Быть частью трагедии

Писатель Светлана Алексиевич на прошлой неделе прочла Нобелевскую лекцию.

андрей Архангельский. Фото: Анна ДаниловаТекст лекции уже вызвал многочисленные споры, от восторгов до неприятия, но мне хотелось бы обратить внимание на принципиальное изменение самого ракурса, точки, из которой к нам и миру обращается писатель ХХI века. Писатель в ХХ веке – властитель дум, идеолог, демиург, знаток душ. Определений много, но их объединяет общая над- и сверх-позиция. Писатель до недавнего – тот, кто брал на себя смелость самостоятельно определять границу между добром и злом, между человечностью и бесчеловечностью, вкусом и безвкусием. С этого возвышения обращались к миру и Бунин, и Пастернак, и Шолохов, и Солженицын, и Бродский. Каждый, несмотря на всю их разность, ощущал себя учителем – по отношению к ученикам-читателям, к ученику-миру. Каждый из них был строгим или снисходительным, демократом или консерватором, новатором или классиком, учителем, который принципиально «ничему не учит» — но все равно учителем.

Принципиальное отличие Светланы Алексиевич – в отказе от учительства, вообще в отказе от взгляда на мир сверху или сбоку. Она обращается прямо изнутри мира, который описывает. Да и можно ли сказать — «обращается»? Она сознательно лишила себя собственного голоса, превратившись в слух.

Сама писательская и человеческая позиция Алексиевич – отказ чем-либо отличаться от читателя. Сама Алексиевич говорит о желании быть «человеком-ухом» — по аналогии с «человеком-пером» Флобера.

«Я ничем не отличаюсь от вас».

Принципиальное растворение в герое, отказ от символических привилегий, отказ играть с читателем. Отказ от остранения. Принципиальное решение жить в голой, жестокой реальности. Не отделение себя от страданий, испытываемых ее героями. То, что некоторые критики называют «уровнем сельской многотиражки» — часть лекции посвящена пересказу «наивных» монологов героев ее книг – говорит о непонимании роли писателя в сегодняшнем мире. Собственно, сама награда Алексиевич — это сигнал о том, что роль писателя в мире изменилась. Быть свидетелем человеческого страдания сегодня «важнее», чем литературность, «гладкость» и «занимательность». «Важнее», чем сюжет и тема.

Быть свидетелем смерти. Свидетелем горя. Свидетелем распада. Говорить за тех, кто не мог сказать, кто не имел голоса, сил и возможностей. В книгах Алексиевич с нами разговаривает само голое человеческое страдание. Как называется тот, кто дает слово этому страданию – не столь важно. В этом смысле Алексиевич не столько «ухо», сколько эхо; однако для того, чтобы быть эхом, недостаточно мастерски владеть словом. Необходимо наличие сердца у принимающей стороны; способность это горе не просто принять — но воспринять как свое, в полноте. Для этого необходим большой запас человечности, в десятки раз превышающий обычные возможности.

Academia-Svetlana-Alexijevich-Nobel-Literatura_CYMIMA20151008_0006_16Алексиевич говорит в своей лекции о «красном человеке» — имея в виду тех, кто до сих пор живет в «советском». Многие обвиняют ее в пренебрежении к памяти, в презрительном отношении к бывшей стране. Но отделяет ли себя Алексиевич от «красного человека»? На мой взгляд, нет. Как раз – напротив. Алексиевич в своем роде сама — идеальное порождение «интернационала»: родилась в Украине, жила в Белоруссии, говорит, пишет и мыслит на русском. Кто она? Украинка, русская, белоруска?.. Именно что — дитя советского мира, плод интернационализма, нового социального братства; результат многократного переселения народов во времена советской империи. Советское – это и есть ее единственная идентичность; именно над этой идентичностью она и размышляет, именно с ней и работает; исследует в той же мере других, сколь и себя. Проживает собственные травмы «на миру».

Жизнь советского человека, пережившего 1980-е, 1990-е, 2000-е – сменившего за три десятилетия три социальные формации – от развитого социализма к постсоветскому миру, и далее, к капиталистическому — своего рода шоу «За стеклом». Жестокий эксперимент, за участие в котором не платят денег, но который является между тем наглядным уроком миру. Алексиевич говорит от лица одного из участников эксперимента — но никак не с позиции всезнающего, постороннего, якобы «объективного» наблюдателя. Это принципиально отличает ее от позиции «писателя», управляющего потоком эмоций, распределяющего их, словно оператор, между турбинами писательского замысла.

Уникальность писательской позиции Алексиевич — в ее добровольном согласии на участие в человеческом водовороте, согласие быть затянутой в общий поток жизни, принципиальный отказ воспользоваться спасательными средствами. Согласие быть жертвой – иначе не расслышать голоса тонущих, не расслышать криков о помощи и о спасении.

Она говорит о трагедии постсоветского человека – но видит и себя частью трагедии. Она растворена в этом гуле и скрежете. Она говорит не «я» – но «мы». Она не отказывается от иллюзий, ошибок и разочарований своего времени. Она принимает на себя всю боль и все надежды постсовесткого человека. Она не выносит приговор – она сообщает о диагнозе, который ставит, прежде всего, самой себе. В ее речи — впервые, вероятно за всю историю Нобелевской премии – такой заряд жертвенности. Готовности разделить ответственность за все – за лучшее и худшее в человеке. В этом нет пренебрежения, презрения, высокомерия – в этом есть лишь готовность быть с другими.  Даже в своей нобелевской речи она дает слово чужим голосам, другим душам; она отказывается от амбиций «я» — в пользу безголосых, лишенных возможности что-либо сказать самостоятельно.

Всякий постсоветской человек – тот, кому сейчас больше 20-25 лет – обречен жить в двух измерениях, вероятно, до конца жизни. Опыт постсоветского – это уникальный опыт существования на разломе, на границе этик, эстетик, практик.

Идентичность постсоветского человека — это вечный бой с самим собой, вечный вопрос и вечный выбор – как поступить, как говорить, как мыслить? Невозможность нащупать почву под ногами – нравственную и психологическую. Привычная тяжесть бытия усугубляется вечным барахтаньем между сразу двумя готовыми вариантами – добра и зла, праведного и неправедного, честного и бесчестного. И оба эти комплекта никогда почти не сочетаются между собой – а выбрать один почти невозможно. Постсоветскому человеку приходится учиться всю жизнь заново. Алексиевич не отказывается от этой ноши, мало того – она делает эту принципиальную неустроенность в мире смыслом существования. Своего рода народный экзистенциализм. Ее лекция – это не ответ, а череда вопросов, прежде всего, самой себе. Писатель теперь «не знает» как быть, не знает ответов — а лишь бредет вместе со всеми в темноте. Надеясь увидеть, наконец, свет.

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.