Блог священника Александра Дьяченко
У соседа умерла жена, баптистка. Хорошая была женщина, и глубоко верующая, с Новым Заветом практически не расставалась. Зато муж её от всего этого человек совершенно далёкий. Сколько раз пыталась она привести его в общину, да ничего у неё не вышло. Я с ним тоже потом разговаривал — бесполезно, только и слышишь:
— Нет, сосед, извини, не божественный я человек, ничего у тебя не получится.
Он и раньше-то никогда весёлым не был, а теперь и подавно сник, правда, пить не пьёт, но как-то совсем к жизни интерес потерял, бросил работать, растолстел, обрюзг. Я за него даже бояться начал, думаю, вот так, не дай Бог, помрёт сосед, придут сродники и будут просить отпеть его заочно, а крещёный он или нет, поди, никто и не вспомнит.
Встречаю его на днях:
— Ген, — спрашиваю, так, на всякий случай, — а ты, вообще, крещёный?
Спросил, безо всякой надежды на взаимность, думаю, махнёт сейчас рукой, как обычно, и мимо пройдёт. Но ошибся, и впервые узнал, что мой сосед, оказывается, умеет улыбаться.
– Крещёный, а как же? Ты понимаешь, там всё так смешно получилось. Меня мамка в шесть лет крестила, а тамошний поп, ты понимаешь, — он начинает смеяться, — он мне после крещения вот этого вашего «сладенького» из такой металлической банки дал.
Я его поправляю: — Ген, это не «банка», это «чаша» называется.
– Вот, вот, я и говорю, мне это «сладенькое» так понравилось, что я за чашу ухватился и хотел ещё из неё отхлебнуть, а поп как даст мне по лбу: — Ах, ты, — кричит, — паразит, уйди от чаши! Генка уже в голос хохочет и умиляется: — Я ж тогда ещё совсем маленький был, а на попа обиделся, что он мне «сладенького» пожалел, и больше в храм уже не ходил.
Смотрю и глазам не верю, человек, уже было впавший в отчаяние, внезапно оттаял из-за такого, казалось бы, простого вопроса из детства. Так мы с ним ещё с полчаса на лавочке возле дома просидели, и он всё рассказывал и рассказывал про свою жизнь, смеялся и плакал одновременно.
Мы любим повторять, что все мы родом из детства. Так оно и есть. Детство – это особое время, даже не время, а скорее состояние души и духа. Детьми мы ближе к Богу, чем когда бы то ни было после. С интересом наблюдаю за грудничками, когда после крещения вношу их в алтарь. Дитя до этого может плакать, а войдёшь с ним в алтарь, глядишь, он и замолчал. И только глазками водит туда-сюда. Думаю, что же ты там видишь, дружочек, ведь кроме закопченного потолка там ничего интересного, а он видит. Я в этом не сомневаюсь, и даже в их глазёнки специально заглядываю, а вдруг в них отразится играющий ангел.
Фото: Вадим Прищепа https://forum.pravmir.ru/foto/
Есть у меня один приятель, ему четыре года и зовут его Дениской. Где бы он меня не встретил, сразу спешит поздороваться. Бежит и кричит своим хрипловатым голоском:
— Батюшка, благослови! — но здороваемся строго за руку. Мы с ним задружились ещё до его рождения. Ирина, его мама, будучи беременной вторым ребёнком, узнала, что муж ушёл к другой. Он просто поставил её перед фактом и ушёл. И как тут быть? Первая девочка уже большая, да внимания всё одно требует, роди второго — и думай потом, как прокормиться. Не для того мужики уходят, чтобы о прежних детях заботиться.
Здравый смысл ей подсказывает, пока не поздно, избавляйся от второго, да рука не поднимается. Вот в таком положении и пришла Ирочка к нам в общину. Воцерковилась быстро, и вопрос рожать или убивать решился сам собой.
В роддоме меня пропустили к Ирине в палату, и Дениску я увидел уже на второй день после его рождения.
– Батюшка, что значит, я во время беременности постоянно причащалась, — делится со мной мамочка, — дитя родилось так легко и быстро, что даже видавшие виды медики удивляются. У меня всё хорошо, вот только имени мальчику никак не придумаю, может, ты чего посоветуешь.
Я начинаю вспоминать:
– Вчера была память, — и перечисляю имена святых. – Вот-вот! Дионисий! Какое красивое имя.
