Источник: «Православие и современность»
На вопросы о Церкви и мире, об их противостоянии и диалоге отвечает редактор раздела «Вера» православного журнала «Фома», автор книг «Бабочка в ладони» и «Слезы, летящие к Небу», детский писатель и поэт Александр Ткаченко.
— А что, собственно, такое мир? Ведь нельзя же в данном случае путать мир с обществом! Мир— это не общество в целом и не то, что чисто топографически начинается за церковным порогом. Мир— это… что это такое для нас сегодня? Как он присутствует в жизни каждого из нас? Можно ли сказать, что все мы с неизбежностью живем в мире и должны подчиниться его правилам?
— В культурологии среди множества вариантов определения культуры есть одно, весьма любопытное: культура— все, что уже не природа. Аналогичным образом можно было бы ответить и на Ваш вопрос: мир— все, что не Церковь. И если культура— это природа, преображенная творческим действием человеческого духа, то Церковью можно назвать ту часть мира, которая преображена действием Духа Божия.
Но если мы попытаемся провести четкую границу между преображенной и не преображенной частями мира, то неизбежно запутаемся в определениях и, скорее всего, скатимся к обыкновенному ханжеству. Ведь и кущевские бандиты тоже были крещеными, тоже ходили в храм, ставили свечки, крестили лбы, исповедовались и причащались. А потом— грабили, насиловали, убивали… Это, конечно, случай исключительный по своей жестокости и мерзости. Но сколько вокруг примеров, когда верующие люди ведут себя, мягко говоря, не соответственно нормам своей веры… И что же теперь, считать Церковью всех, кто когда-то крестился? Конечно, нет.
Любой регулярно исповедующийся христианин знает, какими словами священник молится о разрешении грехов кающегося: «…примири, и соедини его святей Твоей Церкви». Но присоединить можно только то, что было оторвано от целого. Вот как писал об этом один из самых известных духовников нашего времени архимандрит Иоанн (Крестьянкин): «Как это примирить с Церковью? Мы же ходим в храм, молимся, поем акафисты и молебны! Оказывается, грехами своими мы давно уже отлучены от Бога, от благодатного внутреннего общения с Церковью. Перерезали духовную связь, пуповину, через которую наши души и дух питаются благодатию Духа Святого. Вот и молится священник, совершающий Таинство исповеди, о присоединении нас, отторгнувших самих себя греховной жизнью от Церкви».
Принадлежность к Церкви или к миру определяется качеством нашей жизни, мерой осуществления в ней заповедей Евангелия, мерой нашего уподобления Христу. Поэтому границу между миром и Церковью каждый христианин может провести лишь в себе самом, в собственном сердце, в своей жизни.
И если рассматривать понятие «мир» в категориях аскетики, то определение ему будет вполне однозначное: мир— совокупность страстей, действующих в человеке.
«Слово «мир» есть имя собирательное, обнимающее собою так называемые страсти. …Когда вообще хотим наименовать страсти, называем их— миром; а когда хотим различать их по различию наименований их, называем их— страстями. Страсти же …суть следующие: приверженность к богатству, к тому, чтобы собирать какие-либо вещи; телесное наслаждение, от которого происходит страсть плотского вожделения; желание чести, от которого истекает зависть; желание распоряжаться начальственно; надмение благолепием власти; желание наряжаться и нравиться; искание человеческой славы, которая бывает причиной злопамятства; страх за тело». Так писал преподобный Исаак Сирин.
И сегодня под словом «мир» в данном значении нам следует понимать некую систему ценностей, противоположную Евангелию. А уж насколько мы подчинены этой системе— каждый может определить только сам за себя. Критерий для этого дан в словах Исаака Сирина, приведенных выше. Читай, примеряй на себя— и все поймешь.
— Где, как, когда мы вступаем— и должны вступать— с миром в конфликт?
— В своем сердце, в своих мыслях, словах и поступках. Ведь для христианина конфликт с миром— это прежде всего внутренний конфликт с теми страстями, которые влекут нас прочь от жизни по заповедям Евангелия. И если ты не ведешь этой войны с своей собственной жадностью, завистью, похотливостью, лживостью, тогда что проку в твоем «противостоянии» чужим грехам?
— А мир, в свою очередь, где и когда вступает в конфликт с нами? Где и чем мы начинаем его раздражать? (Мы— то есть те, кто нашел в себе силы не ограничиваться чисто внешней стороной церковной жизни и худо-бедно пытается жить по Евангелию.)
