На второй день Пасхи Ватопедский монастырь на Святой Горе Афон посетила небольшая паломническая группа из Московской Духовной академии. В ее составе находился российский рок-музыкант Борис Гребенщиков. Впечатлениями от своего первого паломничества на Афон, мыслями о творчестве и современной жизни музыкант поделился с интернет-журналом Общества друзей монастыря Ватопед «Пятый элемент».
-Борис Борисович, музыка, как известно, это некий способ общения между людьми, cпособ передать мысли или нечто невыразимое простыми словами. Если говорить о музыке как о способе общения, то какой способ для Вас наиболее приемлем?
-Мудрые говорят, что весь космос — это овеществленная музыка. Я не думаю, что кто-либо из нас композиторов, музыкантов, певцов, кого угодно, может передать свои мысли, музыка значительно больше любых наших мыслей. Я могу только надеяться, что в какой-то момент Бог позволит мне совпасть с музыкой космоса и хоть на три минуты что-то передать в таком виде, чтобы мог услышать не только я, но и все остальные, то есть поделиться. Поэтому для меня важнее всего возможность передавать напрямую.
Скажем, играть стадионам очень хорошее дело, милое интересное и чувствуешь себя великаном или, по крайней мере, умным человеком. Но когда сидишь в комнате небольшой величины то, по моему опыту, передается значительно больше.
Часто получается, что обстоятельства заставляют нас играть в каких-то больших помещениях, но в глубине души я всегда предпочитаю место, где можно в три-четыре инструмента создать гармонию, которой еще не было, и она будет живая.
-Преподобный Варсонофий Оптинский говорил, что весь мир вокруг нас состоит из цветов и звуков, которые создал Творец. Некоторые люди наделены талантом от Творца распознавать эти цвета, звуки и синтезировать их. То есть, получается, эти люди своего не сочиняют, они берут и выражают готовое. Как Вы думаете, в чем тогда заслуга и призвание талантливых людей?
-Воистину глуп тот человек, который думает, что он может сделать что-то свое. Потому, что Создатель значительно больше нас. И все, что мы видим, это овеществленные мысли Создателя. И считать, что мы может создать то, что Он не создал, как минимум эгоистично. Но иногда Господь сподобит, что у человека так получается, что он так влюблен в красоту, что может потратить огромное количество времени, всю свою жизнь на то, чтобы попытаться передать. Что значит передать? Поделиться. Потому, что когда Клод Моне пишет картины, он же не придумывает ничего от себя. Он просто видит глубже, чем видим мы, обычные люди. И он в своих картинах именно это передает: посмотрите как на самом деле все это красиво! Вот, думаю, что это максимум того, к чему человек может стремиться – это быть пораженным красотой и быть пораженным желанием этим поделиться обязательно. Потому что только поделившись, мы это приобретаем. Наше – только то, что мы отдаем.
Борис Гребенщиков
-То есть, когда Вы делитесь – Вы приобретаете сами, и это раскрывается в первую очередь для Вас самих?
-Причем, более того, это может раскрываться сотни или тысячи раз. То есть, каждый раз, когда я выхожу на сцену, когда мы часто играем концерты, я каждый раз не знаю, как песня пойдет. Какая-то моя любимая песня, я могу ее не понять, могу запороть ее с первой строчки, потом как-то пытаться выправить. А могу очень осторожно к ней подойти, и она сработает в вполсилы. И каждый раз это по-новому. То есть, художнику не повезло, художник делает это один раз, а я это делаю каждый день.
-То есть у Вас каждый раз Ваши песни рождаются?
-Да.
-Это рождение мучительно для Вас?
-О-о! Очень! То есть всегда получается не то, что хочется, но поэтому всегда есть желание в следующий раз попытаться сделать лучше.
-На Ваш взгляд, какой двигатель для творчества наиболее чист и искренен – вдохновение или идея?
