На Рождественских чтениях 2012 года самая оживленная дискуссия разгорелась на секции, посвященной церковнославянскому языку и проблемам перевода. Правмир представляет вниманию читателей запись доклада протоиерея Сергия Правдолюбова, магистра Богословия, настоятеля храма Живоначальной Троицы в Троице-Голенищеве и авторскую версию доклада.
Протоиерей Сергий Правдолюбов
Осенью было опубликовано мое предложение – снять с обсуждения вопрос о церковнославянском языке. Это не значит, что я полностью доволен современным состоянием церковнославянского. Конечно, нет. Но никогда нельзя делать что-либо серьезное в экстренных реформаторских «большевистских» темпах. Вот так взять и к «февралю» принять решение об изменении… Эта работа должна проводиться постоянно, регулярно, всеми научными силами. Я немножечко скорблю о том, что специалисты-филологи, люди, которые понимают и дорожат церковнославянским языком и нашей русской культурой, почему-то очень мало выступают, не понимая всей языковой беды, которую несет молодое поколение.
Я не тот, кто отвергает все новое, но я и не похож на всех современных нормальных людей в том плане, что воспитывался в сельском храме. Деревянный рубленый храм, сельский приход, и наша улица, которая называлась у местных «Попова гора», где даже матом не ругались. Я вырос в атмосфере XIX века, церковнославянский язык для меня как родной. Он существует для меня живо и органично, и я не могу представить, что возможно иначе.
Потому, я и не понимаю вообще, в чем проблема? Зачем люди так волнуются и переживают. А что они хотят?
Прочитать и пропеть
Внимательного всматривания и изучения требует замечательный факт написания современных служб на церковнославянском языке нашего ХХ и XXI века.
Значение этого факта подтверждается, между прочим, авторитетными людьми, в частности, митрополитом Никодимом (Ротовым), который является духовным наставником нашего Святейшего Патриарха. Он сам писал новые службы на церковнославянском языке.
Профессор протоиерей Василий Стойков писал в Журнале Московской Патриархии (1979, № 4, стр. 38), что митрополит Никодим своей рукой, карандашом поправлял некоторые слова в Великом каноне св. Андрея Критского. Я свидетельствую о двух фактах, что правил текст Владыка Никодим по нашей традиционной Триоди. Исправленной Синодальной Триодью 1912 года под руководством архиеп. Сергия, он не пользовался.
Второе – у м. Никодима физически не было времени исправить весь текст, и поэтому выдаваемый за его перевод текст, изданный на Украине, ему не принадлежит. Надо разыскать ту Триодь, которой пользовался м. Никодим, и факсимильно издать его поправки.
Одна наша прихожанка написала акафист Блаженной Матроне Анемнясевской. Хорошо написала. Опытные люди, имеющие филологическое образование, исправили в акафисте ошибки. Потом я в течение шести лет каждое воскресенье в храме читал акафист Блаженной Матроне перед ее иконой, а в руке держал карандаш. Читаю-читаю и вдруг – раз, одно слово режет слух, не органично звучит в храме. Я карандашом на полях делаю пометку…
Текст, который напечатан в книге, – это одно, а звучащий в храме – порой другое. Я являюсь членом Синодальной комиссии по богослужению, и тексты, которые мы рассматриваем, проходят очень тщательный отбор, серьезную редакцию. И мы пропеваем не только тропари, но и стихиры. И когда мы слышим, что что-то не звучит и не прочитывается, меняем.
Интуитивный разговор
Я преподавал в Московской духовной академии и семинарии литургику. Мы со студентами внимательно и тщательно вникали в текст, я пытался понять, что для них трудного. И мое личное мнение преподавателя совпало с мнением, ни много ни мало, как иезуита отца Михаила Арранца, который в 1990-х гг. приезжал в Москву и в Андреевском монастыре читал курс лекций.
Он сказал: «Я пришел к выводу, что говорить студентам о литургии и о тексте литургии, когда они еще не имеют священного сана, бесполезно. Они не вникают, не поймут».
С моими студентами происходило то же самое. Один из них, записывающий все, что я говорю – просто по обязанности, через несколько лет подошел ко мне со словами: «Батюшка, как я вам благодарен. Я уже как два года священник и записи, сделанные на ваших занятиях, для меня очень значимы. Наконец, я начал понимать то, о чем вы говорили, и что я не понимал, когда я был простым студентом – мирянином».
photosight.ru. Фото: Настя Крючкова
Если будет заинтересованность в понимании текста, люди поймут. Если нет, даже семинарист – ничего не поймет, не захочет понимать. Очень важно, чтобы служащий священник сам понимал текст, структуру и смысл Литургии. Тогда намного легче будет и народу понимать службу. И поэтому надо разъяснять, поднимать народ до этого понимания. Ведь действительно язык совсем не так сложен, и нет там сложных и совсем непонятных слов.
