Источник: Татьянин день
Сергей Чапнин
Перенесение Торопецкой иконы из Русского музея в православный храм вызвало бурные общественные дискуссии. Против обычного обсуждение оказалось конструктивным и стало основой для создания двух законопроектов, один из них регулирует вопросы передачи религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной и муниципальной собственности, а второй – реставрации тех объектов религиозного назначения, которые имеют историческое и художественное значение и уже находятся в собственности религиозных организаций. Заявление министра культуры о том, что проекты законов уже готовы, вызвали новую волну дискуссий.
Забота о предметах церковного искусства – общее дело музеев, государства и Церкви. Однако ситуацию нельзя назвать благополучной. Что делать?
Основные принципы отношения к культурному наследию весьма просты. Во-первых, сохранность. Во-вторых, доступность. К сожалению, нельзя сказать, что современные музеи в России выполняют эти задачи успешно. Да, есть замечательные музейные хранители, есть музеи, которые могут оплачивать лучших реставраторов, но таких музеев немного. С сохранностью музейного фонда сегодня большие проблемы. С доступностью проблем не меньше. В экспозиции находится от 3 до 5 процентов музейных коллекций. Всё остальное лежит в запасниках, доступ в которые весьма затруднен. Таким образом, на сегодняшний день доступность музейных коллекций – это миф. По самым скромным подсчетам в запасниках российских музеев находятся более 200 000 икон, которые могут увидеть только специалисты.
Музеи заинтересованы в том, чтобы информация о состоянии музейных фондов оставалась тайной за семью печатями. О том, насколько остро стоит проблема, говорит конфликт между руководством Эрмитажа и аудиторами Счетной палаты, весьма подробно освещавшийся в СМИ в 2000-м году. Причиной конфликта стали выводы аудитора Счетной палаты Петра Черноморда, сделанные по результатам проверки Эрмитажа и утвержденные постановлением Коллегии Счетной палаты № 5 (197) от 18 февраля 2000 года.
Петр Черноморд формулирует проблемы жестко и однозначно: «Руководством Государственного Эрмитажа неправомерно поручалось выполнение реставрационных и иных работ коммерческим организациям, не имеющим лицензии на соответствующие виды деятельности Специальным научно-реставрационным производственным мастерским, не имеющим в нарушение Федерального закона «О лицензировании отдельных видов деятельности» лицензии на осуществление работ по ремонту и реставрации особо ценных объектов культурного наследия народов России. За 1998-1999 годы мастерскими неправомерно выполнены реставрационные работы на сумму 17,8 млн. рублей».
В 2006-м году новый шок. Кражи из Эрмитажа с театральным возвратом одного из предметов через мусорный бак. Тогда во время внутримузейной проверки в русском отделе Эрмитажа была выявлена пропажа 221-го экспоната. Оказавшись под подозрением, прямо во время проверки скончалась одна из эрмитажных хранительниц – Лариса Завадская. Позднее ее муж, Николай Завадский, предстал перед судом по обвинению в краже более чем 70-ти экспонатов из числа пропавших. Суд приговорил Завадского к пяти годам лишения свободы, а также удовлетворил гражданский иск в пользу Эрмитажа в размере более 7,3 млн. рублей.
Комментируя пропажу, телеведущий и литератор Александр Архангельский заметил : «То, что пропала 221 единица хранения, это ужасно. Но почему все узнали о том, что они пропали? Потому что хранители и дирекция Эрмитажа по доброй воле внесли в общую опись, хранящуюся в музее, опись тех ценностей, которые находились в этом отделе. А что это за ценности? В основном то, что Советское государство украло у Церкви, и прятало, и заставляло музейщиков прикрывать свои действия. Музейщик обязан хранить. Такова его функция, он сам далеко не всегда интересуется, кто, откуда и по каким причинам передал предметы в музей. Ему в официальном порядке передали некие предметы, и он, исполняя государственный заказ, это все сохраняет. При этом сохраняется вот такая странная ситуация: в хранилище стоит ящик, в нем – шесть тысяч предметов. И есть маленькая тетрадочка, где содержится опись этих шести тысяч предметов».
Дело о хищениях из Эрмитажа вызвало большой общественный резонанс – в результате была создана правительственная комиссия для проверки всех музейных фондов России. На конец октября 2008 года из 83 миллионов проверенных комиссией предметов, музеями не была предъявлена значительная часть – порядка 86 тысяч.
Описывая ситуацию в музеях, я далек от мысли, что в Церкви хранение культурных ценностей налажено лучше. И здесь есть свои проблемы: кражи икон из храмов перестали быть чем-то исключительным, реставрация ведется с серьезными ошибками и издержками, во многих епархиях нет никаких контролирующих реставрационную деятельность органов.
Забота о сохранении культурного наследия до сих пор не осознана как задача всей Церкви.
Конечно, есть положительные примеры организации охраны, реставрации и экспонирования, но сугубо церковных среди них крайне мало.
В основном это примеры удачного сотрудничества конкретных храмов и конкретных музеев: Троице-Сергиева Лавра, храм святителя Николая в Толмачах (теперь к историческому названию принято добавлять «при Третьяковской галерее»), московский Новодевичий монастырь (в ближайшее время мы станем свидетелями перевода монастырского комплекса из совместного с музеем исключительно в церковное ведение), очень перспективно выглядит ситуация на Соловках после того, как в 2009 году наместник Соловецкого монастыря назначен директором государственного музея.