-Идея никогда в творчестве, на мой взгляд, не была важна. Потому, что творчество настолько синтетическая вещь, настолько в нем много всего. То есть можно написать научный трактат, вероятно, и даже для него потребуется вдохновение. Но чтобы написать картину или песню, или что-то, не знаю, пьесу, роман, что угодно, требуется сочетание такого количества факторов, что идея этого не поднимет. Идеи слишком мало. Опять-таки потому же самому, что сознание Создателя больше нашего в бесконечное количество раз. Если у нас есть идея, мы сделаем одномерную штуку. Чтобы сделать многомерную, нужно полностью выбросить все свои идеи. Я по себе это знаю очень хорошо. Я могу сидеть с песней и писать, и писать, и писать день, два, три, год – не будет ничего получаться. Но когда я отпущу это, выкину в окошко, может что-то прийти.
-Какую на Ваш взгляд музыкант должен иметь жизнь для того, чтобы его творчество всегда оставалось ярким? Влияет ли жизнь музыканта на его творчество? И если влияет, то как?
-Наверное, жизнь любого человека во многом определяется не столько его умом, сколько его темпераментом и его опять-таки любовью к красоте. Потому что в двадцать лет, увидев красивую штуку, ты можешь сказать: «Ничего…», а можешь: «Вау! Вот это…» Это может быть в двадцать лет, в сорок лет, в восемьдесят лет. Кто-то из великих японцев писал: «Когда мне было пятьдесят, я научился рисовать один листок. Когда мне было шестьдесят, я научился рисовать два листка и кусочек ветки. В семьдесят пять я научился рисовать три листка. Когда мне будет сто, я научусь рисовать ветку, и мне не будет равных». Вот это подход к жизни, к творчеству. Жак Брель был таким певцом, он был динамитом. Почему он такой был – темперамент. Он любил жизнь. Когда любишь жизнь, у тебя всегда будет, как сказать, что сказать и всегда это будет кипеть. А есть люди, которые идут от идеи и им становится скучно. По-моему.
-Иногда бывает, что музыка как-то отдалена от своего слушателя. А Вы какого контакта со слушателями ищете во время Ваших выступлений?
-В теперешнее время возможностей для контакта, по счастью, стало очень много. То есть, нам предоставлена такая роскошь, как мгновенное удовлетворение желаний. Ты написал песню, ты к вечеру ее записал с помощью компьютера, ты ночью ее выставляешь в интернет, на следующий день у тебя в журнале сто отзывов. Все, самолюбие полностью удовлетворено. «Я доволен» (смеется). Ну, не знаю, хорошо это или нет. Но… Я не так давно заметил одну простую вещь, что в течение жизни все время чего-то ищешь, так или иначе, смотришь, где хорошо, что мне нравится, чего я хочу – очень сложный вопрос. На него ответить почти невозможно. Требуется огромное усилие воли, чтобы хотя бы что-то зацепить. Но когда я играю концерты, смотрю, что в зале стоят люди, их много, и я вижу, что на лицах людей появляется счастье в какие-то моменты. Вот не восторг, не прыганье, не что-то еще, и не это, не сумасшедшее, когда энергию ловят, нет, а просто как будто у людей открылось сердце. На минуту, на две минуты, на секунду. И я стоял как-то раз и подумал, что, наверное, большего счастья человеку вообще не дано. Потому, что я могу видеть святых и ангелов и все остальное и быть на седьмом небе от счастья и выше. Но когда я вижу людей, которые стали счастливы оттого, что я что-то сделал, когда у меня что-то было, и я это отдал, этим поделился – это для меня значительно выше. Если ты можешь помочь другому, что может быть лучше?
-Сегодня человек, на наш взгляд, по преимуществу не знает, что такое человек. Это может произойти, когда человек живет только во внешнем мире и внутренне не стремится познать себя, ни даже предпринять попыток исследования. Внутренняя работа у многих отошла на задний план, а у многих вообще прекратилась. Вы замечали это? Что Вы могли бы сказать об этом состоянии современного общества?
