«Что есть у тебя — то должно быть у братии»
— Владыка, современные монастыри часто сравнивают с тюрьмой. Как вам такое сравнение?
— Я таких сравнений не слышал, но если кто так думает, то в тюрьме он точно не был. Так говорить могут люди, чуждые монашества, не любящие его или разочаровавшиеся в нем. В тюрьму добровольно не приходят и добровольно не уходят. А из монастыря, если тамошняя жизнь пришлась не по вкусу, можно собрать вещи и уйти. Проблем хватает, но нельзя думать, что всегда во всех монастырях было все прекрасно или все ужасно. С другой стороны, и менять что-то нужно, в том числе, история этой послушницы бывшей тоже должна заставить задуматься кого-то.
Сейчас, честно говоря, я не думаю о бытовых вещах, для этого есть рухольный. Он меня, конечно, огорчает, когда приносит огромный счет на годовую закупку. Мне очень не хочется подписывать. Но я понимаю, что братии нужно что-то носить, обувать и одевать, и что делать — подписываю, хотя денег в обрез! Я радуюсь, когда у братии хорошие, добротные вещи, у них все устроено в бытовом плане. Но бывает, что братья некоторые могут по смирению, по мнимому своему подвигу, правильному или неправильному, подражая подвижникам древним, ходить в лохмотьях, не иметь белья.
Так вот, рухольному в обязанность вменяется, чтобы он следил за их одеждой, в каком она состоянии. У нас есть один такой брат, причем начальствующий брат, которому я покупаю и дарю вещи, обувь. Через его руки проходят большие деньги, он мог бы себе самые лучшие туфли покупать, а он ходит в старых башмаках до тех пор, пока до дыр не сносит. Когда я вижу, что из его ботинок чуть ли не пальцы торчат, то я уже сам еду и покупаю ему обувь нормальную, свитер или кофту. Телефон небьющийся тоже подарил на День Ангела. Ненадолго ему, правда, хватило…
Фото: монах Анастасий / valaam.ru
— Это хорошо, а вот в «Исповеди» автор пишет, что в монастыре выдавали одежду в зависимости от того, как матушка к сестрам относилась. Можно было такое получить на складе…
— Я вам расскажу одну историю. Мы дружили с отцом Симоном, и были тогда в Лавре. И вот идем на склад взять фонарики, обычные такие. Время было сложное, конец перестройки, где-то 89-й — начало 90-го. Всё, нам прошение подписал эконом, или кто, я не помню, может, даже сам наместник. В общем, пришли мы с этой бумагой на склад. Он нам выдает два фонарика. И, как вы думаете, сколько батареек? Две! По одной на брата — экономьте, мол! Мы говорим: «Батюшка, а как нам пользоваться-то с одной батарейкой?» Он нам целую лекцию прочитал о том, какая сложная обстановка сейчас в Лавре, в стране, в мире и можно пользоваться батарейками по очереди.
Когда я уже стал помощником эконома, то я уже писал туда на склад прошение, выдать пять мешков цемента. Он выдавал три! Батюшка, ну пять надо, не три, пять! Вот такое устроение было у человека, и наместник ему не указ, смирял много лет всю Лавру. А как в этом монастыре из «Исповеди», я не знаю, на склад к ним не ходил…
— И так все время?
— Ну, да, терпишь, смиряешься.
— Мне кажется, это другая история. Одно дело — зависеть от экономического кризиса, другое — от матушки, которой должен угодить. Угодил — получил новую одежду, не угодил — носи заплатки.
— Ничего страшного, можно и в заплатках ходить, некоторые добровольно носят — подражают подвижникам. Потом когда-нибудь архиерей их увидит и наставит игумена должным образом.
— Может не увидеть.
