Несколько месяцев назад вышло в свет эссе ответственного редактора «Журнала Московской Патриархии» публициста Сергея Чапнина «Церковь в постсоветской России». 10 сентября в рамках конференции «VIII Меневские чтения» разговор об актуальных проблемах церковной жизни был продолжен.
Сергей Чапнин напомнил, что его работа стала попыткой и систематизировать свои собственные идеи, и «поймать сигналы» самых разных дискуссий, состоявшихся в последние годы. В их число вошли не только архиереи — Святейший Патриарх Кирилл (начинавший выступать на эти темы задолго до начала своего служения предстоятеля), митрополит Иларион (Алфеев) — но и простые священники и миряне, носители разных взглядов — от, условно говоря, «более либеральных» (игумен Петр (Мещеринов), протоиерей Георгий Митрофанов, Ольга Седакова), до консервативных и крайне консервативных (авторы круга «Русской Линии»). Автор подчеркнул, что в этом полилоге полюса пока только нащупываются, выводы не окончательны, это приглашение к разговору, а не готовые рецепты.
Защитить интеллигенцию
— Я сам бы с удовольствием отредактировал некоторые вещи, написанные год назад. Прежде всего, это касается последней части, где речь идет о церковной интеллигенции. Я сделал попытку перевести разговор с интеллигенции на креативный класс, но уже убедился, что это несостоятельно. Надо вернуться к разговору именно об интеллигенции.
Чапнин предполагает, что сейчас одна из актуальных задач — защитить церковную интеллигенцию как социальную группу. В XX веке в результате социального геноцида были уничтожены все основные социальные группы Российской империи (духовенство, купечество, крестьянство, казачество) — в народе сформировалось и живет такое подспудное желание. Социальных групп, кроме хорошо защищенного чиновничества и неудобной интеллигенции, нет, поэтому активно желание — раздавить последнюю.
В скобках заметим, что Сергей Чапнин в данном вопросе прав и практически, и интуитивно. «Класс» бюрократии и «класс» интеллигенции стоят как бы на разных полюсах общественного недовольства. Общественные события последних двух лет это наглядно продемонстрировали на примерах как оппозиционных, так и «охранительных» выступлений. «Охранители», оказываясь в качестве сторонников власти (=чиновников), если не заявляют прямо, то демонстрируют желание уничтожить или хотя бы подавить «чуждый народу» креативный класс, основой которого является все та же интеллигенция.
Однако верно и обратное. «Оппозиционеры» воспринимают именно себя социально значимой частью народа (пусть и не большей, но в той или иной степени лучшей — более образованной, активной, думающей), а уничтожению или, как минимум, решительной смене подлежит класс власть имущих чиновников (принимающих дурные законы, подавляющих инициативу, ущемляющих гражданские свободы).
Протоиерей Александр Борисов в ходе обсуждения обратил внимание на то, что в Церкви проблема критики и выдавливания интеллигенции приобретает формы консолидации Церкви с государственной властью, опирающейся на обывателя — что особенно опасно, потому что ведущей силой в Церкви является как раз образованный класс.
Эта ментальная гражданская война сама по себе выявляет рудименты советского сознания в постсоветском обществе, так что обсуждение книги Сергея Чапнина, несмотря на специфику темы, могло бы быть полезным не только для церковной части общества.
Тема «интеллигенция в Церкви» стала в обсуждении ключевой. Игумен Никон (Белавенец) обратил внимание на то, что наиболее острая дискуссия ведется как раз внутри церковной интеллигенции, а не между «либеральной интеллигенцией» и ультраконсервативными борцами с ней.
— Интеллигенция, пришедшая в Церковь, в том числе и в священном сане, выясняет отношения между собой. Наша задача — чтобы дискуссия была переведена на одну площадку.
Новое двоеверие
Другая проблема церковной жизни — специфическое постсоветское двоеверие.
— Когда священники в рясах возлагают цветы у Вечного огня и просто стоят возле него, я в этом вижу ритуал нехристианского содержания. Не может быть публичного действия Церкви за оградой храма без молитвы. Пение «Вечной памяти» — это полумера, так как в молитве должна раскрываться вера Церкви.
