Цензура: историческое расследование

Сегодня тема цензуры — одна из самых обсуждаемых в России. И одна из самых неплодотворных в смысле результатов. В русской истории это благородное по замыслу начинание проводилось в жизнь большей частью образованными и достойными людьми. Но некоторые цензоры дорабатывались практически до сумасшествия и начинали бояться собственной тени. Постепенно любые формы цензуры стали вызывать такое противодействие общества, что только возмущали против правительства.

Гомера охраняли

Никогда ни одно государство не позволяло полной свободы слова. По меньшей мере, пока существуют военные, врачебные, банковские, коммерческие тайны. Более того. «Цензура — фундаментальное свойство человеческой культуры, — считает литературовед, завсектором “Литературное наследство” Николай Котрелев. — Система запретов может меняться, но фундаментальные положения остаются неизменными. В древних Афинах была выработана специальная комиссия, которая утвердила и охраняла правильный текст Гомера. Ну а если текст священный? Например, еврейская культура построена как защита Торы — Завета. Как тут не быть цензуре, когда каждый значок в Торе священен и от употребления этого значка зависит судьба всего народа? И как обойтись без цензуры христианам, охраняющим свою Библию?»

В России институт цензуры возник к концу Средних веков. И прежде всего — как защита именно священного текста. В 1551 году Стоглавый собор, чтобы прекратить распространение рукописных церковных книг, в которых при каждом копировании множились ошибки, постановил, что необходимо книгопечатание. «Среди самых первых памятников европейской печати — сборники образцовых проповедей, — рассказывает Н. Котрелев. — Общество (а в это время общество почти неотделимо от Церкви) было озабочено сохранением правильного учения. Из-за него шла кровавая борьба: во Франции резали гугенотов, религиозные войны в Германии унесли чуть ли не треть населения. Цензура была и у протестантов, и у католиков. Католический цензор был обязан читать все выходящее во всем мире, и список запрещенных книг — Index Librorum Prohibitorum — просуществовал до ХХ века».

Цензура: историческое расследование

Комитет против Солнечной системы

«Русская цензура до 1828 года была неупорядочена и действовала иногда по вдохновению, иногда по произволу, — считает историк и публицист Александр Архангельский. — Первый цензурный устав 1804 года разрешил почти все, но не оговорил критерии, по которым нечто дозволяется, а нечто запрещается. Когда Министерство народного просвещения и духовных дел возглавлял князь Голицын, была одна цензурная идеология, а когда на его место поставили Шишкова — другая. Все зависело от вкуса цензора».

Это, впрочем, не относилось к духовной цензуре, у нее были более четкие правила: Синодальный комитет просматривал все публикации, где хоть отдаленно затрагивались вопросы веры или упоминались духовные лица. Известно, что он запрещал научный журнал Академии наук при Ломоносове за статьи про Коперника и множественность миров. Заворачивал геологические статьи за противоречие Книге Бытия.

Самые острые конфликты возникали, когда духовная цензура касалась беллетристики. Цензор нередко попирал авторскую индивидуальность и придирался к мелочам. Так, раздражение члена Комитета духовной цензуры архимандрита Иоанна (Соколова) вызывали встречавшиеся в авторских рукописях фразеологизмы и разговорная речь: водить за нос, хлопать ушами, бабий народ, плут, пьяница, мальчишка и т. п., которые он всегда признавал «неприличными к печати».

С собственно церковными книгами также возникало множество вопросов. «После Отечественной войны 1812 года Александром I были учреждены Библейские общества, и свт. Филарету (Дроздову) было дано поручение возглавить труд переводчиков на русский сначала Евангелий, Деяний апостолов, а после этого — Ветхого Завета. Перевод Нового Завета вышел и прошел духовную цензуру, а вот у перевода Ветхого Завета возникли цензурные препоны, — рассказывает Александр Архангельский. — После смерти Александра I Министерство народного просвещения возглавил адмирал Шишков, и он потребовал сжечь русский перевод Пятикнижия. Во-первых, было распространено мнение, что переводить надо Септуагинту без оглядки на древнееврейский оригинал, а митрополит Филарет призывал учитывать и первоисточник. А во-вторых, считалось, что Ветхий Завет, став доступным широкому кругу людей, породит своевольные толкования, смуты, нестроения, секты…

Принятый при Николае I Третий цензурный устав 1828 года многое улучшил; но и он не смог решить ключевую проблему цензуры: она всегда отстает от жизни. Общество развивается: вчера оно не было готово ответственно воспринимать те или иные идеи, а сегодня дозрело. Часто в цензуре застревали журналы, поскольку цензор не знал, как поступить. Как гражданин он чувствовал, что никакого вреда в таких-то идеях нет, но устав ему рекомендовал такие вещи не пропускать, и цензор раздваивался, начинались долгие согласования и вмешательство в авторский замысел». В подобной ситуации оказалось, например, первое посмертное собрание сочинений Пушкина, которое готовил Жуковский.