Так наш Дениска и стал Дионисием.
Мальчика причащали каждое воскресенье, и храм для него стал вторым домом. Девочки обычно начинают говорить раньше пацанов, и нам всё казалось, что наш Дениска маленький, раз своего имени произнести не может. Однажды Ирочка подходит после службы к кресту, Дениска на руках. Я подаю ей приложиться, а сам говорю:
— Ну, а Дениска у нас ещё маленький, ему пока рановато крест целовать.
Малыш, не говоря ни слова, берёт меня за руку с крестом, притягивает его к себе и целует. И при этом он смотрит на меня так победно, что невольно заставляет себя уважать.
А потом мальчик заговорил и стал задавать вопросы. Вы знаете, из кого состоит «хор небесный»? А попробуйте это объяснить трёхлетнему ребёнку.
– А как люди могут петь на небесах? Почему нужно молиться каждый день? Бог высоко на небе, а где же к Нему лесенка?
Я легко отвечаю на вопрос Дениски, есть ли друзья у Бога? Но зато следующий вопрос ставит меня в тупик:
— Батюшка, но если ты тоже друг Христов, как же ты допустил, что Его убили?
Мне много приходится общаться с разными людьми, и в разных местах, и что замечаю: вопросы задают только дети, их постоянно что-то интересует. А взрослых уже не интересует ничего, они не способны мыслить детскими категориями, и не умеют летать. Детское мышление несравнимо более свободно. Девочка девяти лет спрашивает:
— Но если Бог знал, что Адам и Ева отпадут, зачем же Он создавал человека?
Основную проблему христианства сформулировал девятилетний ребёнок, взрослые такие вопросы исследуют в докторских диссертациях, или дебатируют на Вселенских соборах.
И самое главное, в разговорах с детьми нет необходимости доказывать им существование Бога, они в этом не сомневаются. Сомнения приходят с развитием страстей.
Когда мы только стали восстанавливать храм, нам помогали дети. Это было хорошо во всех отношениях: дети и помогали и сами имели возможность лишний раз побывать в церкви. Мы, ожидая их прихода, всякий раз готовились, пекли блины, закупали сладости, грели чай. Почему-то детворе неизменно нравится посидеть у нас в трапезной за нашим огромным столом, и хотя никто из них дома не голодает, но о чаепитии они напоминают нам постоянно. Даже сейчас, когда их рабочие руки нам уже не нужны так, как раньше, когда они, словно муравьи, выстроившись в три-четыре ручейка, в несколько минут разгружали шаланду с кирпичом, мы продолжаем неизменно приглашать их к нам потрудиться и почаёвничать. Благо, что земли у нас вокруг храма целый гектар, и есть где приложить усилия.
В последние годы стал замечать одну пугающую меня особенность. Если из тех, прежних подростков, кто действительно работал вместе с нами, убирая территорию от мусора, разбирая завалы из битого кирпича в самом храме, разгружая с машин те же самые стройматериалы, никто не требовал оплаты, то сейчас всё чаще и чаще я слышу от детей требования денег.
Так получается, что через храм у нас проходят, как правило, ученики с пятого класса по девятый. Ребят, с согласия их родителей, во время сдвоенных уроков труда приводят учителя. И вот, однажды дети не пришли. Мы, как обычно, напекли пончиков, заварили чай, а едоков нет. Думали, что поход сорвался по объективным причинам, а оказалось, что родители не пустили. Раз они там у себя в церкви детей эксплуатируют, так пускай поп и оплачивает детям их труд.
И никакие доводы учителей, что дети не столько работают, сколько играют возле храма, никого не убедили. Нет работы, плати повремёнку. Нужно было искать какой-то выход, и тогда мы стали приглашать учителей истории проводить в церкви один обязательный урок по краеведению. Это и логично: храм самое старое и красивое место в округе, да и все нынешние родители, некогда бывшие детьми, играли среди его развалин. Меня всегда умиляет, когда в церковь заходят уже немолодые люди и начинают, осматриваясь в знакомом пространстве, исследовать стены, в надежде отыскать то место, где когда-то очень давно, они с приятелями, словно на поверженном Рейхстаге, оставили свои автографы.