— Прежде всего нужно отметить, что в подобной постановке вопроса под словом «мир» следует понимать все ту же антиевангельскую систему ценностей, но уже— в других людях. И если мы искренне стараемся жить по Евангелию, это иногда воспринимается окружающими людьми как покушение на их уклад жизни, на их принципы и мировоззрение. Например, один мой приятель служил в милиции, офицером ДПС. Искренне верующий человек, очень честный, ответственный, надежный— про таких говорят, что с ними в разведку хорошо ходить. С коллегами у него отношения были прекрасные, подчиненные его любили, офицеры— уважали. Но была одна закавыка: он никогда не брал взяток. И это бы еще ничего, но ведь он— старший по смене. А значит, в его дежурство взяток на этом посту не мог брать вообще никто. И через некоторое время ему было сказано открытым текстом: «Саша, ты хороший человек, но с твоими принципами здесь служить нельзя. Лучше сам уйди, иначе нам придется тебя «подставить», а мы этого не хотим».
Вот, на мой взгляд, типичный пример ситуации, когда христианская жизнь раздражает мир. А уж как раздражает некоторых сотрудников женской консультации отказ от аборта, об этом может рассказать едва ли не каждая многодетная мамочка. Моей жене приходилось наблюдать подобное возмущение всякий раз, когда она приходила в консультацию с очередной беременностью.
Вот такие конфликты, на мой взгляд, являются вполне закономерным следствием различия мировоззрений: один человек берет взятки, считает это вполне нормальным, и вдруг видит рядом с собой другого человека, который взяток принципиально не берет, потому что— христианин. Или врач, которая убила на абортах сотни, а то и тысячи детей, вдруг сталкивается с категорическим отказом очередной мамочки делать аборт именно потому, что для нее это— убийство. Ну как не возмутиться? Ведь тут приходится делать выбор: либо себя признать взяточником или убийцей, либо собеседника— мракобесом, верящим в нелепые поповские выдумки.
По этой же причине раздражает мир и любая форма публичной проповеди христианства, которое ставит каждого человека перед необходимостью переоценки своей жизни, всего, что он считает для себя ценным. Если человек готов к такой переоценке, он становится христианином. Если нет— у некоторых включается механизм психологической защиты по принципу: «Сам дурак!». И тогда человек начинает искать различные свидетельства того, что «эти попы сами не исполняют того, о чем говорят». А кто ищет, тот всегда найдет. Но это уже— вторичная реакция.
Причина же раздражения мира христианской проповедью все та же: необходимость пересмотра своей жизни. И отказ от такого пересмотра нельзя объяснить никакими (подлинными или мнимыми) грехами «церковников». Тут, как мне кажется, все гораздо проще: христианство показывает людям эталон человечности— образ Христа, запечатленный в Евангелии. И каждый в глубине души понимает, что именно таким должен быть настоящий человек, именно так нужно поступать, именно так следует относиться к людям. Но… если согласиться с этой интуицией, тогда себя придется признать никуда не годным человеком, которому нужно очень многое в себе менять. А это сделать очень непросто. Куда проще найти недостатки у людей церковных и успокоить себя мыслью о том, что люди эти такие же негодные, как и ты сам.
— Мир воспринимает Церковь именно как организацию, а не как организм. Востребованность аббревиатуры РПЦ об этом говорит…
— Мир не может увидеть в Церкви Тело Христово. Потому что мир— это не сами люди, внешние по отношению к Церкви, а совокупность страстей, движущих этими людьми, мотивирующими их поведение. Две тысячи лет назад мир распял Христа как обманщика и самозванца, хотя люди видели Его воочию, слышали Его слова, знали о святости Его жизни, о сотворенных Им чудесах. Однако миру было удобнее видеть в нем лишь вождя зарождающегося политического движения. Одних появление такого вождя радовало, других пугало. А в итоге и те, и эти дружно кричали на суде: «Распни Его!».
Сегодня мир (как совокупность страстей, действующих в людях) тоже видит в Церкви лишь организацию, причем состоящую преимущественно из подлецов и обманщиков. Ничего нового в этом, на мой взгляд, нет.
Но и нецерковные люди тоже ведь бывают разные. Одни ищут в инете информацию о всяких гадостях, сделанных попами. Другие ищут в христианской традиции примеры святой жизни, красоты человеческих отношений, нравственной высоты. И каждый находит то, что искал: одни становятся ругателями Церкви, другие— христианами.