Выбор Пушкина

«Стыдлив, как цензура» — так Пушкин в одном из своих неоконченных произведений посмеивался над ханжеством одного из героев. С легкой руки Марины Цветаевой утвердилось убеждение, что Пушкин «царскую цензуру только дурой именовал». «Но Пушкин был — за цензуру! Ошибка происходит от того, что на него переносят представления о писателях более позднего времени, которые были вынуждены заискивать перед властью или искать способы ее обмануть. Пушкин находился куда более в независимом положении. Поэт сам не хотел, чтобы под его фамилией из печати выходило что-то недозволенное», — говорит литературовед-пушкинист Андрей Лисунов. Например, «Сказку о попе и о работнике его Балде» Пушкин даже не пытался напечатать — она вышла только после смерти автора в редакции Жуковского (в 1840 году), переделавшего попа в купца: «Жил-был купец Кузьма Остолоп по прозванию осиновый лоб».

Государь Николай I объявил себя личным цензором Пушкина, выдал солидный аванс (5000 рублей, что равнялось примерно 12 годовым окладам офицера в действующей армии) и ограждал от нападок. Например, когда по выходу 7-й главы «Евгения Онегина» «Северная пчела» Булгарина обрушилась на Пушкина с критикой, Николай I предложил газету запретить.

«У Пушкина была возможность обращаться и в обычную цензуру, общим порядком. Мы не можем твердо сказать, какую цензуру он предпочитал: «цензуру царя» или «цензуру псаря». Когда дело упиралось в личные вкусы Николая I , Пушкин начинал думать, что лучше бы было иметь общую цензуру, — замечает А. Архангельский. — Например, Николай I посоветовал переделать “Бориса Годунова” в роман наподобие Вальтера Скотта, и это Пушкина возмущало». В «Медном всаднике» государю, например, не понравились строчки «о воле роковой», «уздой железной Россию поднял на дыбы», не согласился он с «горделивым истуканом» и выкинул обращение к памятнику «Ужо тебе!» и далее еще 15 строк. Учесть эту правку Пушкин не смог, и при жизни поэта «Медный всадник» так и не вышел. Некоторые свои произведения Пушкин отсылал одновременно и царю, и в общую цензуру (возможно, чтобы быстрее получить от кого-нибудь разрешение на публикацию). «Один эпитет из поэмы, запрещенный царем, Пушкин, видоизменив, вставил в стихотворение “Пир Петра Великого”, — рассказывает Андрей Лисунов. — Это вызвало протест теперь у рядового цензора А. Л. Крылова, который и не знал о царских замечаниях. В поэме Петр характеризуется как “строитель чудотворный”, а в стихотворении – “чудотворцем исполином”. Современникам Пушкина это резало слух — ведь творить чудеса могут только святые, а к ним трудно отнести Петра».

Сошел с ума на работе

«В XIX веке русская цензура контролировала, например, медицинскую рекламу. Нельзя было обещать вечную молодость посредством капель из валерианы или нарзана, — рассказывает Н. Котрелев. — Я сам читал запрет цензора на рекламу тогдашнего “сетевого маркетинга”: “Вы получите всего за рубль эти золотые часы в том случае, если продадите по рублю 6 золотых часов”. Или простое дело конца XVIII века: “Книжка напечатана не может быть по количеству имеющихся в ней ошибок правописания”. Цензура защищала человека от многих бед: от безграмотности, от обмана, от посягательств на честь и достоинство — и оберегала общенародные ценности».

Издательское дело становилось все более прибыльным, число выходящих книг и тиражи росли в геометрической прогрессии. Цензору приходилось все труднее. Он понимал, что, даже если он умрет на работе, опасные идеи будут так или иначе проникать в общество. Педантичный человек на этой должности рисковал душевным здоровьем. Характерен пример А. И. Красовского (в 1826-1828 годы — главы Цензурного комитета, а потом руководителя Иностранной цензуры). Даже во сне, судя по его дневнику, он видел заседания комитетов, бумаги и начальников, которые делают ему внушения. Всю иностранщину Красовский ненавидел. И. С. Аксаков характеризовал период его надзора как «30 лет почти полновластного над Русскою и Европейскою литературою беснования этого маньяка, одержимого свободобоязнью и какою-то гипертрофиею подозрительности». После смерти цензора в его доме были обнаружены тысячи карточек о разных книгах, папки, документы, листы приказов, заполнявших комнату до потолка. Практически ничего больше там не было.