— Батюшка, мы здесь давно когда-то пацанами в войнушку играли, а здесь у нас был штаб, а вот на этом месте на плитах пола, мы жгли костры. Смотрите-смотрите, — и растроганно так, — вот даже ещё следы от огня остались. Действительно, следы костров со старых плит не стираются и напоминают о том страшном времени запустения.
Ни у кого из тех, кто раньше бедокурил в заброшенном храме, нет ни к Богу, ни к Церкви какой-то ненависти или даже простой неприязни. Почему ломали, а кто же его знает? Все ломали, ну и мы тоже, так было принято. Познакомился, помню, с одним человеком, который подробно рассказал, как выглядел старый иконостас. Он брал карандаш и со знанием дела рисовал колонны, показывал места, где крепились все эти деревянные карнизы и поребрики. Спрашиваю:
— Вань, откуда ты всё это знаешь?
– Батюшка, обижаешь, — и укоризненно смотрит на меня, — я же сам своими руками здесь всё и ломал. А вот, на этом месте из кусков иконостаса жгли костры, пекли картошку, играли на гитарах. И такая у нас компания хорошая собиралась, мы здесь просто отдыхали душой.
Много чего он ещё забавного рассказывал, что только не вытворяли пацаны в храме под «портвешок» местного разлива. И такой дядька хороший попался, он нам потом ещё электричество помогал бесплатно проводить. Мы его спрашиваем:
— А почему бесплатно, Вань?
– Да, смотрю, ребята вы славные, хорошо с вами, я среди вас душой отдыхаю.
Такой вот дядя Ваня, простой добрый русский человек, которому, по большому счёту, всё равно, ломать ему этот храм или строить, лишь бы коллектив подобрался душевный.
Как-то приводят к нам девятиклассников на урок краеведении. Я привычно провёл их по зимнему храму, а потом мы проходим в ещё невосстановленную летнюю часть церкви. Тогда уже в ней стояли огромные леса, но к штукатурным работам пока не приступали. Дети слушали меня краем уха и всё разглядывали надписи, оставленные на стенах туристами и местными аборигенами. Привычные: «здесь был Вася», перемежались с надписями неприличного содержания. Внизу, где достали, мы их затёрли, но выше нам было не забраться. Девятиклассники, локтями подталкивая, друг дружку, показывают на нецензурщину. Они хихикают и с интересом поглядывают в мою сторону.
Короче, я им про храм рассказываю, а они всё эту похабщину разглядывают. Чувствую, что-то у них в головах не срастается, говорю:
— Может, чего спросить хотите?
Один мальчик, указывая пальцем на исписанные стены, интересуется:
— Батюшка, а вот это кто написал?
– Ну, если вы местные жители, то, скорее всего ваши родители, вот в таком же приблизительно возрасте, как и вы сейчас.
Дети в недоумении:
– А зачем они это написали?
– Да, глупые были, вот и написали, может, кто друг перед другом похвастать хотел, вот, мол, какой я крутой, вон аж куда забрался.
У нас, кстати, на внешней стороне купола, на одном из самых высоких мест долго ещё, даже когда уже служить начали, была одна надпись, сделанная девочкой подростком. Потом эта девочка выросла, окончила университет, и каждый день, проходя в школу мимо храма, читала свою фамилию и краснела. Я об этом узнал, когда надпись, наконец, закрасили, и она пришла поблагодарить.
Возвращаюсь к девятиклассникам, они стоят переваривают мои слова, и только потом задают вопрос, который всё расставляет по своим местам.
– Ну, вот, они всё это писали, а ты-то где был, почему ты им разрешил такие слова написать?
И наступила уже моя очередь удивляться:
— А вы, что же, разве не знаете, что наш храм был заброшен? Что наших священников расстреляли, и не только наших, но и почитай, всех остальных, кто служил в округе?
Оказалось, что они ничего этого не знают.
Удивительно, живут люди, в одних семьях, но живут в каких-то своих временных параллелях. И параллели эти не пересекаются. Неужели родители никому из своих детей не рассказывали о своём детстве и о том, что храм был заброшен и разрушался, а они играли и искали в нём клады? А о чём они тогда с ними говорят, проходя мимо церкви?
