Андрей Десницкий
Кажется, это еще один извечный русский спор: нужна ли Церкви интеллигенция, нужна ли интеллигенции Церковь, и, как водится, кто во всем этом виноват, и что делать дальше.
Спор этот, казалось бы, имеет значение только для людей, которым небезразличны и одна, и другая сторона: они либо причисляют себя одновременно к Церкви и интеллигенции, либо объясняют всем, что к Церкви-то они принадлежат, а вот интеллигентом быть – это очень плохо. Или, в другом варианте, что настоящему интеллигенту никак не место в этой вашей Церкви.
Да что же так горячо спорят-то?
С. Худиев отмечает: с тем же успехом можно обсуждать отношения интеллигентов и филателистов или вегетарианцев. Развивая его мысль, можно спрашивать, почему дворники не спешат в кружки бальных танцев, а офис-менеджеры не увлекаются поголовно подводным плаванием. Почему вообще некая группа людей, отобранная по социальным признакам, не спешит полностью совпасть с другой группой, объединенной общим интересом? Кто хочет, тот и приходит в Церковь, кружок танцев или дайвинг-клуб, а кто не хочет, не приходит. И только.
Но никто не спорит про дворников и танцы, а спор про интеллигенцию и Церковь не смолкает. Почему?
Им очень не хватает друг друга, говорит о. Филипп Парфенов: в церковной жизни ощущается явная нехватка интеллигентности, а некая доля церковности может помочь интеллигентам преодолеть их кастовые недостатки.
С этим трудно не согласиться – но тогда о чем спор? Точно так же многим из нас не хватает, к примеру, спортивной формы, но никто не задается вопросом «почему спортсмены не идут в Церковь» или «почему церковные люди не занимаются спортом». Именно что личное дело каждого, обсуждать нечего.
Разумно предположить, что в глазах общества есть какая-то глубокая внутренняя связь между тем расплывчатым, но определенно существующим сообществом людей, которое принято называть «интеллигенцией», и Церковью как общественным институтом (о ее мистической стороне сейчас говорить не будем). У них, с одной стороны, достаточно много общего, чтобы желать их союза, а с другой – они достаточно разные, чтобы этот союз был проблематичным. Что же их объединяет?
Вспомним, как раннее христианство преобразило греко-римскую античность. Это была великая цивилизация, достигшая своего зенита, и у нее было единое государство с такой территорией, которую не удавалось потом объединить ни одному завоевателю и дипломату – и в конце концов она покорилась кучке никому не известных проповедников какого-то странного учения.
Конечно, на мистическом уровне мы назовем это действием Святого Духа, раскрытием замысла о спасении – но на уровне социальном?
Христиане предложили новые идеи этому миру, где одни изнемогали от голода и непосильного труда, а другие – от пресыщенности и разврата. Что ж, в мудрых философах не было недостатка и без них, это еще не секрет их успеха.
Можно сказать, что христиане не просто высказали эти идеи, но жили в полном соответствии с ними – но ведь точно так же поступали и Сократ, и Диоген, и Сенека… Они оставили свой след, и очень значительный, достаточно сказать, что всех греческих философов, живших до Сократа, так и называют «досократиками». Вот пришел Сократ, и началась новая философская эра – но ученики Сократа не убедили в своей правоте даже одни Афины, а вот христианам постепенно удалось это сделать с целой Римской империей.
Дело, по-видимому, в том, что христиане создали новую общественную структуру – Церковь. Она была достаточно широка, чтобы принять любого, от императора до последнего раба, но достаточно строга, чтобы потребовать перемены жизни от каждого, кто захочет в нее войти. Она была достаточно гибка, чтобы устоять в любых преследованиях и найти общий язык с любым властителем, который того пожелает, но достаточно тверда, чтобы сохранить свое вероучение в любой обстановке. Она открывала людям перспективы, намного превосходящие этот земной мир, но и учила, как жить в этом мире. Она давала своим членам и новые смыслы, и образцы для подражания, и братскую поддержку и любовь.