Бюрократических нелепостей в истории цензуры немало. В 1851 году Главное управление цензуры обсуждало вопрос о цензурировании нотных знаков, под которыми якобы могут быть сокрыты «злонамеренные сочинения, написанные по известному ключу».

Цензор-поэт

К 1858 году, когда во главе Комитета иностранной цензуры стал Ф. И. Тютчев, число запрещенных книг превышало 10 тысяч. Тютчев добился пересмотра многих решений и сам с удовольствием перечислял: «Прежде запрещенные, а ныне позволенные в целости или с исключениями мест… Спиноза, Тьер, Дюма, Гюго, Занд, Ламартин, Сю, Карлейль, Диккенс, Теккерей… и весьма многие другие». Поэт-цензор так переформулировал задачи своего комитета: «Но как умственный уровень с каждым годом возвышается, то и естественно, что цензурные действия должны быть весьма осмотрительны, и уже никак не иметь характер чисто запретительный, как это было в прежние годы. Цензура будет действовать только тогда с пользой, если она, не выходя из пределов закона и из солидарности с правительством, постоянно соображается с разумом закона, требованиями века и общества».

Цензор Никитенко в своем дневнике насчитал в России 12 цензурных ведомств и заявлял, что цензоров в России больше, чем выходит книг. Цензура была и предварительной (т. е. предполагала необходимость получить разрешение на выпуск в свет того или иного произведения), и карательной (оценивала уже опубликованное и принимала меры в отношении нарушителей) вплоть до 1905 года

«Профессия цензора не воспринималась так негативно, как это было позже, особенно в советское время. Иван Гончаров был цензором. Петр Вяземский в зрелости был заместителем министра народного просвещения, в его ведении было цензурное ведомство, и они вместе с Гончаровым, как два цензора, проводили в печать статью Пушкина про Александра Радищева, оставшуюся в бумагах и не разрешенную цензурой в пушкинские времена, — сообщает Александр Архангельский. — Конечно, Пушкин когда-то написал первое и второе “Послание к цензору”, довольно язвительное, но это было скорее литературной игрой. В 40-60-е годы с цензором А. В. Никитенко (1804–1877) общались и дружили лучшие русские писатели; при этом его любили не за то, что он разрешал все подряд. Его любили за то, что он понимал, о чем писатель пишет, и не путал государственный интерес со своим собственным литературным вкусом. Трехтомный дневник Никитенко до сих пор — важнейший источник по истории русской культуры первой половины XIX века».

Кто сильный, тот и прав

В отдельных случаях цензура была эффективным катализатором грамотности и художественности. Она оберегала от невежд и заставляла оттачивать слово. И все же благое по замыслу начинание вызывало застой в образовательных процессах и усвоении научных открытий. Даже вполне безобидные издания могли застревать в цензурных комитетах от года до трех, а сколько-нибудь своеобразные рисковали надолго оставаться под запретом. К 1900-м общественное мнение было озлоблено против цензурных комитетов, это настроение постоянно подогревалось прессой, власти и доходности которой государственный надзор серьезно мешал. После Манифеста 1905 года разрешительную предварительную цензуру упразднили, но и это в диалоге с общественным мнением не помогло.

«Русская цензура не спасла от катастрофы 1917 года, но ведь и советская цензура — гораздо более жесткая и неумолимая — не спасла советскую власть от распада. Надо понимать, что, хотя цензура необходима, она никогда ничего не могла сохранить», — говорит Н. Котрелев.

В постсоветской России Конституция, по примеру западных конституций, запрещает предварительное цензурирование светских СМИ. Но это не значит, что в России или на Западе цензуры сейчас не существует. «Кто сильнее, тот и навязывает правила информационного поведения, — уверен Николай Котрелев. — Цензурным инструментом могут быть не обязательно написанные законы. Не менее страшная и мощная цензура — финансирование. Оно регулирует право обращения к обществу. Ни одно государство не собирается гарантировать любому гражданину возможность обратиться к обществу со своими соображениями — религиозными, политическими, культурными и т. д. Нет, выстраивается сложная и как будто бы естественная структура доступа к национальной аудитории. Маргинальные политические силы могут разбрасывать листовки или кричать на площади, но никогда не получат тех возможностей, которые имеет журналист, состоящий на зарплате. Что чаще всего подразумевается под властью? Государственные структуры. Но еще большей властью обладают финансовые центры, которые часто подчиняют себе государственные, силовые структуры: от полиции до секретных служб. Казалось бы, интернет — открытое пространство, в блоге что хочешь, то и пиши. Но интернет очень умно организован. Думаю, что это и есть осуществление пророчеств Уэллса, Замятина, Оруэлла о тотальном контроле. Даже если “Гугл”, например, говорит: “Мы гарантируем конфиденциальность”, это значит гарантируем до тех пор, пока хотим, а когда приходит человек с нужным документом, он получает доступ к данным обо мне. Есть в интернете и подавление сайтов, причем автоматическое: анализ содержания передаваемой информации — сравнительно несложная вещь».