Мне кажется, что мы как люди, задумывающиеся об этом, всегда находимся в проигрышном стоянии, потому что 99% человечества всегда выбирает еду, питье, простые удовлетворения желаний и ничего, связанного с человеческим им, в общем-то, и не надо. Но так было всегда. Насколько я помню, какой-то журналист времен второй династии Рамессидов, то есть где-то 1800 лет до нашей эры, писал: «куда все катится, молодежь не та, нравы распадаются». Так было всегда. Но каким-то чудесным образом всегда культура спасается. Есть люди, может один на поколение, который думает об этом и думает, что он один. Но потом проходит время, выясняется, что где-то в другой стране тоже кто-то думал об этом, что есть какая-то сеть людей все время в человечестве, которая не позволяет огню затухнуть, но даже если он затухнет, он вспыхнет опять потому, что мы говорим о Господнем мире. А Господь на произвол случая ничего никогда не оставляет. Человек может чувствовать себя покинутым, и чувствовать, что он борется с силами, которые ему абсолютно не по силам, но до тех пор, пока мы делаем хоть что-то… Ничего не можешь сделать, хорошо, просвети, научи грамоте одного ребенка, хотя бы что-то. И если что-то передашь, то вдруг выяснится, что здесь, здесь, здесь, все время что-то происходит. В итоге, ба-бах – и не пропало ничего. И так происходит всю историю человечества.
-Расскажите про Афон, Когда Вы в первый раз о нем узнали. Вы говорили, что это Ваша первая поездка, как она состоялась?
-Конечно, про Афон я знал с тех пор, как я себя помню. Где-то кто-то рассказывал, что-то я читал. И естественно всегда это было за гранью представимого, что где-то есть Афон. Потом наш флейтист Андрей Романов лет двадцать тому назад сюда съездил, тоже что-то рассказывал.
И поэтому, собираясь на Афон, я был готов шагнуть в безвоздушное пространство, наполненное какой-то неизвестной мне разноцветной благодатью. И по счастью, я попал в место абсолютно человеческое, нормальное. Потому что благодать проявляется не в том, чтобы ангелы везде пели прямо через микрофоны и чтобы разные цвета сияли, а благодать она во внутреннем мире и чем менее он бросается в глаза, тем он прочнее, на мой взгляд. Именно это меня и радует.
Меня совершенно потрясло богослужение в храме, потому что такого храма я не видел никогда и такого пения я не слышал никогда. И я сидел, когда попал в первый вечер, и я думал, что теперь понимаю, что в России меня немножко смущает. Я понимаю, откуда все идет, и я вижу, где недоделки. На мой скромный взгляд. То есть я вижу, что вот тут не хватило вот этого, тут не хватило вот этого¸ вот тут не доработали, тут было некогда. И понятно, когда есть модель, куда можно приехать, поучиться, вернуться к себе в храм или к себе в город и сказать: ага, я знаю, я знаю, что можно сделать. Поэтому, с моей точки зрения, Ватопед (единственное место, которое я видел на Афоне) уникален именно в том, что он может служить напоминанием о том, как все на самом деле может быть. Для любого храма в России.
-Может быть, по возвращении в Россию Вы попробуете свои силы на клиросе в каком-нибудь храме? Потому, что Вы же уже слышали и знаете как надо?
-(Смеется) Нет. Я боюсь, что впустую потрачу свое время и время других людей. Потому, что когда Бог дает какой-то талант нужно заниматься, с моей точки зрения, только им. Иначе будешь отвлекаться. Я по себе знаю, когда у меня есть свободное время, я бегу рисовать картины, так себе они получаются, но я для себя рисую. Но, если я начну заниматься чем-то другим, то у меня рассеется фокус и я не смогу сделать того, что я делаю.
Спасибо.
Читайте также: