«Быть свободным во Христе». Архиепископ Ермоген (Голубев).
Ловушка снимка защелкнула необыкновенное выражение лица — «по-пастырски» теплое и достаточно твердое одновременно… Глубокие глаза и притаившаяся в морщинках улыбка, достоинство и простота, несовместимая с низкопоклонством и человекоугодием. Интеллигентный и весь какой-то светящийся, он выбивался из среды тех лет. Как было много тех, кого он раздражал одним своим видом! Ведь остаться живой душой в безвоздушье, не потерять способности мыслить и говорить правду — это, само по себе было равносильно вызову.
Он принадлежал к той когорте старорежимных священников, которым было «позволено» жить после унижений и издевательств с одной существенной оговоркой — о том, что власти полагаются на их «разумность», то есть непротивление беззакониям; к той когорте, которая, хорошо зная силу режима, не подписывала с противоборствующей стороной никаких соглашений и не признавала сомнительных компромиссов по убеждению, что «сила — в любви».
«Крещение»
Истоки «несоветской» интеллигентности владыки Ермогена открывают первые строчки биографических справок: «Родился 3 марта 1896 года в городе Киеве в семье профессора Киевской Духовной академии и Киевского Университета, доктора церковной истории С.Т. Голубева».
Получивший прекрасное классическое образование в гимназии старого образца, Алексей Голубев с юности на всю жизнь выбрал свой путь, поступив в Московскую Духовную академию. «Разлом» в социальном укладе страны пришелся как раз на годы его обучения. В 1915 г . он стал студентом одного из лучших учебных заведений в стране, а в 1919 г . — выпускником вуза, «автоматически» относимого к числу «классово чуждых и вредных»… Нелояльность по отношению к режиму подчеркивало уже то, что сразу после окончания Духовной академии Алексей Степанович не замедлил принять монашеский постриг. Быстрое прохождение ступеней церковной иерархии было связано с исключительными обстоятельствами тех лет: продвижение в сане означало тогда готовность в любой момент принять удар, последовать в ссылку, пойти на казнь. Молодые священники сменяли тех, над кем власть свершала неправедные суды.
В 1918 г . на месте его служения, в Киеве, прямо на территории Лавры, большевиками был зверски убит митрополит Владимир. Пример красноречивый… А выпускник Духовной академии, уже через четыре года после ее окончания, принимает сан архимандрита. Дальше события его жизни развивались по общему сценарию: в том же году он был обвинен в «контрреволюционной деятельности» и выслан из Киева. Во времена испытаний, среди оцепенения большинства, примеры ревностного служения, как правило, не остаются незамеченными: по возвращении в монастырь, в 1926 г ., архимандрит Ермоген был выбран братией, когда-то безмолвствовавшей при расправе над митрополитом Владимиром, наместником Лавры, приняв на себя ответственность за жизнь и души 600 человек! Было ему тогда только 30 лет, однако заместитель Патриаршего Местоблюстителя, митрополит Сергий (Страгородский) утвердил его в этом звании.
Каждый день его служения в Киеве в те годы был свидетельством об истине. Иначе и быть не могло: приняв в Москве постриг от самого патриарха Тихона, архимандрит Ермоген одновременно принял на плечи и крест борьбы с обновленчеством — с церковными «революционерами», выполнявшими «заказ» властей: заменить истинное богослужение театрализованным «удовлетворением религиозной потребности». Политическая лояльность по отношению к большевикам обеспечила обновленцам их покровительство, лаврские храмы на время оказались захваченными, и богослужения приходилось совершать в Ольгинской церкви на Печерске в Киеве. Восемь лет на осадном положении в постоянном противоборстве обновленцам, под угрозой расправы со стороны карательных органов…
В 1931 г . последовал новый арест, обвинение в «антисоветской деятельности» и полоса мученичества длиной в восемь лет. О годах его заключения сведений почти не сохранилось. Известно только, что в лагере у него началось тяжелое легочное заболевание, послужившее причиной его освобождения за два года до истечения срока.
«Несговорчивый архиерей»
Его твердость в Киеве оставила по себе настолько глубокий след, что возможность служения в центральных районах оказалась для него на долгие годы закрытой. После освобождения киевского архимандрита ожидали Астрахань, Самарканд, Алма-Ата и Ташкент. Однако он безропотно нес возложенные на него послушания: настоятеля кафедрального собора и благочинного, до тех пор, пока в 1953 году не последовало рукоположение его во епископа Ташкентского и Среднеазиатского.
Для священника, монаха, пережившего тяготы заключения, престижность кафедры, в сущности, не имела никакого значения: «В глубоком смирении склоняю свою главу пред державною волею Божию и вашим избранием и прошу Его помощи, прошу Его милости и ваших святых молитв… Я рад, что могу свидетельствовать не только перед Вами, но и пред Всею Церковью, что мое прошлое — в Боге. Для Господа я еще в дни своей юности отказался от многого… Ему я отдал свое сердце, для Него работала моя мысль. Ему служила моя воля. И если я, как человек, согрешал, то никогда от Него, своего Господа, не отступал, всегда был верен Святой Его Церкви…», — так выражал он отношение к месту своего нового служения патриарху Алексию I .
Годы служения владыки в Средней Азии были заполнены строительством и реконструкцией храмов в условиях, когда отношения Церкви и государства вступили в новую фазу: закончился период «потепления», вызванный особыми обстоятельствами военного времени, и с наступлением «оттепели» политической давление на Церковь приобрело по-инквизиторски изощренный характер. Приходская реформа, имевшая видимость установления в Церкви «народовластия», на практике означала внедрение в церковную среду послушных исполнителей указаний «органов». В этих условиях священникам и архиереям предстояло научиться действовать, вопреки усилиям непрошенных «ревнителей». Способы действия подсказывала сама жизнь.
Так и владыка Ермоген из «поколения» исповедников перешел в ряды не заявленных, но последовательных борцов с негласным произволом внутри и извне по отношению к Церкви. Как, например, решить задачу: построить храм, когда каждый шаг, слово, каждое начинание по благотворительности получает отражение в плановых «отчетах»? Задача тем более непростая, что владыка вызвал к себе особо пристальное внимание со стороны местных властей. «Наблюдение за деятельностью… архиепископа Ермогена убедило меня в том, что он весьма враждебно настроен к советской действительности. Не довольствуясь ролью, которая определена советским государством Церкви, Ермоген в своей деятельности грубо попирал социалистическую законность. Будучи приверженцем врага советского строя — бывшего патриарха Тихона, этот прожженный церковник стремится крестом и рублем укрепить устои РПЦ…» — вот лишь один из «сигналов», поступивших в Совет по делам Русской Православной Церкви при Совмине от уполномоченного по делам религии Узбекской ССР.
А храмы между тем строились. В Ташкенте, например, Успенский кафедральный собор был возведен в кратчайший срок под видом «реконструкции» церкви. Получить разрешение на его строительство было невозможно, и под предлогом ремонта ветхого здания, в котором ежедневно совершались богослужения, методом «круговой пристройки» было воздвигнуто новое. Когда власти хватились, оказалось «слишком поздно»: собор на 4000 человек стоял… Один за другим при архиепископе Ермогене поднялись собор в Ашхабаде, храмы в Самарканде и Красноводске.
«Подобная деятельность Ермогена не могла не привести к укреплению в республике позиций Церкви и духовенства, чего нельзя было допускать в современных условиях», — набегали одна на другую в негодовании строки донесений в Москву. В 1960 году последовала «высшая оценка» — архиепископ Ермоген был снят со Среднеазиатской кафедры и отправлен «в отпуск».
Нечаянно выпавшее ему свободное время (которое владыка отбывал в Белорусском Жировицком и в Одесском монастырях) он благодушно использовал для пользы церковной. В письмах Хрущеву архиепископ Ермоген открыто выражал свое отношение к приходской реформе, имевшей целью парализовать церковную жизнь, и какое при этом надо было иметь чувство юмора для того, чтобы, вооружившись… произведениями Ленина, прояснять различие между «демократией» и «демагогией», требуя неукоснительного соблюдения «буквы», а «не духа» заветов Ильича. В этот период владыке Ермогену хватает сил на то, чтобы разбираться в хитросплетениях большевистской логики, собирать подписи в защиту приходских храмов в далекой Тюмени и обсуждать с представителями правительства «ослепленную неграмотность атеистической пропаганды».
Только через два года Патриарх Алексий I , покровительствовавший ему, что нашло отражение в докладах «уполномоченных», возвел его на Омскую кафедру, а еще через год перевел в Калугу. Калужская епархия пребывала в это время в бедственном положении. Здесь сохранилось не больше 30 храмов, и многие районы не имели даже часовен. Службы в Никольском храме, ставшем средоточием духовной жизни, через некоторое время стали нестерпимо многолюдными для Совета по делам РПЦ. И тогда в отношении «непокорного» Владыки было решено возбудить очередную волну преследований. Вызовы «для бесед», предупреждения, «жалобы от прихожан» были не так значительны, как начавшаяся в 1964 году борьба… с церковным звоном, «отрицательно сказывающемся на психике» и «мешающем труду молящихся».
1965 год стал переломным. Уполномоченный Калужской области нервно «сигнализировал наверх» об «усилении влияния Православия на население», и было отчего: в Козельском районе открыто крестилось 60% детей, а в Малоярославецком — до 87%.
…Когда-то Н.В. Гоголь в своих записках о Православии сделал наблюдение о том, что путь христианина — это всегда движение вперед; с годами душа верующего укрепляется, возрастает в силе, питаемая благодатной помощью от источника Вечной Жизни. Не покоя ожидал Владыка Ермоген в последние годы, а только того, чтобы остаться верным архипастырскому долгу. В служении свидетельства ему удается сохранить независимость от находящих волн благорасположения и порицания. В 1963 г ., в ознаменование 50-летнего юбилея службы, его награждают правом ношения креста на клобуке, а через два года уже окончательно определяют «на покой» в один из уединенных монастырей…
Впрочем, он и был монахом — всю жизнь, при тесноте и в поношении, среди волнений и в келейном уединении, не выпуская из рук креста, не устрашаясь и не уступая безумию мира ни пяди. Ведь быть монахом во все времена означает одно — быть совершенным христианином, быть свободным во Христе.