— Может и не увидеть. Понятно, что такие вещи недопустимы. Надо, конечно, обеспечивать братию всем необходимым. Это одна из обязанностей игумена. Это совершенно понятно и очевидно. Что есть у тебя, то должно быть у братии. Вот я был на Афоне у старца одного почившего, старца Иосифа, он говорит: «Что у братии, то у меня. У меня ничего нет другого». Действительно, сидели на простых дешевых пластиковых стульях. Он сидит, и мы сидим. Очень простая обстановка в доме. Часики у него, будильничек пластиковый, просто грошовый. Все очень простое с монастырского склада. А он ведь окормлял один из крупнейших монастырей на Афоне. Там миллионные программы реставрации, из руин подняли огромный монастырь.
— А давайте про Афон. Вы же хотели туда, а попали на Северный Афон, по послушанию же, правильно?
— Да, и не жалею нисколько. Ни разу в жизни не пожалел, никогда, и до сих пор не жалею. Думаю, слава Богу. Я уверен, что этот принцип послушания — он верный. Только человек, который руководит, конечно, должен понимать, что на нем огромная ответственность. Его слова и дела, действительно, должны по возможности соответствовать воле Божьей. Надо к этому стремиться. Мы не можем сказать, что каждое наше дело совершалось бы по воле Божьей. Было бы прелестью и самообманом так полагать. Но стремиться к этому мы должны.
Есть аскетические творения Святых Отцов, традиции монашеские, есть Евангелие, есть Христос. Поставь на свое место Христа, как бы Господь поступил на твоем месте? И поступай так. Как в Евангелии. Евангелие — это еще и Образ совершенного Человека — Богочеловека Иисуса Христа. Он нам показывает, как мы должны жить, особенно монахи, если стремимся к совершенству. А Бог есть любовь. Вот и все.
— Если послушание выходит за грань здравого смысла, что делать монаху?
— Знаете, классические примеры, тоже из святоотеческой литературы, патериков, они же не на пустом месте возникли. Кто-то сухую палку ходил за несколько километров поливал, с трудом, беря воду из какого-то источника. Другой вверх корешками что-то сажал. Это не на пустом месте все родилось. Конечно, всегда у послушника возникает мысль о том, что он делает что-то бессмысленное, что что-то не так, надо исправить. Вот здесь, что важнее — дело, которое он делает, или же важнее ему свою волю отсечь?
— Отсечением воли можно что угодно назвать в итоге.
— Я не беру злоупотребления, их не должно быть. Никаких. Отсечение своей воли через послушание необходимо для возрастания в смирении, для обретения душевного мира. Наш духовный отец Кирилл говорил, что всегда надо все делать с мирным духом, чтобы у тебя в душе был мир. А без мира не делать ничего. Не надо вопросы какие-то поднимать, что-то менять, когда у тебя неспокойно на душе, когда у тебя какое-то бурление.
Понятно, что есть вещи очевидные. Например, я сказал послушнику — поезжай куда-то и чего-то там привези. Я же не говорю, что ты на этом повороте притормози, а скорость у тебя должна быть не больше 40 километров в час. Я доверяю ему и предполагаю, что у него голова на месте, он соображает и понимает, где повернуть, где притормозить, где на газ нажать. Это уже его дело. Но я не буду его среди ночи поднимать и подвергать риску аварии. Это уже ответственность игумена, его уважение и любовь к брату.
Каждый на своем месте должен быть. Кто-то службу правит и знает, как это делать правильно. Кто-то готовит пищу и тоже знает об этом все. Я рад тому, что у меня келарь в обители — медик, он пищу готовит правильно. Братья некоторые на него ропщут. Вот тоже терпение нужно. Это тоже какая-то маленькая, смешная, но скорбь тоже. Братья хотят, например, продукты, которые вредны. Условно говоря, жареную картошку, копченую рыбу и молоко одновременно. Это же вредно!
Почему-то вредные продукты вкусны, а все полезные не очень. Тем не менее, он делает правильно. Я этому рад, потому что здоровье братьев важнее их пристрастий вкусовых. Мы делаем скидку им, раз в недельку готовим что-то такое, не очень полезное, но вкусное.
«Зачем листочки-то?»
— Многие прочитали в «Исповеди» про такую вещь, как откровение помыслов. В монастыре, по словам автора, откровение подменялось фактически доносительством. А нужно ли открывать помыслы вообще и как это должно происходить?
— Откровение, безусловно, нужно. Только все нужно делать с рассуждением, исходя из реальных обстоятельств, которые существуют в данном месте, среди этой братии или сестер, чтобы это не превращалось в профанацию, делалось с доверием и для душевной пользы. Если нет доверия, нельзя принуждать. Я никого не принуждаю.
Я считаю правильным и необходимым откровение помыслов, так как по опыту знаю, что искушающие помыслы уходят или ослабевают. Не любит враг откровения, запутывает ум своей паутиной незаметно, тайком. Но откровение помыслов требует опыта, здравомыслия и доверия. Непосредственно игумену открываться трудно. Вот, я просто не смогу у всей братии принимать помыслы, при всем желании, просто физически не смогу этого сделать. Поэтому у нас есть братья старшие, духовники-помощники мои, которым я доверяю. Если у нас что-то серьезное происходит, они ко мне посылают этого брата. Или меня предупреждают, что у этого брата не все в порядке, надо на него обратить внимание.
— У вас это в правило возведено? Просто в этой книге описано, как сестры обязаны на листочке приносить эти помыслы, потом перед трапезой текст зачитывается перед всеми.
— Господи, помилуй! Зачем? Я не думаю, что это правильно. Я бы при таких обстоятельствах в таком месте и дня не пробыл. Я не понимаю взрослых людей, если так их заставляют делать, писать на листочек, а потом это все публично зачитывается, то это ужас какой-то, я просто даже не представляю, что такое может быть. Это профанация!
Если так в действительности есть — это глубочайшая ошибка. Откровение — это дело глубоко личное, не всякому и откроешься… Я сомневаюсь на самом деле, даже не верю просто. Я надеюсь, что это неправда какая-то, наговоры. Такие идеи, конечно, это просто какой-то абсурд… это что-то немыслимое! Я в своей обители такого не представляю. В Лавре не представляю, в Оптиной, да нигде, где люди адекватные.
valaam.ru
— А у вас как откровение помыслов происходит?
— Просто приходит человек к духовнику или игумену и говорит, что беспокоит его, иногда одновременно исповедуется ему. Но это может быть и не в храме. Смысл в том, чтобы не держать в себе постоянные помыслы или искушения.
— Нет таких листочков?
— Нет, конечно! Зачем листочки-то? Не люблю я их, они лишают живого общения. Не надо этих искусственных надуманных способов, я видел однажды, как человек исповедуется по смартфону, скачал, наверное, перечень грехов с православного сайта. Это профанация. Мне просто трудно понять даже, честно говоря. Зачем это? Если откровение помысла, то оно и должно быть откровением помысла. Я знаю, что в мужских монастырях проще: есть духовник, игумен или, как у нас, несколько духовников. В женских, конечно, сложнее.
Я знаю, что в некоторых монастырях женских греческих сестры подходят прямо на службе. На службе подошла, сказала пару слов, и все. Не надо же там все наизнанку, до мелочей — это тоже неправильно. Что-то тебя беспокоит, кто-то тебя обидел. Пришла и сказала, что я скорблю на одну сестру, не называть — Марфа или Мария, а просто сказать, что я скорблю на одну сестру, она меня оскорбила. Вот и все. Оставь это, Бог простит.
— А может ли матушка определять духовную жизнь, как вы думаете? Отлучать от причастия, например?
— Безусловно, должна. Духовное состояние общины — это ответственность игумена. Мы стараемся, чтобы вся братия по воскресным дням, как минимум, естественно, в праздники тоже, причащалась. Это понятно, об этом даже говорить не надо, что литургия — это наше главное общее дело, то, что нас соединяет со Христом и друг с другом, это главное, что есть в обители. Поэтому мы стараемся, как минимум, раз в неделю все причащаться, всем братством.
— А отлучить от причастия?