Христианин и цензура

В этом смысле цензура — это только один из исторических вариантов надзора за печатью. Но нынешние СМИ еще более могущественны и могут изо дня в день навязывать обществу сколь угодно дикие идеи или образы. Не стоит ли возродить в каком-либо виде государственную цензурную службу?

«Лучшим способом цензуры является диалог, — считает Александр Архангельский. — Мы знаем, что тот же митрополит Филарет в ответ на пушкинские довольно мрачные вирши “Дар напрасный, дар случайный, / Жизнь, зачем ты мне дана?” написал свои стихи: “Не случайно, не напрасно / Жизнь от Бога мне дана”. Это очень красивый ход, потому что иерарх не требует запрета пушкинского, почти атеистического, высказывания — он ставит пушкинский скепсис под вопрос, и общество имеет возможность обдумать стихи: и те, и другие.

Лучше, когда не цензура ставит препоны тем или иным идеям, а когда в обществе есть согласие. Так, например, в конце концов был найден церковный консенсус по переводу Священного Писания: не цензура принимала решение, печатать или не печатать Ветхий Завет по-русски, а Синод, который взял на себя ответственность за «филаретовский» перевод и от своего имени этот перевод в конце 1850-х годов издал. Соборное решение — это согласие по спорному вопросу, достигнутое в результате братского диалога.

Мне кажется, что не цензура, а этический кодекс, неформально принятый обществом, — это главный хранитель культуры. Понятно, почему нужна цензура во время войны: она направлена на предотвращение паники, на нераспространение вражеской пропаганды и на сокрытие военной тайны. Но если цензура будет управлять человеческим умом в относительно мирное время, то вреда будет больше, чем пользы. Ум, может, будет отчасти обеззаражен, но зато человек никогда не привыкнет мыслить ответственно сам.

Я не беру духовную цензуру — это отдельная вещь, церковная цензура — это вообще не цензура, это форма подтверждения, что Церковь за то или иное суждение несет ответственность. Но я против светской цензуры».

«Исторический опыт показывает, что остановить изменения в человеческом обществе не удается никакими средствами, в том числе и цензурными. Общество все равно развивается — иногда революционно, иногда постепенно. Кому-то кажется, что оно движется в лучшую сторону, кому-то — что в худшую, но все эти изменения происходят во времени, они не вечны. Мы же, как христиане, должны сохранять те условия личной и общественной жизни, которые делают для каждого человека наиболее удобным достижение целей внеисторических. Учительная функция Церкви подлежит охране ради того, чтобы каждый человек как можно меньше подвергался демонским козням. Внутрицерковная цензура вполне уместна сейчас. Достаточно строгие и, главное, прописанные правила в издательской деятельности внутри Церкви необходимы, — говорит Николай Котрелев. — Светская же цензура, в том виде, как это было в Х I Х веке, по-видимому, сейчас нереализуема. Хотя если бы выработать закон о цензуре, было бы лучше. За цензуру нужно бороться, но на сегодняшний день я вижу слишком мало здравомыслящих людей, способных на это».

Что хорошего делала дореволюционная цензура Цензура отслеживала фактические ошибки. «Я читал цензурный запрет на картину, на которой был изображен человек с лентой ордена, надетой не через то плечо», — рассказывает Николай Котрелев. Цензура отслеживала книжки, направленные против государства и православной веры. Огромное количество книжек такого рода — маленького формата на папиросной бумаге — печаталось в Швейцарии и Польше и нелегально завозилось в Россию.

Цензура боролась с нечестными изданиями, которые пыталась влиять на общественное мнение на основе псевдо-корреспонденций «из разных углов», сочиняемых в редакции.

Цензура не позволяла оскорблений в отношении частных лиц, право на что отставал либеральный «Вестник Европы», ссылаясь на то, что частное лицо может защитить себя в суде.

Во время войны цензура, просматривая письма солдат и офицеров, не только вымарывала из них то, что составляло военную тайну, но и проводила своеобразный мониторинг настроения и состояния войск. Цензурные отчеты инициировали расследования по поводу качества пищи и одежды.