Источник: Полит.ру
Тезисы выступления на ассамблее Совета по внешней и оборонной политике 9 апреля 2011.
Размышляя о культуре, национализме, языке и модернизации, мы ищем правильную картину мира. Что-то нам подсказывает: мы ее потеряли и никак не можем найти. И это неизмеримо более серьезная проблема, чем поиск конкретных механизмов и инструментов модернизации.
Я не ставлю своей задачей представить позицию Русской Православной Церкви по этим вопросам. Это скорее размышления о церковном контексте тех проблем, которым посвящена сегодня наша встреча.
Культура: постсоветское versus русское
Сергей Чапнин
Ранее в дискуссии уже прозвучало, что мы находимся в постимперском состоянии. Даже двадцать лет спустя мы не можем равнодушно говорить о распаде Советского Союза. Однако мы по-прежнему хотим называть наш мир русским. Мы хотим говорить о русском народе и русской культуре. Между тем, всё это уже давно советское или, точнее, постсоветское. И это не «замороженное» постсоветское, а активно развивающееся. Я убежден, что мы используем неверные понятия для описания окружающей нас реальности.
Ценности постсоветской культуры весьма противоречивы, и не складываются в единую картину. Эти внутренние противоречия привели к тому, что мы утратили способность говорить о себе, о предках, друг о друге положительно, создавать убедительные и привлекательные образы. Во всяком созданном сегодня образе есть подвох — или что-то идеологические неприемлемое, или издевательское, или картонно-пластмассовое.
Ни в высокой культуре, ни в массовой нет положительного образа современной России. Мы сами себе не нравимся и друг друга не уважаем. Что уж тут претендовать на то, чтобы нравиться другим? И какая тут может быть модернизация?
Цельный образ настоящего отсутствует. Образ прошлого мифологизирован, в нем есть проявленное героическое, и табуированное трагическое. Нет и ясного образа нашего будущего.
В центре национальной системы ценностей и одновременно – со всеми плюсами и минусами – в центре новой национальной мифологии находится лишь одно событие – Великая Победа в Великой Отечественной войне. Эта победа воспринимается как единственное «священное» событие нашей истории ХХ века. Празднование Дня Победы сконструировано как религиозное действие, в котором участвует – или, по крайней мере, которому сочувствуют – большинство россиян.
Так формируется подобие гражданской религии со своими правилами и ритуалами. Тема победы настолько «свята», что говорить о ней можно только в тех рамках, которые усвоены массовым постсоветским сознанием[1].
Между тем, в основе этой гражданской религии лежат языческие ценности, смыслы и символы, лишь отчасти модернизированные коммунистической пропагандой.
Ритуальные формы этой религии, в частности, предполагают всеобщее поклонение огню. Давайте задумаемся: и руководители государства, и простые граждане приходят поклониться огню, который извергается из пятиконечной звезды, лежащей на земле…
Огонь – многозначный символ. В рамках христианской культуры следует различать огонь Богоявления (например, образ горящего и несгорающего куста — Неопалимой купины) и огонь суда и проклятия: «Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный» (Мф. 25, 41).
Однако огонь, выходящий из земли, всегда есть образ ада, геены огненной, гнева Божия… Но даже представители Церкви, включая иерархов, продолжают участвовать в этом странном для сегодняшнего дня ритуале. Отдельные священники готовы пойти еще дальше и признать, что вечный огонь – это гражданская святыня[2]. На эту формулу следует обратить пристальное внимание. С христанской точки зрения соединение этих двух слов невозможно. Святость – это неотъемлемое качество Бога. Всё осталное свято лишь постольку, поскольку приближается к Нему. Поэтому употреблять понятие святости в светском, гражданском контексте невозможно. Но ситуация меняется, если идет формирование гражданской религии, которая требует парарелигиозной риторики.
Что же происходит с культурой, в центре которой находится «День Победы»? На мой взгляд, у этой культуры формируются весьма опасные черты:
- сохранение и культивирование «образа врага»;
- тотальная героизация войны, превращение ее в лубок и забвение войны как трагедии;
- острое переживание ущемленной национальной гордости («Мы же победители, а теперь смотрите, как мы унижены»);
- примитивное (языческое) понимание патриотизма;
- оправдание победой всего, что случилось с Россией в ХХ веке, и прежде всего тоталитарного режима и лично Сталина.[3]
В последние годы обостряется конфликт между постсоветской гражданской религией и русской культурой, вдохновленной евангельским идеалом.
Церковь и современная культура
Здесь мы подходим к очень важному вопросу: как Церковь относится к современной культуре и какое место в ней занимает?
Исследований никто не ведет, однако очевидно, что единого (соборного) ответа у Церкви нет. И вряд ли Русская Православная Церковь — большая Церковь — может сегодня сформировать единую позицию по вопросам, которые не являются сугубо церковными.
Во второй половине ХХ века в Церкви параллельно развивались несколько во многом самостоятельных субкультур, причем каждая из них – прямо или косвенно претендует на то, чтобы бы быть выразителем подлинно церковного опыта.
Первая церковная субкультура готова инкорпорировать элементы советской культуры, и делает это, утверждая, что советская культура более христианская по своему содержанию, чем современная массовая культура.
Это наиболее многочисленная группа. В нее входят практически все неофиты, в том числе и принявшие священные сан в последние 10-15 лет. В эту группу естественно входят и те православные, которые заявляют о своем членстве в коммунистической партии[4] или прямо говорят о своих глубоких симпатиях к советскому прошлому.
Для этой группы характерно стремление к социальной и культурной самоизоляции, крайнее недоверие к любым формам «западного», оформленное целым рядом стойких мифов. Эти мифы как правило специфически церковные:
- угроза экуменизма, понимаемого буквально как подчинение Православной Церкви католикам или протестантам;
- угроза «неообновленчества», понимаемого как любое отступление от сложившихся в последние десятилетия богослужебных традиций;
- вера в старцев и шире – потребность в жестком, авторитарном стиле духовного руководства;
- крайняя степень недоверия к государству, ведущего «антинародную политику» и внедряющего средства тотального электронного контроля, СНИЛС, УЭК и ювенальную юстицию и т.п., причем всё это необходимо критиковать не с гражданских, а именно с богословских позиций.
Обобщая можно сказать, что это православие без традиции, то есть усвоенное без личного опыта общения, по книгам или суррогатным курсам.
Ее представители продолжают бороться с церковными проблемами ушедшей советской эпохи – экуменизмом и агентами КГБ внутри Церкви, но сегодня это уже не реальные проблемы, а фантомные боли.
В недрах этой группы формируется то, что поэт и публицист Ольга Седакова назвала церковной идеологией. Эта идеология «защищает своего адепта от встречи с реальностью и от встречи с Богом, предлагая ему иной, лучший мир, где все ясно и все правильно».[5]
Принять эту субкультуру за Православие очень просто, а разобраться, что это именно субкультура, а не само Правславие, гораздо сложнее. Эта субкультура, очень цепкая, старается никого не отпускать. Те же, кто все-таки «вырастают из субкультурной церковности, расцениваются ею как гордецы, либералы, модернисты, «апостаты», разрушители церковных уставов и т.п.»[6]
Вторая церковная субкультура сохраняет преемственность с церковным подпольем 1930-50-х годов, с прошедшими лагеря и тюрьмы священнослужителями дореволюционного воспитания. Эта группа сознательно и последовательно не принимает ничего советского. Однако делает это спокойно и неагрессивно, понимая, что многие годы могут уйти на преодоление советского даже внутри Церкви. Протоиерей Владимир Воробьев, ректор Свято-Тихоновского университета, говорит о недоверии внутри Церкви как о «тяжелом наследии советского прошлого».[7] При этом вторая субкультура открыта к современной высокой (не массовой) культуре.
Представители этой группы хорошо понимают универсальный характер восточно-христианской культуры, но знают, любят и ценят те формы культурной традиции, которые сложились в лоне русского Православия.
Эта церковная субкультура, в целом весьма немногочисленная, состоит из двух основных групп. Во-первых, это несколько десятков больших приходов преимущественно в Москве и Санкт-Петербурге. Как общины они достаточно замкнуты, но их миссионерская, образовательная и благотворительная деятельность известна очень широко.
Опорой этой группы являются священники, которым сейчас по 60-70 лет, и не ясно, как следующее поколение сможет сохранить эти умонастроения. Что сохранится? Что претерпит изменения? Ответов на эти вопросы сегодня нет.
Во-вторых, это приходы Зарубежной Церкви (преоимущественно в Европе, Северной Америке и Австралии), состоящие из потомков белой эмиграции. Их также становится всё меньше…
В церковное управление представители этой группы как правило не рекрутируются, поэтому их влияние в большинстве случаев можно почувствовать только на уровне личной коммуникации.
Наконец, третья церковная субкультура — как и положено в эпоху постмодерна — с одной стороны заявляет о своей связи с церковным катакомбами, по крайней мере, имитирует эту связь, но с другой стороны полностью воспроизводит советскую культурную матрицу. По сути эта группа сохранила стилистку советской пропаганды и лишь заменила ряд терминов и понятий: «Советский Союз» на «Святая Русь», «коммунистический» на «православный» и т.п.
Вербальное и шире – публичное – выражение этой группы нередко выглядит малоубедительно и даже карикатурно.
Вот, например, священник Александр Шумский комментирует землетрясение в Японии на портале «Русская народная линия»:
«Практически все русские люди, в один голос, не сговариваясь, утверждают, что страшный природный катаклизм в Японии есть возмездие этой стране за оскорбление нашего Отечества… После посещения Курильских островов российским Президентом в Японии топтали его портреты, сжигали и рвали российский флаг. Флаг любой страны есть её главный символ. Разрывание и сжигание флага означает символическое уничтожение страны. За символическими действиями, как правило, следуют практические, Япония к ним, очевидно, готовилась. Вот и вернул ей Господь бумерангом то, что причитается за ошибочные символические действия и намерения».[8]
Из этих слов вырастает образ жестокого и беспощадного жреца некой национальной веры, который готов проклясть всё, что покушается на постсоветскую гражданскую религию.
Очевидно, что третья группа – это носители полусектантского сознания внутри Церкви. Именно из них рекрутируются различные «затворники» типа «пензенских сидельцев» и большинство активистов так называемых «православных пикетов».
Национализм
В последние три-пять лет в Церкви растет внутреннее напряжение между формой (именем) и содержанием. Дело в том, что последние 70 лет Церковь в России называется Русской Православной (до октябрьского переворота – Российской Греко-Кафолической), и сегодня великороссы претендуют на то, чтобы по своей национальной идентичности Церковь была русской в узком смысле слова.
Однако в составе Русской Православной Церкви находятся автономные, в большей или меньшей степени самоуправляемые Церкви Украины, Белоруссии, Молдовы и Прибалтики. Если русский национализм станет основой культурной политики Московского Патриархата, то он неминуемо займется подавлением других национальных/местных традиций. Однако желаемой националистами унификации не будет. Результат будет противоположным — отделение тех общин, которые придерживаются своих национальных традиций.
В конечном итоге это может может привести к дезинтеграции Московского Патриархата и существенному сокращению его канонической территории. Таким образом, русский национализм следует назвать одной из серьезнейших угроз для Церкви.
И надо сказать, что Патриарх Кирилл занял очень четкую, даже жесткую позицию:
«Нужно создать невыносимые условия для деятельности любых радикальных групп как среди этнических меньшинств, находящихся в диаспоре, так и среди коренного большинства»[9].
В заявление Патриарха после беспорядков на Манежной площади не было ни слова, ни намека на поддержку или симпатию к русским националистам. И это вызвало недоумение, которое было грубо озвучено Константином Кинчевым, лидером рок-группы «Алиса», на встрече с православной молодежью:
«Мне бы хотелось, чтобы Русская Православная Церковь, а точнее, наш Патриарх Кирилл не боялся слова «русский» и обращался к нам «русские братья и сестры». Меня расстроила речь Патриарха после событий на Манежке».[10]
Два года назад Патриарх Кирилл впервые заявил о «Русском мире». Формирование концепции не случайно — это попытка преодолеть реальную угрозу радикализации русских националистов внутри Церкви. Концепция «Русского мира» должна привести с одной стороны к локализации русского национализма, с другой – к представлению русской культуры как универсальной христианской культуры славянских народов, а русского языка как языка международного общения.