— Если человек согрешил, то, конечно, могут его и отлучить на какое-то небольшое время. Долгое отлучение опасно, человек может ожесточиться и закоренеть во грехе. Отлучение, как и любая епитимия, должно быть средством воспитания, а не наказания. Большие епитимьи, что по отношению к монашеству, что по отношению к паломникам, только я могу налагать. В тяжелых случаях духовник присылает человека ко мне, я уже решаю, что делать.
«Важно не терять интереса к духовной жизни»
— Должны ли монахи до упаду работать?
— Нет, конечно.
— Как должен выглядеть день в идеале?
— Давайте посмотрим на Афон, где не прерывалась духовная жизнь. Всегда там сохранялись традиции тысячелетние. Считается, что главным делом монаха является молитва. Мы пришли в монастырь не для того, чтобы рекорды ставить по сбору урожаев или по изготовлению чего-то. Мы пришли преображать душу, молиться за весь мир, это главное. Естественно, не должны быть тунеядцами, должны работать.
Это необходимо и для самого человека. Он не может все время молиться. Если он не будет работать, значит, он будет бездельничать, если он будет бездельничать, то это приведет к его деградации как личности. Есть такая поговорка тоже, что молитва и труд — это как два весла. Если одновременно на оба правильно нажимать, то будешь плыть прямо. Если будешь на одно только, то будешь крутиться на месте. Это условно, но доля истины в этом есть.
Поэтому у монаха должны быть время, силы и желание молиться. С другой стороны, есть люди, которые более склонны к деятельной жизни, им трудно много времени проводить в молитве. Они более активные, более деятельные, им надо больше работать. Таким, конечно, мы такие послушания находим, что он молится, конечно, в храм ходит, но тратит больше времени и сил на послушания, чем другие братья. Бывает и наоборот. У нас есть брат — что ему ни поручишь, он ни с чем не справляется. Пускай молится, слава Богу. Ему даешь уже такое послушание, которое позволяло бы больше молиться.
— И в течение дня — сколько часов на молитву, на труд, на отдых?
— 8 часов работы — это даже много, с учетом службы и правила келейного. На Афоне работают, по-моему, 4 часа в большинстве монастырей, ведь они все до одного проводят в храме несколько часов, плюс келейная молитва. На Валааме обычно работают примерно 6 часов. Смотря какая работа. У нас по-разному. Бывает, что в один день они много часов работают, а в другой день отдыхают — по очереди. Такое послушание, что оно требует нескольких часов подряд, ничего не сделаешь, не поменяешь, они сами так просят посменно работать.
— Если 6 часов работа, то молитва и отдых — это сколько?
— По-разному тоже. Сказать, что всем надо 6 часов спать, тоже нельзя, кто-то 6 часов спит, а кому-то этого мало, пускай спит 8, ради Бога! Это все индивидуально. Или сколько он будет молиться. Кто-то может молиться полчаса, это хорошо, а кто-то может два часа молиться. Все по-разному, от людей зависит. Главное, чтобы не бездельничал, не грешил, исправлял свою жизнь, не терял интереса к духовной жизни — это самое важное.
Фото: монах Анастасий / valaam.ru
«Я не думаю, что правильно ограничивать власть игумена»
— А вот положение о монастырях и монашествующих — какая у него судьба? Очень долго этот проект обсуждали, что с ним сейчас?
— Сложный документ и важный получается. Если не ошибаюсь, там по отдельным темам идет проработка, улучшаются, дорабатываются отдельные части, потом принимаются в Межсоборном Присутствии. В середине ноября будет очередное заседание. Буду лучше знать.
— А оно нужно еще кому-то?
— Разумеется, оно нужно, особенно тем монастырям, где есть обсуждаемые недостатки. Или тем обителям, которые только в периоде становления. Проблема у нас еще в чем? У нас мало опытных монахов, которые могут возглавить обитель. Я же вам говорил, что у нас монашество в целом молодое, я имею в виду духовно, по годам-то могут и зрелые люди быть, а опыта монашеского маловато.
По духовному монашескому опыту, по мудрости — таких людей мало пока, которые могли бы другими людьми руководить. Конечно, надо установить рамки, что ли, в которых это должно происходить. Исповедь и духовное руководство как выстраивать, например, время труда и молитвы, вообще структура обители, права, обязанности начальствующих и рядовых насельников. Какие-то основные положения, они должны быть отражены и стать основой для устава конкретной обители.
— На что ориентируются тогда монастыри?
— Обычно берут какие-то уставы крупных монастырей известных. Из Троице-Сергиевой Лавры чаще всего. Исторические обители пытаются к своему уставу приблизиться. По-разному бывает. Или духовник может стать инициатором возрождения, или игумен. Я даже не знаю. Я эту ситуацию не отслеживаю во всех монастырях.
— То есть этот документ нужен?
— Конечно, нужен. Я считаю, что нужен. Главное, чтобы он не был таким жестко обязывающим, сковывающим.
— Кого сковывающим?
— Всех. Допустим, у нас принято одно и так сложилось уже давно, и вдруг говорят, что теперь не так, а делайте иначе. Например, у нас, и не только в нашем монастыре, во многих монастырях утреня служится с утра. Как обычно: полунощница, утреня, часы, литургия. Чин богослужения, например, сложился у нас, и так всегда было. При возрождении монастыря установили.
В других местах утреню соединяют с вечерней. Где-то еще какие-особенности есть. Иногда довольно странные для нас особенности, например, вставляют акафист в утреню. Я не даю оценку сейчас, просто говорю о разнообразии. Я уважаю право этих братьев и сестер на то, чтобы их своеобразие сохранялось, как сохранялось бы и наше.
И вдруг нам сейчас скажут: нет, теперь по-другому, и чтобы служба не больше двух часов была, и только вечером, и так далее. Я к примеру говорю. Конечно, мы будем против. С другой стороны, наш устав навязывать всем тоже неправильно было бы. Поэтому в уставе нужно обозначить какие-то самые основные вещи, которые должны соблюдаться.
— Может быть, еще прописать права монахов, например, что нельзя паспорт отбирать?
— Это настолько вещи очевидные, это должно быть не на уровне положения, а на уровне распоряжения архиерея. Это не уровень положения. Писать такие вещи очевидные несерьезно. Не нарушайте закон! Писать, что все должны соблюдать законы Российской Федерации? Это же нарушает закон. У рабов современных уголовники отбирают паспорт, чтобы не сбежали. Это абсолютно недопустимо! Бог дал человеку свободу, кто мы такие, чтобы лишать его этого богодарованного права?
Фото: монах Анастасий / valaam.ru
— А если там пропишут возможность переходить в другой монастырь? Или ограничат власть игумена?
— Не пропишут. Я думаю, что неправильно ограничивать власть игумена. Не потому, что я игумен, а потому, что не всегда и во всем должна быть полная демократия. Должна быть в обители братская любовь христианская, а не демократия. Вот у нас был период в нашей обители, в 17-м году, когда произошла февральская революция, бурления революционные коснулись, как ни странно, и братии тоже. Началось, так сказать, прямо революционное брожение. В Церкви же тоже реформы происходили, не все из них были хорошими. Летописец монастыря описывает те курьезные формы, которые в этом брожении проявились. Некоторые братья требовали должности сделать выборными, деньги делить поровну, управляться советом, ну и так далее.
Это недопустимо, конечно, ведет к идиоритму, есть такой термин. Проще сказать — к самоуправству, которое приводило к разложению монастырей даже на Афоне. Допустимо только одно — избрание игумена. Вот сейчас на Афоне в Пантелеймоновом монастыре иеродиакона избрали игуменом, прекрасно. Пользуясь случаем, сердечно поздравляю отца Евлогия, мы с ним вместе в Лавре начинали в восьмидесятых. Рад за него и за обитель.
«Монах — это военный, который дал присягу»
— А у нас пока назначают, и настоятель чуть ли не в надзирателя в лагере превращается.