Лечился я как-то в Германии, а в немецком языке знаю только лишь от силы пятьдесят, восемьдесят или сто слов. Но когда женщина-врач со мной разговаривала на немецком, мы с ней понимали друг друга. Интуитивно. Она мне говорит длинный-длинный монолог, а я не только понимаю, но и мог бы сразу перевести, хотя знакомыми оказались от силы пять или десять слов, все остальное – чистая интуиция. Нам известны случаи явления святых, когда они приходили к людям и разговаривали без участия речевого аппарата, от мысли к мысли…
Когда мы в церкви стоим и молимся, если мы интуитивно узнаем церковнославянские слова, остальное тоже может стать понятным. А потом, дальше, следует уже и объяснять их.
Пойдут ли люди на богослужение на современном русском?
Иллюзия непонятности церковнославянского языка заключается в греческой структуре предложения и вообще греческой мысли, которую мы не только не можем переделать на русский лад, но и не имеем права. Ибо «Символ веры» переводится на все языки одинаково по структуре греческого построения мысли. «Верую» большими буквами и двоеточие, а дальше список, во что мы веруем.
Когда мы слышим в церкви диаконское чтение: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови достояние Твое, молитвами… Пресв. Богородицы…, силою… Креста, предстательствы:…», и дальше идет длиннейший список предстательством кого мы что у Бога просим. Смысл этой конструкции улетучивается буквально через десять секунд из головы и читающего, и слушающего. И дальше идет сплошной родительный падеж. Люди говорят: о чем идет речь? Что за каталог? А какой смысл здесь есть?
photosight.ru. Фото: Сергей М. Румянцев
Вот здесь и кроется иллюзия непонятности. «Я не понимаю церковнославянского языка». А дело-то не в языке, а в конструкции греческой мысли. Нам, русским, требуется все время напоминать о чем идет речь. (Именно это констатировала одна ученая женщина и предлагала в скобках постоянно повторять для напоминания русскоговорящему человеку смысл читаемого – неустанно держащееся в голове ключевое слово, хотя греку, в силу устройства его ума, такого напоминания не требуется).
Но мы не можем искажать так богослужебный текст, загромождая его, чтобы только русский человек понял. А вот учебный Служебник, чтобы там хотя бы большими буквами в нужных местах разъяснялась грамматическая конструкция и объяснялся смысл читаемого, необходим. Есть такой опыт, кстати.
Божественная литургия у меня в этом плане разработана, отображены полиграфическими средствами не только предложения, но и длинные цепочки предложений. Становится гораздо легче понимать мысль, если ее развитие отражено на бумаге, и такой прием облегчает понимание текста семинаристу.
Надо трудиться над тем, чтобы лучше понимать читаемый текст, осознавать его, интуитивно чувствовать и не отбрасывать древнее наследие. Иначе потери будут совершенно неисчислимы.
Меня удивляет отвага молодых, решимость. Какой-то молодой человек написал:
«Вы, которые любите церковнославянский язык, сделали ужасающую ошибку. Своей неприступностью и своим отношением к этой полемике загубили очень важное и правильное дело. Вы отказались модернизировать церковнославянский. Имейте ввиду, что вы сами его прикончили. Потому, что люди поняли: с вами нельзя связываться, вы все только тормозите, мешаете. А уже идет работа, и есть кому вести эту работу, когда будет полностью отторгнуто все византийское наследие (значит, святоотеческое – прот. Сергий Правдолюбов), все греческие формы, и появится совершенно независимое богослужение на русском языке».
Это хуже, чем протестантизм. Это значит отрезать все корни, отрезать все церковное предание, все решения Соборов и сделать так: вот Евхаристия на столе, покрытом зеленым сукном, хлеб и вино, а все остальное – не надо, мы сделаем свое, совершенно новое.
Мой дядя, протоиерей Владимир Правдолюбов, ему сейчас 81 год, наблюдая за полемикой вокруг церковнославянского языка, хранит полное олимпийское спокойствие. «Что вы все волнуетесь? – говорит он. – Это уже было все: в эпоху обновленчества. Это просто решается. Люди перестают ходить в те храмы, где служат на русском языке. О чем вы волнуетесь? Люди просто не пойдут».
А вот я не знаю. Боюсь, что пойдут. Это тогда было так, когда еще существовала основа русской культуры, традиции Российской империи и русского духовного воспитания людей. Сейчас уже нет такой основы, мы уже далеко отошли от неё.
Поэтому я думаю, что волноваться надо, и всеми силами хранить наше духовное достояние, живую связь с Византией и древней Русью, а через это и с апостолами, святителями и преподобными всех времен, хранить связь со всей полнотой православного христианства. Не переделывать в ужасающие современные формы, а объяснять, проповедовать, учить, осмысливать и осваивать драгоценное наследие. А если потеряем его, то это будет страшная беда.
Текст к публикации подготовила Оксана Головко
Читайте также: