Есть у меня друг. Бывший священник. Священники ведь тоже иногда бывают бывшими. Когда-то он был отцом Романом. Потом с него сняли сан и он стал просто Романом. Но по имени я его называть так и не научилась. У меня в голове и душе он все равно не стал обычным мирянином. Но и не батюшка вроде бы. И как к нему обращаться теперь, я не знаю. Глупо, наверное…
Покаявшийся разбойник
О его жизни можно написать книгу. Боюсь, что я когда-нибудь это и сделаю.
Когда-то очень давно был Роман разбойником. Не то чтобы каким-нибудь Доном Вито или Аль Капоне, но считался в том городке человеком авторитетным. Людей, конечно же, не убивал, но были за ним дела. И даже отсидел.
Самое интересное, что даже в те грешные времена была у Романа среди нарушителей правопорядка (да и блюстителей закона тоже) кличка Ромка — День Субботний. Потому что в субботу традиционно воздерживался он от всяческого криминала. То ли слышал где про заповедь, то ли по наитию, я не знаю. А спросить постеснялась.
В тот интересный период его биографии я его еще не знала. Познакомилась, когда был он уже разбойником покаявшимся. Я бы даже сказала — очень сильно покаявшимся. Отцом Романом.
Должны ли были его по канонам рукополагать или нет, я точно сказать не могу. Но церковному начальству виднее. И сам он с прошлым накрепко завязал. Да и проповеди его были самыми лучшими, которые я когда-либо слышала.
Когда человек не учит с амвона, а плачет о своих грехах. И слова наполняются болью, кровью и правдой. Выстраданной правдой. Слушали его все, затаив дыхание. И каждый узнавал в этом себя.
Правда, собственный духовник тогда еще просто Романа (тоже, кстати, отец Роман) не очень хотел его на священство благословлять:
— Та на шо оно тебе надо?! — повторял он. — Живи, веруй, молись, Бога и людей люби. И спасешься…
Но Роман во всем всегда шел до конца. Жить — так по полной. Воровать — так миллион. Если Христа познал — то у престола стоять. Увлекающаяся натура. Как ребенок. И большим ребенком до сих пор остался. Тут я его хорошо понимаю.
В итоге закончил он заочно семинарию, побыл, как и положено, дьяконом. Потом — вторым священником. Но очень скоро стал настоятелем.
«А еще, батюшка, над вами смеюсь и ехидничаю»
Сначала настоятельствовал отец Роман в далеком сельском храме, где было несколько древних бабушек. Об этом я чуть позже расскажу. Потом перевели его в родной город, где все знали о его небезупречной биографии. И хотя со своим прошлым он давно распрощался, оно его отпускать не хотело.
Кто-то не верил в такое его преображение. Посмеивался или откровенно злословил. Хотя служил отец Роман горячо и верил истово. Да и православная миссионерская деятельность в том городке закипела не без его участия. Но большинство, конечно, уважало. Когда я впервые попала в тот храм, ко мне даже подошла одна бабушка и прошептала на ухо:
— У нас такой настоятель… Такой… Прямо из Евангелия — покаявшийся разбойник…
Были и забавные случаи. Помню — служил как-то отец Роман литургию. Выходит с Чашей причащать народ, и вдруг в храм врывается какой-то взъерошенный мужичок уголовного вида:
— Ромка! Ромка! Там наших бьют!
И руки в его сторону умоляюще протягивает.
А отец Роман стоит на амвоне и страшные глаза ему делает. Сделать-то больше ничего нельзя — Богослужение. Но и взгляда его было достаточно, чтобы мужичка сдуло. Внушительная внешность у отца Романа. Голос — как иерихонская труба. И мимика вызывает уважение. Да и шрам через все лицо — в память о прошлой жизни. Я сама его тогда побаивалась. Да что там побаивалась… Боялась! Хотя был он всегда ко мне очень добр.