Конечно, нельзя исключать из этой схемы и государство. Возникает уникальная, небывалая ситуация – государственное движимое имущество, имеющее особый статус охраны, безвозмездно передается Церкви. Отдельный закон – это хорошо и правильно, но этого мало. Необходим более масштабный документ – конкордат, иначе остается слишком много препятствий не только для развития полноценного сотрудничества по сохранению культурных ценностей, но и в других сферах.
Если же говорить о собственности, то отношение к ней должно быть дифференцированным. Например, можно выделить три категории церковного имущества, находящегося в музеях:
Первая – собственно музейные коллекции, формировавшиеся как до октябрьского переворота (например, часть коллекции Русского музея), так и переданные в музеи современными коллекционерами (полагаю, Церковь не будет требовать возвращения предметов из собрания Глеба Покровского, переданного в 2009 году в дар Центральному музею древнерусской культуры и искусства им. Андрея Рублева ).
Вторая – иконы и церковная утварь, спасенные от уничтожения, т.е. привезенные из экспедиций и т.п.
Третья – конфискованное (награбленное) большевиками церковное имущество.
Статус предметов в каждой из категорий должен быть по возможности четко определен. Возможно, необходимо разработать и общую шкалу степени сохранности. Возможно, следует по-разному относиться к шитью, к иконе, к утвари из металла и камня.
Говоря о том, что музейщики и реставраторы сохранили многие предметы церковного искусства, не стоит забывать, что не для музеев написаны иконы, не для музеев сшиты церковные облачения и покровы на раки святых. Это выражение веры, материальное свидетельство о сердечной молитве и личном опыте богообщения. Отчуждать эти предметы от храма, выносить их из литургического контекста далеко не всегда оправданно.
Тем более опасной выглядит риторика упоминавшегося выше Пиотровского, который утверждает, что «Музей – такая же святыня, как храм». Другими словами, музей и храм равноправны не только в отношении к культурному наследию, но и в абсолютном, «священном» смысле. Возможно, попытка придать сакральный статус музею кому-то покажется наивной, но только на первый взгляд. За этими словами проглядывает еще одна попытка оторвать культуру от культа, придать культуре полную самостоятельность, сакральный статус, «уравнять в правах» с религией.
Любопытно, что это лишь промежуточная цель.
В том же абзаце Пиотровский проговаривается: «В церкви доступность вещи ограниченна. В музейном пространстве икона не теряет возможности общения с человеком, верующим или нет. В храме с человеком светским она не общается». Другими словами конечная цель Пиотровского доказать, музей лучше, чем храм. Музей «сакральнее» храма. Но без подтасовки фактов доказать этот тезис невозможно.
Выше я уже говорил о том, что доступность культурных ценностей в музеях – миф. По всей видимости, Пиотровский это прекрасно понимает и пытается перекрыть один миф другим – о якобы недоступности иконы, находящейся в храме, для светского человека. Странное, безосновательное утверждение.
Государство и музейное сообщество сегодня не справляются с задачей сохранения культурных ценностей. Конечно, признать это трудно, но все-таки необходимо. Если же набраться мужества и сделать первый шаг, то вполне понятным становится и второй – поиск надежных партнеров для решения поставленной задачи. Русская Православная Церковь, безусловно, надежный и заинтересованный партнер.
Однако каждой из сторон следует изучить и оценить риски, которые при таком сотрудничестве возникают. Понятно, что передача ценностей не будет одномоментной.
Но в каких масштабах она будет происходить? Кто этим будет заниматься? Где и какие будут нужны помещения для экспозиций и хранения? Какой режим охраны потребуется? Что такое изготовление капсул для хранения отдельных святынь? Как организовать мониторинг состояния икон? Кто, как и где будет вести реставрационные работы такого значительного объема? Боюсь, что на эти вопросы сегодня не только нет ответа, но и сами вопросы еще не поставлены.
Церкви нужны не отдельные специалисты и не отдельные помещения, а целая система, которую предстоит создать практически с нуля. Парадокс же заключается в том, что сегодня в Церкви нет даже соответствующего административного учреждения. За культурное наследие в Церкви сегодня отвечают все и никто.
Между тем, еще в 2006 году в ходе консультаций между Управлением делами Московской Патриархии и Росохранкультурой звучали предложения по созданию Синодального отдела по культуре, в котором два основных отдела занимались бы движимым и недвижимым имуществом соответственно. Предполагалось, что такой синодальный отдел мог бы работать в тесном сотрудничестве с Росохранкультурой и его территориальными управлениями.
А пока эмоциональные дискуссии продолжаются… И на всплеске эмоций возникает ложная дилемма: или-или. Или музей, или храм. В пылу споров исключаются совместные проекты – церковные музеи, храмы с музейными экспозициями. И все-таки я не могу себе представить, что музеи и Церковь поссорятся, разойдутся в разные углы.
В 2007 году Борис Боярсков, в то время руководитель Росохранкультуры, утверждал, что Русская Православная Церковь является крупнейшим в стране пользователем и собственником объектов культурного наследия. Около 95% всех памятников религиозного назначения находится в пользовании либо в собственности приходов и монастырей РПЦ.
Церковь и музеи обречены на сотрудничество. Да, время от времени будут и конфликты. Но единственный разумный путь – всеми доступными средствами развивать взаимодействие. Для этого:
– государство должно создать необходимую правовую базу и предоставить финансовое обеспечение;
– музейщики должны отказаться от бесполезных попыток сакрализации своей деятельности и трезво оценить возможности по сохранению фондов;
– Церковь призвана осознать свою ответственность за культурное наследие и деятельно включиться в его сохранение.
Нам всем крайне необходима новая концепция музейной работы, организации экспозиции, но это тема отдельного разговора.