Ничего подобного не существовало в античном мире – и этот мир должен был признать свое поражение рано или поздно, должен был попросить, чтобы и его приняли туда.
Но христианская вывеска – еще не гарантия того, что под ней будет подлинная цивилизация веры и любви. Христианство тоже может стать привычным, обыденным, может прикрывать собой клубок острых проблем и противоречий, давай привычные ответы на злободневные вопросы, и повторение этих ответов людей думающих и глубоко чувствующих уже не будет удовлетворять.
Примерно так и получилось в России XIX века – и в ней возникла интеллигенция, по сути, новый орден со сходной целью: обрести смыслы, сберечь их, донести до людей, показать им, как можно добродетельно жить, и преобразить их жизнь изнутри. Только вот вера в Бога уже не являлась для этого ордена обязательной, а по сути, часто воспринималась как помеха. И этот орден взорвал изнутри мир, в котором родился, и его самого разметало обломками взрыва: кого в парижские предместья, кого на Колыму, кого поближе к кремлевским распределителям…
Я, конечно, рисую очень упрощенную картину, на деле всё было намного сложнее. Но я хочу показать, что у этих двух сообществ, Церкви и интеллигенции, при всем несходстве есть много сходных черт, и прежде всего – их роль в общественной жизни. Потому и заходит постоянно разговор о том, как они относятся друг ко другу. Зачастую этот разговор сводится к обмену упреками, отчасти справедливыми, как и любые упреки, высказанные в адрес не отдельных личностей, а целых сообществ.
Но начать, видимо, следует с того, что они существуют, и Церковь, и интеллигенция, и никогда одна из них не станет точно такой, какой другая хочет ее видеть. Тем более, что и туда, и туда входят очень разные люди, а некоторые даже умудряются совмещать одно с другим, и не будет между ними полного согласия по всем вопросам.
Да и не должно быть. Обретение, сбережение и передача смыслов – главное, чем заняты и верующие, и интеллигенты, и нет для этого дела худшего врага, чем показное или приказное единомыслие. Можно сказать, что Церковь и интеллигенция – это конкуренты, а можно сказать, что союзники, но всё это будут скорее ярлыки, чем адекватное описание реальности. Можно лишь отметить, что полтора столетия назад между ними было куда меньше взаимопонимания и сотрудничества, чем сегодня. Позиции сблизились, и это естественно, так всегда бывает и у союзников, и даже у конкурентов: они учатся друг у друга.
Наш нынешний мир в чем-то очень похож на мир греков и римлян первого века нашей эры. Может быть, мы уже достигли зенита цивилизации потребления, и нынешние экономические неурядицы суть не просто корректировка биржевых курсов, а ясные сигналы всему человечеству: дальше так уже не получится. А вот как дальше, пока никто не знает.
Нет недостатка в смелых идеях, в хороших людях, в разных сообществах – и Православная Церковь, равно как и российская интеллигенция, с точки зрения социологии суть всего лишь два из них. Вот уж в чем нынче нет недостатка, так это в идеологиях, религиях, философиях и прочих ментальных конструкциях. А вот что из этого будет жить – зависит от того, насколько эти идеи помогут людям обрести свое место в этом мире и найти дорогу в мир будущий.
И не страшно, если, условно говоря, писатель Дмитрий Быков и диакон Андрей Кураев будут по-разному отвечать на один и тот же вопрос, пока они будут на него отвечать и будут при этом выслушивать ответы друг друга. Очень важно для любого из нас уже то, что оба они будят народ, не давая ему превратиться в электорат, пожирающий попкорн перед телеэкраном.
Можно долго и страстно задавать друг другу вопрос: почему ты все-таки не такой, каким бы я хотел тебя видеть? Но это бессмысленно. Лучше будет задать совсем другие вопросы… Что есть у тебя такого, чего не хватает мне? Чему я мог бы у тебя научиться, и чему ты готов учиться у меня? И наконец, самое главное – что можем мы доброго сделать вместе? Вот на эти-то вопросы и стоит прежде всего искать ответы, когда мы рассуждаем о Церкви и интеллигенции в России.