Помню, как я первый раз ему исповедовалась. Вообще-то я надеялась, что выйдут и другие батюшки. К ним и пойду. Потому что, помимо всего прочего, каяться я в тот день собиралась в том, что за широкой спиной отца Романа над ним подшучивала. Но других священников в храме в тот день, как назло, не было.
Дрожа, подошла я к аналою. Протараторила «положенные» каждому уважающему себя христианину грехи:
— Согрешила нарушением поста сухим молоком и яичным порошком, самоукрашательством, гордыней, маловерием… Просфорку с утра не съела…
Что там еще «по книге»… А потом собралась с духом и выпалила:
— А еще, батюшка, над вами смеюсь и ехидничаю… И шутки разные шучу.
И вжалась в пол, ожидая, что он сейчас как гаркнет у меня над головой что-нибудь из своей прошлой жизни. Я тут же свои хилые ласты и склею.
— Ну и правильно, — сказал он. — Я и сам над собой смеюсь и ехидничаю… И шутки разные шучу.
Так мы подружились.
Уход из священства — всегда трагедия
А потом он перестал быть отцом Романом. Как волна была всегда его жизнь. То на берег спокойно бежит. Потом вдруг закипит, заволнуется и с грохотом о скалу ударит.
Разные были причины для снятия сана. Сначала не поладили они с новым архиереем. Не буду судить, кто прав там был, кто виноват, но страсти кипели нешуточные. И среди духовенства, и среди прихожан. Настоятельства хотели его лишить, другого поставить — своего… Ну и всякое такое.
А через несколько лет после тех событий подарил мне бывший уже отец Роман свои стихи. Я их до сих пор храню. Они — о жизни, о Церкви, о епископах, священниках, мирянах, о грехах наших. И правда там — горькая правда… И боль.
Потом у отца Романа случились еще и события личного плана. После которых ему невозможно было оставаться священником. Распалась их с матушкой семья. Так тоже бывает. Это только кажется, что у духовенства в жизни тишь да гладь. А крест этот оказывается не под силу многим. И матушки не выдерживают и уходят. И батюшки, бывает, не выдерживают.
Дальше встретил он женщину. Сейчас они муж и жена. Вот, собственно, и все. Мы дружим. И оба они мне очень дороги. И Роман, и Вера его. А тогда, вначале, помню, все за голову схватились. И я тоже.
Судить их не смею. Для этого есть Бог. Иногда я вообще удивляюсь. Бывает, человек вроде бы делал в своей жизни все не так. А у другого все правильно, «канонично». Но «неправильный» христианином сумел остаться. А от «каноничного» таким холодом веет, что бежать от него хочется.
Но, с другой стороны, легко относиться к таким поворотам я тоже не могу: «Был сан, нет сана… Какая разница…» Священство — это великая тайна. И уход из него — тоже. А еще это всегда по живому. Всегда трагедия. Так мне кажется. Но верю я, что любой человек может спастись. И как-то Господь с Романом вдвоем разберутся в этих своих перипетиях.
Шутка ли — расстрига…
После всех этих событий Роман на время отдалился от церковной жизни. Это объяснимо. И люди церковные от него отдалились. Да что там отдалились… Разбежались. Кто-то не знал, как себя с ним вести. Кто-то компрометировать себя таким знакомством не хотел. Кто-то простить не мог.
А потом, аккурат перед Рождеством Христовым, встретил его на улице отец Евгений. Тоже местный батюшка.
— Ну как дела?
— Да вот так как-то…
— Слышал, на службы не ходишь никуда.
— (молчание)
— А знаешь-ка что… А приходи ко мне на ночную! Поможешь, Псалтирь почитаешь, Апостол…
Так Роман вернулся в Церковь простым мирянином.
А самое интересное, что во время всех тех событий, конфликтов со священноначалием отец Евгений единственный открыто тогда еще отцу Роману сказал. Прямо в лицо:
— Здесь ты не прав… И здесь… Прости, но поддержать тебя не могу. Так и знай! Спросят — скажу.