— Да что это все время — то тюрьма, то концлагерь? Ничего этого нет в абсолютном большинстве случаев. Ну, а если даже так — попал не туда? Несколько лет ты жил там, видел, что это просто концлагерь какой-то, и ты идешь на постриг, наклоняешь свою пустую голову и отвечаешь на вопрос: «Да, своей волей», — это глупец тогда просто, просто глупый, недалекий человек.
Зачем ты идешь-то? Чего ты нашла хорошего в такой жизни, когда над тобой просто измываются? Не надо постригаться тогда. Никто и не постригает быстро. А если сразу говорят о постриге, то уже стоит насторожиться и не соглашаться. Минимум три года — искус. Когда уже постригся, то все, ты уже обет дал. Обет быть в обители в этой, или в той, куда тебя пошлют. Как военный, который дал присягу, сказали ехать на Дальний Восток — поехал. Так и тут тоже.
— Ну, у военного есть паспорт, и он может уйти в запас, снять форму, стать гражданским. А вот у монаха сохраняются права гражданские? Он же без благословения не может даже выйти в больницу лечиться, я правильно понимаю?
— Вот это уже злоупотребление властью, я так это назову. Это просто даже не по-человечески. Это противоречит вообще человеческому, христианскому подходу. Таких случаев я не знаю. Но если где-то не дают лечиться — надо уходить. Понятно, что бывают люди, которые все время больны, бывает такое. Я шучу с одним братом, он подходит ко мне, каждый год несколько раз он ездит лечить зубы в Питер. Я говорю: «Какой у тебя по счету зуб-то болит, 101-й?»
Фото: Священник Игорь Палкин
— И отпускаете?
— Когда-то отпускаю, а иногда говорю: «Мне кажется, ты не зубы лечить едешь», — а просто «в Москву разогнать тоску». Такое тоже может быть. Слава Богу, у нас часто приезжают врачи, и зимой на остров врачи приезжают. Конечно, надо лечить, а как же? Все делаем, тем более, если что-то серьезное. И вертолеты зимой вызываем, был случай. Хотя брат был просто послушник. У него заподозрили кровоизлияние в мозг, на Валааме невозможно это было определить. Вызвали вертолет, на вертолете доставили сначала в Петербург, потом сюда в Москву, в институт Бурденко, спасли человека.
А если бы нет? Терпи, брат, умри на послушании? Нет, мы все братья и стараемся любить друг друга. Другой брат лишился почки, так ему мама свою отдала, а он еще послушник, так что же мы его, постригать не будем из-за инвалидности? Конечно, с любовью примем и пострижем, и лечить будем, если надо. А о постриженниках и речи быть не может — наша обязанность заботиться о здоровье каждого.
— А если, например, не благословили? В «Исповеди» описываются сложности с вызовом «скорой» по благословлению.
— Это просто преступление. Человек вверил тебе свою жизнь, как ты перед Богом будешь, как перед людьми, даже перед совестью своей отвечать? Вот ты на других людей как будешь смотреть? Мне кажется, это вне обсуждений, это просто необходимо делать, лечить братию. Бывают, конечно, случаи, когда человек по убеждениям отказывается от паспорта, медицинского полиса, ИНН и прочего, а теперь — «я заболел, мне дайте 300 тысяч на лечение в частной клинике». Я говорю: «Знаешь что, милый, решай. Если ты хочешь за ИНН пострадать, за медицинский полис, то это твое дело, а лучше бери полис и лечись, как все братья лечатся.
— Так насколько монах равен любому другому человеку во всех ситуациях с паспортом, телефоном, учебой, лечением?
— Во всем равен, мы все граждане России. У нас есть один такой, своеобразный старый монах уже, с проблемой, которая возникла по вине его прошлого духовника. Не обменял он советский паспорт. Теперь хочет и пенсию, чтоб была, и паспорт, чтоб был. Я говорю: «Ну иди, делай, получай». А там волокита — ему тяжело стало. И тут приезжает вдруг президент, и он ему вручает бумагу, по виду жалобу!