Игумен Никон (Белавенец) в ходе обсуждения попытался опровергнуть подозрения в адрес духовенства, приходящего к Вечному огню: по его словам, возложение цветов памятнику Неизвестному солдату, в котором участвует Святейший Патриарх, сопровождается краткой литией и возглашением вечной памяти.
— Этот ритуал возник не два и не три года назад, — напомнил отец Никон, — а в конце 1960-х годов, когда в Москве и появился Вечный огонь. Когда мы в конце 1980-х не в Москве, а в Волоколамске возлагали венки к памятнику героям-панфиловцам, светские люди с оторопью смотрели, как идет духовенство (а митрополит Питирим (Нечаев) умел под это мероприятие пригласить и студентов духовных школ с преподавателями) по красной улице советского села. Местные жители к этому привыкли, а туристы понимали, что в советской стране этого быть не должно. Я чувствовал, что мы прорываем блокаду вокруг Церкви.
Сергей Чапнин подчеркнул, что исторические формы внехрамового церковного действия — как то крестные ходы в Византии или даже сама Литургия, исторически являвшая собой движение в храм и начинавшаяся за его пределами — не могли не сопровождаться молитвой. В наше же время происходит подмена нецерковных смыслов религиозными и вовсе не христианскими. В качестве примера приводится реплика православного писателя Александра Проханова на праздновании семидесятилетия Сталинградской битвы в Волгограде: в свете и огне мы видели борьбу двух сил — добра и зла, и это и есть церковь, своды которой — небо, а имя святому которой — Иосиф Сталин.
— Гражданская религия не просто продолжает существовать, но пытается украсть наши понятия и смыслы, — утверждает Сергей Чапнин. — Даже если мы оцениваем участие генералиссимуса Сталина в данном историческом событии положительно, говорить, что он святой, как минимум, необязательно. Говоря, что Сталин святой, мы придаем историческому событию религиозный псевдохристианский характер.
Фактически, говорит Чапнин, имеет место вовлечение Церкви в новый языческий культ героев. А понимание героизма в языческом культе и подвижника в христианстве прямо противоположны. Было в истории, что святые воспринимались как герои, но не наоборот.
— Мы находимся в точке, когда по крайней мере внутри своего христианского сознания мы должны развести христианство и не-христианство. Мне кажется, от этого зависит судьба Церкви: будет ли наше христианское сознание уклоняться в сторону идеологии (и дальше в язычество и новые религиозные практики), или оно устоит, и мы сможем оставаться христианами.
Культ личности и Византия: заметки на полях
Опять же, в качестве заметки на полях, обозначим: действительно, ситуация предельно новая и касается далеко не только оценки личности И. В. Сталина. Как раз предложенный писателем Прохановым образ представляет собой попытку «встроить» власть и личность властителя в христианский миропорядок — попытку, очевидно, бессмысленную, учитывая атеистический характер советской идеологии, но на фоне всей истории Церкви невинную. Напомним, что трактовка свт. Иоанна Златоуста «удерживающего» как Римского государства предполагала, что эту функцию выполнял в том числе и языческий Рим — этот взгляд не стал мейнстримом в богословии (развитие он получил только в специфически эсхатологической теории «Москва — Третий Рим»), но он существует и не анафематствован.
Однако и учение об особой роли Рима, и отношение к императору как к иконе (нелишне будет напомнить, что в Византии в некоторые периоды существовало почитание портретов императора — как списков с иконы), даже если с чисто практической религиоведческой точки зрения представляло собой пример рецидива языческого культа императора, имело вполне христианское обоснование исходя из менталитета еще по сути человека античности, но уже христианина: христианский миропорядок существует и в онтологическом, и в геополитическом отношении. Он включает в себя и власть, а, следовательно, любые проявления власти ему подчиняются, им гарантированы и, в конечном итоге, его и поддерживают.
Однако в наше время геополитические позиции христианство уступает, говорить о христианской власти — по меньшей мере, наивно (в том мире, который можно считать христианским власть — светская, в той или иной степени лояльная к христианству).
История человечества и государства больше не могут быть только историей Церкви. Таким образом, исторические события, если они не связаны с Церковью непосредственно, могут восприниматься по отношению к ней исключительно как внешние. Поскольку онтологическое значение христианского миропорядка не исчезло, они могут иметь промыслительное значение, но поскольку светская власть потеряла значение как церковная сила (просвещение вселенной светом Христовой веры) — носители власти и прочие исторические персонажи больше не являются «служителями» этой церковной силы.
Между тем, народное сознание, уже вполне секулярное, но еще имперское, а из-за секулярного характера — советское, пусть и с приставкой «пост», продолжает видеть в носителе власти героя и наделять его религиозными функциями. Именно поэтому «нормально» считать не только Сталина святым, но и голосование за Путина — религиозной добродетелью, а против — соответственно, грехом. Что уж совсем смешно — текущая российская власть не имеет ни религиозной, ни псевдорелигиозной идеологии (в отличие от советской, имевшей в качестве идеологической базы «мессианскую» коммунистическую идею) и не претендует ни на какое религиозное значение.
Отношение к советскому периоду истории и в первую очередь к «культу Победы» — не единственный, но наиболее яркий пример этой новой секулярно-имперской «параллельной религии».
Участник дискуссии игумен Никон Белавенец опасности в гражданском культе не видит (правда, он говорил не о возвеличивании конкретных фигур, а о «гражданских ритуалах», типа поклонения Вечному огню).
— Не стоит однозначно об этом судить. Да, государство пытается выстроить некую квазирелигию. Это естественно, оно должно заботиться о своей стабильности, а оно многонационально и многоконфессионально. То, что это часто выглядит навязчиво и неудачно — вопрос другой.
Церковь в игноре?
Нередко существующее решение Церкви по тем или иным вопросам просто игнорируется. Это уже не относится напрямую к «гражданской религии», но тоже выявляет или является следствием рецидивов советского сознания. А вспыхивают эти рецидивы из-за того, что не осмыслено прошлое — к чему также призвал Сергей Чапнин.
-Очень большие проблемы возникают, когда мы принимаем решения, к которым мы не готовы. Есть замечательный документ 2011 года по сохранению памяти жертв новомучеников и политических репрессий, — напомнил он.
— Он обсуждался Межсоборным присутствием и был принят на Архиерейском соборе. Там ясно сказано, что Собор призывает Церковь разъяснять недопустимости возвеличивания в географических названиях тех лиц, которые ответственны «за организацию преследований и уничтожения неповинных людей, в том числе пострадавших за веру».
Весной 2013 года Всемирный Русский народный собор заявил, что не возражает против переименования Волгограда в Сталинград пусть и на несколько дней в году. Это не просто незнание официального церковного документа, это перечеркивание всей работы, которую Церковь вела. Об этом никто не говорит, потому что эти документы никто не знает — их никто не прочитал.
Я за то, чтобы принятые решения работали. Чтобы позиция Церкви была не позицией группы лиц внутри Садового кольца или где-то еще, а действительно соборная Церкви. Как этого достичь — большой вопрос, но это должно быть нашим общим делом. Нам нужен разговор.
Между тем, одна из наиболее острых проблем — Церковью и церковным сообществом не осмыслена не только современная проблематика, но и проблематика прошлого. Священник Сергий заметил, что нуждаются в осмыслении проблемы Синодального периода, темы, обсуждавшиеся перед Собором 1917-1918 годов и на самом Соборе. Не была осмыслена и сама революция.
-Один богослов сказал, что революция отмела отжившие церковные формы. Есть и в революции Промысел Божий. Но на сегодняшний день я не видел попытки понять, что за формы она отмела и как. Если мы говорим о церковном возрождении — то что возрождать? Мы должны вернуться не к Великой Отечественной войне (там много проблем!), а туда, к революционным временам, понять, какой урок мы должны вынести.
Уроки эпохи забываются стремительно, поэтому призыв обратиться к проблематике революционной и тем более предреволюционной эпохи справедлив, но наивен. Сергей Чапнин обратил внимание на то, что даже церковные дискуссии 1990-х годов фактически забыты. Забываются и более поздние события.
-Уже шесть лет я на первом занятии своим студентам в Свято-Тихоновском университете задаю вопрос: «Назовите семь — десять событий церковной жизни за последние годы?» И постоянно растет количество студентов (богословский факультет — своего рода молодая церковная элита!), которые не могут назвать ни одного события. Что это значит? Им неинтересна церковная жизнь? А ведь наше христианское сознание исторично — Господь воплотился в истории. Что уж говорить о логике развития церковной жизни за десять, пятнадцать, двадцать лет… Есть достаточно искусственная фокусировка на эпохе Вселенских соборов, а о том, что сейчас, каким был XX век — представления нет.
Дурная бесконечность
-Когда мы не опираемся на опыт Церкви, мы оказываемся в плену чудовищных мифов, — заметил Сергей Чапнин.
Пример такого мифа — спор об обновленчестве. Действительно, попытка свести идею обновленчества к реформированию богослужения грешит даже не узостью взгляда — это просто ошибочное представление. Переводами богослужения на русский язык начинали заниматься в Духовных академиях за сто лет до обновленцев, а ярый борец с обновленчеством священноисповедник Агафангел (Преображенский) не остался в стороне от этой богослужебной реформы.
Второй пример: разговор о связи исповеди и Причастия (а также — частоты Причастия). Он поднимается каждые пять-семь лет, проговариваются одни и те же аргументы. Вопросы, которые были без ответа, без них и остаются.
Что такое община?
Особого внимания заслуживает проблема языка разговора о Церкви. Вернее, подчеркнул Сергей Чапнин, интонирования. По его ощущениям, о Церкви надо говорить как-то иначе, но как — еще не вполне понятно. Кажется, подходящая интонация была найдена в книге.
-Как вам видится этот подход? — обращается он к читателям и участникам обсуждения. — Это что-то новое или разговор идет в той же системе координат? Это не праздный вопрос. У каждой эпохи есть своя интонация. Если двадцатилетний период церковного возрождения закончился, то и аргументы должны быть обновлены.
На некоторые вопросы в девяностые и нулевые просто не давалось никаких ответов. Одной из таких тем Сергей Чапнин назвал тему приходской жизни.
-Я услышал странный тезис: «Мы двадцать лет в конкретном приходе, но сейчас почувствовали, что удаляемся от приходского ядра. Мы переживаем участие в Евхаристии не как члены общины, а как „я перед Богом“, это индивидуальное переживание». Сначала я подумал, что это невозможно, но когда это говорит человек с двадцатилетним опытом церковно-приходской жизни, об этом нельзя не задуматься. Что такое реальная община? Не идеальная, а та, которая есть, в которой каждый из нас живет? Развивается ли она или находится в стагнации? В данном случае речь не идет о пастырской деятельности священника или социальном служении на приходе. Вопрос стоит шире — о самосознании приходской общины XXI века.
В связи с вопросом о Евхаристии, Сергей Чапнин приходит к выводу, что внутри Церкви параллельно существуют две традиции: частого и редкого Причащения. Проблемы существуют у приходов как одной традиции, так и другой. Другое дело, что сторонники редкого Причащения даже при активной приходской работе рискуют оказаться «протестантствующими».
В дискуссии не был проговорен вопрос, ставший актуальным в связи с обсуждением проекта документа о подготовке к Причащению. Между тем, как раз в связи с проблемами прихода он чрезвычайно важен: каково соотношение индивидуального и общинного в переживании Евхаристии? Еще протопресвитер Николай Афанасьев (а вслед за ним и протоиерей Александр Шмеман) обращал внимание на то, что переход в восприятии Евхаристии как манифестации Церкви, выявления и явления ее в мире и миру (и в этом смысле участие в Евхаристии является священной обязанностью христианина) к частной аскетико-мистической практике — самый радикальный поворот в экклезиологии за всю историю христианства и по сути видоизменение самой религии. Но можно ли говорить о том, что сама христианская религия в этом перевороте умирает или деградирует?