А теперь первый же ему руку и протянул. Когда другие отвернулись.
Сначала было не просто. Даже на той Рождественской службе. Бабушки отодвигались, как от прокаженного. Шутка ли — расстрига. Почти как денница. Одна особо рьяная Апостол вырвать у него из рук пыталась. Наверное, боялась, что осквернит. Но отец Евгений даже из алтаря по этому случаю вышел. В сторонку ее отвел и что-то сугубо увещевательное сказал. Она на том самом месте в пол до конца службы и вросла.
А Роман с женой до сих пор прихожане отца Евгения. Те события почти забылись, время-то идет. Все их уважают, многие — любят. И каждый раз, приезжая в тот город, я очень рада видеть этих людей в храме.
Ведь бывшие священники часто не только из алтаря уходят. А вообще — из Церкви. А Роман остался. Был когда-то настоятелем, а вернулся простым мирянином. И стоит на службе рядом с теми, кого он когда-то исповедовал, причащал и кому проповедовал. Это смирить себя надо.
Но если честно, за советом к Роману многие местные православные люди до сих пор ходят. И за житейским, и за духовным. Опыт-то огромный. И я тоже. Он — один из первых, к кому бегу по приезду туда. Да и дочки мои его очень любят. Его все дети любят. Он теперь тренер.
Как бабушки ждали подвижника
В общем, второе церковное рождение Романа случилось на Рождество. Да и первое, собственно, тоже. За много лет до этого.
Пришел тогда к заключенным 7 января тюремный священник. Поздравить, проповедь сказать о Христе, подарочки маленькие вручить. Роману, отбывавшему срок, досталось Евангелие. Так, собственно, и произошло покаяние разбойника.
Вернулся домой он уже не Ромкой — Днем Субботним, а рабом Божиим Романом. Горячим и бескомпромиссным.
А Рождество с тех времен очень полюбил. И часто в проповедях на рождественских службах, уже будучи священником, говорил:
— Заново родился я тогда — когда батюшка мне Евангелие то дал. В день-то какой! Не я Богу подарок в Рождество сделал — Он мне! Радуйтесь, люди! Христос для нас рождается! А мы…
И смеялся он, как ребенок. И слезы текли по щекам…
Да… Много чего связано у бывшего отца Романа с Рождеством. Была еще история в том селе, куда его сначала настоятелем отправили. До всех последующих событий.
Было на том далеком приходе, как я уже сказала, всего несколько древних бабушек. Одна чуднее другой. Батюшки у них не задерживались. Понять можно. Нищета нищетой. Дохода — ноль. Храм — одно название. Избенка бывшая. Отапливается буржуйкой. Зимой с потолка сосульки свисают. И святая вода в ковше в лед превращается.
Печалились бабушки, конечно же, без регулярного духовного окормления. Но справлялись как-то и сами. Вечерами собирались Евангелие обсудить. Над покойниками Псалтирь читали, на Крещение в прорубь окунались, молитвы всякие знали. И все ждали, что приедет к ним какой-нибудь подвижник и останется навсегда.
Когда появился там отец Роман, одна — бабка Феодосия — вокруг храма даже канавку начала рыть. В книжке прочитала. Чтобы антихрист не пришел, нового батюшку не искусил и не уехал он, по примеру предшественников.
Еще переругались они все между собой из-за ревности. Каждой казалось, что другая хочет к отцу Роману особо приблизиться и всем его духовным вниманием безраздельно завладеть.
На службах по углам стояли, друг с другом не разговаривали. А уж когда батюшка попросил самую молодую — 76-летнюю Надежду — попеть вместо хора, другие ей полную обструкцию устроили. Ноты попрятали и богослужение чуть не сорвали.
Кто-то владыке даже жалобу накатал. Дескать: «Новый настоятель в отношениях с прихожанами неравномерен. Фаворитизм устроил — Надьку безголосую больше других полюбил, к себе приблизил и теперь она службами верховодит».
