Проповеди и беседы

Как случилось, что мы верим, веками верим в божественный, единственно решающий смысл этого не сравнимого ни с чем события? Как случилось, что никем в ту далекую от нас эпоху не замеченная религиозная драма, жертвой которой стал бездомный и нищий Учитель, вошла навеки в сердце и память людей, вызвала неслыханный ду­ховный подъем, который, то усиливаясь, то ослабевая, продолжается и сейчас, несмотря на все перемены, революции, войны, «прогресс» и т.д.?

Вот и сейчас перед лицом всего мiра берут неповинного человека и мучают, бьют, сажают в тюрьму или ссылают в глушь. И все это «по закону», все «во имя порядка», для «блага всех». И сколько пилатов умывает руки, сколько воинов спешит исполнить «служебный долг» и сколько таких, кто послушно улюлюкают или, в лучшем случае, молча смотрят на торжество зла.

В одной церковной молитве пост называется временем «светлой печали». И Боже мой, как нужна она нам, эта светлая печаль! Как нужна нам для того, чтобы быть людьми, чтобы восстановить в себе подлинную человечность – как нужно для этого оторваться от окружающего нас отовсюду в мiре грубого самодовольства и самопревозношения, от дешевой гордыни!

Смирение - это прежде всего чувство правды. Это отказ от всякого преувеличения своей роли, от всякого самоприукрашивания, это сознание своей ограниченности, это мужественное приятие себя таким, каков я есть.

Можно написать очень умную книгу о чепухе и быть очень умным в зле. Но ни в зле, ни в страсти, ни в какой частичности, раздробленности и ущербленности нельзя остаться мудрым. Мудрость возможна только там, где есть целостность, где ни зрение, ни сердце, ни совесть, ни сознание не отравлены капризом частичного.

В 1881 году после убийства императора Александра II молодой доцент философии Владимир Соловьев с кафедры Московского ­университета, говоря о цареубийцах, произнес эти знаменитые слова: «Царь, – сказал он, – может их простить. Царь должен их простить». Этими словами он требовал от царя и общества, чтобы они поднялись на недосягаемую нравственную высоту и таким образом изнутри ­разрушили ту ненависть, последний довод которой – всегда кровь и смерть, «око за око, зуб за зуб».

Христос перенес весь вопрос из плоскости закона и отвлеченной морали в плоскость личного отношения к этой женщине, к этому человеку. Он простил ее и тем самым как бы сказал: «Я верю, что этот грех, это преступление – не настоящая твоя сущность, Я верю, что ты сама осудила их, Я верю, что ты хочешь и можешь исправиться». Это прощение было актом веры в нее, и эта вера была началом не только ее возрождения, но и возрождения тех, кто во имя формального принципа готовы были осудить и убить.