Судя по всему, некоторые закономерности характерные не только для всей истории Церкви, но и для жизни конкретной приходской общины и (а возможно и в большей степени) жизни конкретной личности. Колебания роста значения общего и индивидуального — нормальное состояние в христианской жизни. Удаление верующего (и даже многих верующих) от «приходского ядра» демонстрирует не кризис общины и даже не заставляет отвечать по-новому на вопрос о смысле общины — это своеобразная болезнь роста, если в случае роста уместно говорить о болезни.
Зачем нужна социальная работа в приходе?
Разговор об общине перешел к теме общего дела. Сергей Чапнин задал вопрос о формах социальной деятельности:
-Одно дело, когда община занимается социальной деятельностью в большом городе, а другое — когда маленькая община в селе, задумывается, как она может заниматься социальной деятельностью. Может — но в какой форме и с какими возможностями?
Протоиерей Александр Борисов в этой связи напомнил об опыте отца Александра Меня:
— Одной из его замечательных черт было гениальное умение находить, чем занять людей. Община созидается вокруг конкретной работы. Отец Александр давал переписывать и размножать тексты. Это могло быть не очень-то нужно, часто давалось только для того, чтобы занять людей. В наших условиях важна даже не сама социальная работа, а то, что она созидает общину. Начинается она с евангельских уроков, катехизации и так далее, а это возможно и в сельской общине. Это важно для того, чтобы человек обретал язык, чтобы говорить о своей вере.
Проговорить опыт
Отвечая на вопрос о том, по какому основанию были отобраны священники, процитированные в книге, Сергей Чапнин ответил, что главным аргументом была способность ясно сформулировать свой опыт — как служения на приходе, так и участия в общественной жизни. Именно поэтому в книге процитированы протоиереи Алексий Уминский и Георгий Митрофанов. В конечном итоге, убежден Сергей Чапнин, в историю войдут только те, кто смогли свой опыт осмыслить и вербализовать.
В продолжение этой работы отец Никон (Белавенец) предложил вместе составить книгу, в которой был бы собран опыт формирования разных — для начала московских — общин и их пастырей.
Зачем говорить Церкви и обществу?
Протоиерей Вячеслав Перевезенцев, настоятель прихода Новомучеников и исповедников Российских в селе Черноголовка, обратил внимание на вопросы, которые ставятся перед Церковью обществом.
-Какие вопросы общество перед нами ставит? Нам бы хотелось, чтобы оно ставило вопросы о спасении, покаянии… Но эти вопросы очень интимны, на них ждут ответов конкретные люди. А общество говорит о другом: насколько мы христиане? о милосердии, о прощении, о терпимости, о служении. Здесь происходит непонимание. Во многом на этом поле мы можем найти общий язык с обществом — потому что это всем понятно. Но вопросы ставятся все более и более остро. А ответов не дается.
Сергей Чапнин в отсутствии ответов на подобные вопросы со стороны Церкви видит угрозу для соборности.
-Если у священников не будет навыка ясно, без штампов говорить о реальных проблемах, то Церковь вообще разучится говорить с обществом. Если окажется, что спикеров от ее имени — всего пятьдесят — сто пятьдесят человек на всю Россию, то остальные тысячи священников, диаконов, монахов, епископов участвовать в серьезном общественном диалоге не смогут, у них не будет ни навыка, ни опыта. Если в публичном пространстве может высказываться только ограниченный список лиц, то они, соответственно, представляют ограниченный спектр мнений. Это удар по соборности.
Таинственной соборности — в единстве перед Чашей — таким ударом не поколебать. Но молчание Церкви парадоксальным образом отбросит ее к ситуации советских времен, когда она и не могла говорить — ни представлять обществу свою позицию, ни свидетельствовать о себе и Христе. По этой причине само проговаривание проблем, которое было представлено на обсуждении на Меневских чтениях, крайне необходимо для жизни Церкви.
Во время дискуссии (местами острой, но в целом конструктивной) несколько раз прозвучали предложения продолжить разговор о различных актуальных проблемах церковной жизни — опыт строительства общины, современное понятие кощунства и так далее.
Меневские чтения проходят ежегодно, так что ждем следующего сентября.
Подготовила Мария Сеньчукова, фото Анны Гальпериной
Купить книгу Сергея Чапнина «Церковь в постсоветской России» можно в магазине «Благочестие».