Как и на чем строить будущее?
Вопрос не в программах и не в финансировании. Первая и главная перемена, которая должна произойти – это преодоление декларативного характера системы ценностей. Мы уже привыкли, что разговор о ценностях ни к чему не обязывает. Можно запросто сказать одно, а сделать прямо противоположное. Никто не осудит, на репутации это не скажется.
И это тоже важная и очень удобная часть постсоветской религии. Я сам выбираю, какие нравственные нормы и принципы соблюдать сегодня или завтра.
Преодолеть такое раздвоение сознания можно только совершив нравственное усилие. Однако какова мотивация? Зачем это усилие совершать? И здесь ключевым становится образ будущего. Каким мы его видим для народа? Для страны? Для своей семьи? Взаимное отчуждение государства и общества не дает возможности найти общий ответ.
Подвох в том, что здесь постсоветская гражданская религия уже не поможет. Она «работает» только тогда, когда общество и государство целиком обращены к прошлому. Образ будщего в этой системе координат сформировать невозможно – он уже потерпел крах на рубеже 1980-90-х годов.
Да, и Православие в России сегодня тоже во многом обращено в прошлое, но оно имеет эсхатологическое видение, может говорить о месте народа в истории, переосмыслять прошлое, давать ценностные ориентиры… Но без «встречных» нравственных усилий Церкви и общества всё это останется только возможностью.
Реалистично смотрится и другой сценарий: отказ от любых нравственных усилий, отказ от формирования культуры будущего. И надо сказать, что этот сценарий пока более вероятен.
Вопрос в том, кто и какие усилия готов приложить для решения этой задачи. Если внутри страны не будет сформирована реальная культурная политика, она будет задана извне. В условиях глобального общества это не так сложно.
Примечания
[1]Поэтому приветствуются фильмы типа «Мы из будущего» и не приветствуются фильмы типа «Рио-Рита» — о поражении поколения победителей.
[2] Священник Евгений Смирнов: «Что касается Вечного огня — это символ светский, но Церковь относится к нему как к гражданской святыне. Ведь он учреждён не в честь какого-то отдельного правителя, или какой-то идеологии, а в память о воинах, отдавших жизнь за правое дело». // http://skatinfo.ru/also/also_166.html — 5 октября 2010.
[3] Рой Медведев: «Вижу, что в стране растет выпуск тенденциозной, псевдоисторической литературы, в том числе книг, восхваляющих Сталина и сталинизм. Никакие критерии научного качества при этом не выдерживаются. Идет прямая пропаганда сталинизма, полное отрицание того, что Сталин совершал какие-то преступления». // Рой Медведев. В сталинской редакции. // Московские новости, 15 апреля 2011 // http://www.mn.ru/society/20110415/301062130.html
[4] Представители КПРФ утверждают, что таких около 30 процентов.
[5] Ольга Седакова. Субкультура или идеология? // http://religo.ru/columns/14179
[6] Петр (Мещениров), игумен. В защиту расцерковления // http://religo.ru/columns/13874
[7] Владимир Воробьев, прот. Быть талантливыми, умными, самостоятельными и трудиться для Церкви // http://e-vestnik.ru/church/prot._vladimir_vorobev_3103/
[8] Свящ. Александр Шумский. Конец «японского чуда» // http://ruskline.ru/news_rl/2011/03/14/konec_yaponskogo_chuda/
[9] Заявление Святейшего Патриарха Кирилла в связи с беспорядками на Манежной площади // http://www.patriarchia.ru/db/text/1341558.html
[10] Костю Кинчева расстроил патриарх Кирилл. // http://kp.ru/daily/25661/823958/