А владыка в летах уже был, не так все понял, отца Романа в епархию вызвал и по поводу «блудных дел» весь свой праведный гнев на него обрушил.
— Да какие блудные дела, владыка?! Ей же 76 лет.
— Ну, может, ты там совсем одичал в своем селе…
Но разобрались.
Рождественские носки
В общем, даже несгибаемый отец Роман унывать начал. Заболел еще — простудился. Температура тридцать девять, из носа водопад и то в жар, то в холод бросает. В лежку лежит. А завтра Рождество — любимый праздник. Ночную надо служить. А как?
Стал отец Роман молиться:
— Господи! Укрепи! Ты тогда в тюрьме на Рождество мне подарок такой сделал — к Себе привел. Ну, помоги! Дай сил отслужить! И мира на приходе прошу. А то бабули мои совсем рамсы попутали…
У него иногда проскакивало по привычке.
Молится-молится, вдруг стук в дверь. Открывает — бабка Феодосия, которая с канавкой.
— Рождество грядет, батюшка, вот подарочек заранее вам принесла — сама вязала… Холодно ж вам, поди…
И носки протягивает. Теплые, шерстяные. Не успел батюшка поблагодарить, опять стук. Надежда, у которой ревнивые бабульки ноты стырили. Покосилась на Феодосию:
— Я вам, отец Роман, вот… Связала… Зима ведь. А матушка ваша в городе (матушка правда в городе осталась, в селе жить отказалась). Небось все носочки-то поизносились без нее.
И тоже носки дает. Не хуже первых. Феодосия глаза яростно на «фаворитку» выпучила — думала, одна она такая заботливая. А вот поди ж ты…
Вновь постучали. Это баба Женя 85-летняя прихромала по сугробам. Тоже в контрах с другими из-за отца Романа была.
— Я к вам, батюшенька, не с пустыми руками.
И на Феодосию с Надеждой смотрит — только бы они были с пустыми.
— Вот — ножки погреете. Всю службу же стоите. Вязала — старалась… Носочки…
Отец Роман не выдержал, рассмеялся. Тут же, чтобы никого не обижать, сразу три пары и надел. Бабулечки разулыбались, стыдливо прикрывая щербатые рты. И стало вдруг тепло.
— Сижу я в этих носках, — вспоминал отец Роман. — В трех парах, как дурак. А они хлопочут. Печь растопили, травы-варенье Надежда принесла. Лечат меня… Ушли куда-то все ссоры. Мир пришел… И, знаешь, Лен, чувствовал я, что услышал меня Господь. И носочки эти — это Его подарок мне на Рождество. Мелочь вроде бы, а такое утешение. Огромное. Мне бабушка в детстве всегда вязала. Я любил смотреть, как пальцами она своими перебирает. Морщинистыми, натруженными. Хотелось, чтобы и меня научила. А вот в тот день представлял, как эти бабушки для меня вязали, старались. И прямо слезы подступали к горлу. Пришел Христос и согрел.
А пока отец Роман чай пил с вареньем, понял, что прошла болезнь.
— Тоже подарок. Как новенький стал. Ну не чудо ли? Отслужил ночью легко. С бабушками моими обнялись потом… Эх, какое было время…
Да… Очень любит он вспоминать то свое «сельское» время. Его потом в город перевели, я писала. А в село то направили монаха.
Дальше жизнь отца Романа вообще круто изменилась. Стал он просто Романом. Но носочки те до сих пор хранит.
А бабушка Феодосия умерла. Когда он мирянином уже был. На похороны к ней ездил. Попрощаться, поблагодарить за все. Повспоминать, поплакать. Была там и Надежда. Но не узнала его. Ну а Роман и не стал подходить. Пусть помнит его батюшкой.
Вот такая вот история о рождественских носках. И о бывшем священнике.