Но времена, слава Богу, меняются, и сегодня родители вновь позволяют детям приходить к нам в церковь. В этом году снег сошёл рано, и к крёстному ходу нужно было срочно убрать территорию вокруг. На помощь знакомые учителя привели человек шестьдесят учеников пятых-шестых классов. Ребята собирали бумажки, где-то убирали прошлогоднюю листву и сухую траву, но большей частью они играли. Оно и понятно, детей без игры не бывает, тем более на свежем воздухе.
Школьники убирают территорию перед храмом, а мимо по дороге проходит пожилая женщина. Увидела работающих детей, остановилась, и кричит:
— Это что такое!? Почему здесь дети!? Они что, эксплуатируют детский труд? Так, слушайте меня, немедленно собирайтесь и идите в школу, наводите порядок в самом посёлке, но не работайте на попа!
Дети опешили, прекратили собирать мусор и побежали за учительницей. Та пришла и объясняет разгневанной женщине, что дети работают с устного согласия их родителей, да и сами они постоянно выражают желание побывать в храме. Пожилая женщина недоверчиво спрашивает:
— Так они что же, у вас все верующие, что ли?
И детвора, не сговариваясь хором:
— Да! Мы верующие, мы православные!
Хорошие православные ребята, только о вере своей ничего не знают.
Из всех ребятишек самостоятельно в храм зашёл один мальчик, спросил свечку и стал искать «картину Аве Мария». Всё обошёл, но картину не нашёл, попросил чтобы показали. Матушка им потом о Пасхе рассказывала, и выяснилось, что из шестидесяти человек только одна девочка что-то знает о Христе. Ей единственной бабушка из храма детские книжки приносит.
После работы детвора возвращается в школу. Выходя из трапезной, они набивают кармашки конфетами, понятное дело, что у нас они вкуснее, чем дома. Идут, галдят между собой, разворачивают конфеты, и бросают фантики тут же на землю, где ещё десять минут назад они сами же и убирались. Логика их поступка ставит меня в тупик. Это вам не четырёхлетний рассудительный Дениска, он, кстати, с нами «Попа» смотрел, за два часа, что идёт фильм, ни разу не пискнул. Что уж он там понял?
Недавно они с моей матушкой, возле храма в беседке, какую-то книжку читали. Дениска маленький, он сидит, а ножки до земли ещё не достают, и он ими потешно болтает в воздухе. Матушка показывает ему картинку:
— Смотри какой здесь голубочек нарисован. Дионисий, ты сможешь нарисовать птичку?
– Какую птичку? – переспрашивает малыш.
– Ну, вот эту самую, что на картинке,- уточняет матушка.
Мальчик внимательно смотрит на то место, куда ему указывает взрослый человек, а потом говорит:
— Матушка, смотри, здесь же Голгофа.
Действительно, на заднем плане картинки изображено место казни Христа. Взрослый и малыш одновременно смотрели на одну и ту же картинку, взрослый разглядел на ней птичку, а четырёхлетний мальчик увидел Голгофу. Может именно эту способность детей за внешней стороной жизни рассмотреть подлинную сущность вещей, Господь и имеет в виду, когда призывает нас уподобиться детям?
На Антипасху ребятки из воскресной школы поздравляют нас с праздником. И «кошечки», и «лисы», и «зайчики», и «собачки», все славят Христа, потом рассказывают стихи и поют весёлые песенки. На руках у мамы сидит полуторагодовалая Лизавета. На её головке, как и положено девочке, платочек. Лизавете страшно нравится всё, что происходит вокруг. Дитя ликует, улыбка не сходит с её лица ни на минуту. Она даже пытается что-то там подпевать. Ротик от восхищения приоткрыт, и я вижу четыре зуба, может, там их уже и больше, но я с моего места вижу именно четыре. Потом Лизка сползает с маминых рук и направляется к детям. Те поют, а она пытается танцевать, ротик снова приоткрыт, и всё те же четыре счастливых зуба. Да вот же, вот он, ликующий ангел.
Ребята поют, я смотрю на них, и на нашего мыслителя Дениску, и на счастливую Лизавету, и так хочется сказать: дети, милые дети, вырастая, не становитесь взрослыми, оставайтесь детьми, оставайтесь такими навсегда. Пойте Христа, танцуйте и смейтесь, тогда и нам, скучным взрослым, приоткроется через вас та таинственная завеса, через которую и мы станем причастниками небесной радости, видя, как в ваших глазах отразился играющий ангел.