— Вам приходится спорить со своими друзьями, знакомыми, родственниками, доказывая, объясняя им, что Церковь— это вовсе не РПЦ? Вам удается объяснить это людям? Или это дело безнадежное— пока человек сам не встретился в Церкви со Христом, он никаким разъяснениям не поверит?
— Нет, в таких разговорах я стараюсь не участвовать. Потому что вижу, что они очень часто продиктованы не стремлением к правде, а совсем другими мотивами, и в итоге все там заканчивается, как в старом анекдоте: неприятный осадочек остался, хотя все ложки нашлись.
Можно очень аргументированно объяснять нелепость некоторых обвинений в адрес Церкви. Но какой прок в этих объяснениях, если видишь, что твой собеседник в них вовсе не нуждается?
Вот если я вижу, что передо мной человек, искавший в Церкви истину и столкнувшийся в ней с какими-то безобразиями, которые пошатнули его веру, если я вижу, что он искренне страдает от этого разочарования, тогда могу разговаривать с таким человеком хоть сутки напролет. Но это бывает очень редко.
— А не кажется ли Вам, что критика Церкви внешними по отношению к ней людьми часто порождается их неудовлетворенной жаждой, полуосознанной тоской— по совершенству по Филадельфийской церкви (Откр. 3, 7), по подлинной любви и подлинному пастырскому попечению, по святости, наконец? Не потому ли реальное несовершенство вызывает у них такую обиду, такую агрессию, насмешки— что им очень нужно совершенное? А совершенное им нужно— не потому ли, что только ему они и могут поверить?
— Да, наверное, такое тоже бывает. Но если мы говорим о мире как о совокупности страстей, действующих в людях, то причина будет все же иная. Страсть и святость— взаимоисключающие понятия, одно к другому стремиться никак не может. В свое время трое дуралеев до полусмерти избили Серафима Саровского, надеясь отыскать у него в хибарке деньги (которые, как они полагали, Преподобный брал с многочисленных посетителей). А нашли чурбак вместо подушки, дешевую икону и три картофелины. Интересно, возьмется ли кто-нибудь утверждать, будто причиной для их агрессии послужило недостаточное христианское совершенство преподобного Серафима? И таких печальных примеров в истории Церкви— море разливанное. Сегодня тоже подобные эксцессы не в диковину: одного батюшку какие-то ухари избили на улице за то, что «попы на «мерседесах» ездят» (хотя он вместе с ними стоял на остановке и ждал автобуса); другого застрелили за то, что он сделал замечание пьяному гопнику, мочившемуся в подъезде; третьего сожгли вместе с женой и детьми за то, что он пытался бороться с торговлей самогоном в своей деревне. В общем— все как обычно. Какая уж тут «тоска по совершенству»…
А вот если человек действительно стремится к святости, тогда никакие поповские грехи не станут ему препятствием. Об этом в истории Церкви также есть множество свидетельств.
Вопрос лишь в том— чего люди хотят, что надеются найти в Церкви. Ищут грязи— найдут грязь. Ищут святыни— найдут святыню. Только грязи-то и вне церковной ограды полно, а вот много ли там святости?
— Вообще, что мы должны делать— отбиваться от нападок или помогать тем, кто во власти мира?
— Мы должны сами освободиться от власти мира и помочь прежде всего самим себе в преодолении собственных страстей. Иначе любые наши потуги на преображение внешнего пространства окажутся бесплодной авантюрой и прожектерством. Многим известны слова преподобного Серафима: «Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи». Но мало кто обращает внимание на одну особенность этой фразы: не «спасешь», а «спасутся». Сами. С Божьей помощью. Те, кто захочет. А ты должен не отбиваться или помогать, а, образно выражаясь, стать точкой кристаллизации добра, вокруг которой начнут происходить удивительные вещи: пьянице вдруг стыдно станет при тебе пить, матерщиннику — рассказывать похабные анекдоты, вору— хвастаться своим ремеслом, обманщику— врать. Для кого-то из них ты можешь стать окошком в иной, неискаженный грехом мир, через которое они увидят красоту добра и сами потянутся к этой красоте. Это и будет твоя помощь тем, кто во власти этого мира. Самая лучшая и действенная.
Беседовала Марина Бирюкова