повышают шанс получить помощь, если в беде окажетесь вы.