— Интересно… и чем дело кончилось?
— Естественно, мне охранник передал потом эту бумагу. Я так подумал, что он насчет паспорта жалобу написал. Я ему растолковываю — сколько раз тебе говорил, что я не препятствую, езжай, занимайся! Ему сложно, он из другой уже страны. А он, по простоте душевной, написал не про себя, а про то, что у него на родине в деревне храм никак не могут построить, денег не хватает, помогите построить.
— Вот! Вам бумага обратно вернулась, до президента не дошла!
— Я говорю, что же делать, президент сейчас будет заниматься этим храмом в другой республике? Это даже уже сейчас не в России.
— А вы говорите, жаловаться. Секретарь епархии вам отправит, охранник вам отдаст. Не доходит до начальства это.
— И слава Богу! Будет президент заниматься деревенскими храмами в другой стране. У него есть более серьезные обязанности, каждый должен заниматься своим делом. Есть там архиереи местные епархиальные, есть благочинные, свои власти, свой президент. Вот и всё, пускай занимаются своими делами в своем государстве. Но я этому старчику потом объяснил, что надо все-таки со мной сначала советоваться, я постараюсь помочь, если могу.
— Ну, вы же понимаете, о чем я? Если сестра с такой бумагой идет к Патриарху, который в монастырь приехал, не дойдет же до него эта жалоба, охрана передаст обратно настоятельнице. Сиди, спасайся, смиряйся.
— Хорошие слова, да. Но если ты видишь, что ты вредишь своей душе, то нужно делать выводы. Еще раз говорю, что надо делать выводы до пострига, время до этого есть. Те, кто постригает сразу, буквально через год-два, совершают вещи недопустимые. Такое надо писать в положении, что только, допустим, спустя, как минимум, пять лет. За пять лет узнаем?
— Не знаю. Ну, хорошо. Что бы сказали человеку, который хочет пойти в монахи, у вас есть готовые фразы, которые вы обычно говорите, и меняются ли они со временем?
— Не спеши!
Епископ Панкратий (в миру – Жердев Владислав Петрович) родился 21 июля 1955 г. в г. Перми. С 1970 г. по 1980 г. обучался сначала на архитектурном отделении Пермского строительного техникума затем на архитектурном факультете Таджикского политехнического института в г. Душанбе, куда переехала семья. После окончания института работал художником в издательстве, затем стал жить и работать при Никольском соборе г. Душанбе.
В 1986 г. поступил в Московскую Духовную семинарию, осенью этого же года после страшного пожара в Московским. Духовных школах поступил в братию Свято-Троицкой Сергиевой лавры. Пострижен в монашество 3 июля 1987 г. с именем Панкратий, в честь преподобного Панкратия, затворника Киево-Печерского, 18 июля 1987 г хиротонисан во иеродиакона, а 8 июня 1988 г. – во иеромонаха. Нес послушания, связанные с проведением в Троице-Сергиевой Лавре Юбилейного Поместного Собора Русской Православной Церкви, посвященного 1000-летию Крещения Руси, затем нес послушания помощника эконома, а потом – эконома Троице-Сергиевой лавры, руководил возобновлением издательской деятельности Лавры. 17 июля 1988 г. возведен в сан игумена, 4 мая 1990 г. – в сан архимандрита.
18 января 1993 г. Указом Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II назначен наместником Спасо-Преображенского Валаамского монастыря. Со времени вступления архимандрита Панкратия в должность значительно увеличилось число братии монастыря. Были открыты шесть монастырских подворий: в Москве; второе (историческое) на Синопской набережной в Санкт-Петербурге; в г. Сортавала; в Коломенском районе в селе Бортниково; в пос. Озерки Ленинградской области; в Адлерском районе г. Сочи. Возобновлена монашеская жизнь в восьми скитах: Никольском, Предтеченском, скиту во имя преп. Александра Свирского на Святом острове, Гефсиманском, Сергиевском на острове Путсаари, Коневском и Ильинском, где полностью восстановлены утраченные храмы и келейные корпуса.