Для исследователя, читающего произведение Алексиевич, чрезвычайно важно и интересно то, что отношение ее к природе, переживающей вместе с человеком величайшую катастрофу современной цивилизации – это отношение абсолютно новое, и во многом – уникальное.
Природа в ее восприятии, становится не фоном происходящих событий, не инструментом раскрытия образов персонажей, не метафорой происходящего, и даже не предметом самостоятельного литературного и художественного интереса, но главным действующим лицом, объектом и субъектом этой планетарной катастрофы.
Человек, прежде неизменно бывший центром интереса литературы, оказывается не просто второстепенным, но и беспомощным персонажем перед лицом происходящего. «Трехмерный мир раздвинулся, …ярко вспыхнула бесконечность. Замолчали философы и писатели, выбитые из знакомой колеи культуры и традиции» — пишет Алексиевич.
Катастрофа становится чем-то новым, доселе невиданным, и для мира, и для человека. «За одну ночь мы переместились в другое место истории. Совершили прыжок в новую реальность, и она, эта реальность, оказалась выше не только нашего знания, но и нашего воображения. Порвалась связь времён… Прошлое вдруг оказалось беспомощным, в нем не на что было опереться, в вездесущем (как мы верили) архиве человечества не нашлось ключей, чтобы открыть эту дверь. Я не раз слышала в те дни: «таких слов не подберу, чтобы передать то, что я видела и пережила», «никто раньше мне ничего подобного не рассказывал», «ни в одной книжке об этом не читал и в кино не видел».
Оказавшись безоружным перед лицом происходящего, человек лишается своего «царского достоинства» — он больше не господин природы, и даже не ее слуга, а такая же часть окружающего мира, как вода, земля, дерево ветер.
Он более не творец и не хозяин. Он – объект катастрофы.
Женщину, сидящую у постели умирающего мужа, одного из первых ликвидаторов, «кто-то увещевает: «Вы должны не забывать: перед вами уже не муж, не любимый человек, а радиоактивный объект с высокой плотностью заражения. Вы же не самоубийца. Возьмите себя в руки», – пишет Алексиевич. Таким же «радиоактивным объектом» вместе с человеком становится то, что веками было его привычным окружением: «Убивала скошенная трава. Словленная рыба, пойманная дичь. Яблоко. Мир вокруг нас, раньше податливый и дружелюбный, теперь внушал страх».
Человек, таким образом, становится частью природы не в метафорическом, образном, философском, а в самом прямом, практическом, и очень страшном смысле. «Воссоединение с природой», о котором столько писали и говорили, происходит внезапно, непоправимо и неотвратимо, не по воле человека, а по его вине, и эту вину он честно делит пополам с им же самим разрушенным миром.
И эта совершенно новая (Алексиевич раз за разом повторяет эту мысль: новая, прежде невиданная, небывалая) катастрофа внезапно меняет масштаб человеческого существования в этом мире: «Другими глазами оглядываю мир вокруг… Ползёт по земле маленький муравей, и он теперь мне ближе. Птица в небе летит, и она ближе. Между мной и ими расстояние сокращается. Нет прежней пропасти. Все – жизнь».
Чернобыль в ее понимании меняет основные человеческие категории. Понятия «далекого» и «близкого» приобретают новые значения, время, измеряемое длинною человеческой жизни, выходит далеко за ее пределы.
Человек, лишенный своей привычной власти над миром, возвращается к нему в новой роли – в роли равного, а не в роли хозяина.
Приведу полностью один из самых (на мой взгляд) поразительных эпизодов из этой книги – рассказ пожилой женщины, Зинаиды Евдокимовны Ковалёнка, «самосела», человека, по своей воле оставшегося в полном одиночестве жить в зоне радиационного поражения, откуда были эвакуированы все жители:
«Расскажу я, как котика себе нашла. Не стало моего Васьки… И день жду, и два… И месяц… Ну, совсем, было, я одна осталась. Не к кому и заговорить. Пошла по деревне, по чужим садкам зову: Васька, Мурка… Васька! Мурка! Первое время много их бегало, а потом где-то пропали. Уничтожились. Смерть не разбирает… Всех принимает земелька… И хожу я, и хожу. Два дня звала. На третий день – сидит под магазином… Мы переглянулись… Он рад, и я рада. Только что он слово не скажет. «Ну, пошли, – прошу, – пошли домой». Сидит… Мяу… Я давай его упрашивать: «Что ты будешь тут один? Волки съедят. Разорвут. Пошли. У меня яйца есть, сало». Вот как объяснить? Кот человеческого языка не понимает, а как он тогда меня уразумел? Я иду впереди, а он бежит сзади. Мяу… «Отрежу тебе сала»… Мяу… «Будем жить вдвоем»… Мяу… «Назову тебя Васькой»… Мяу… И вот мы с ним уже две зимы перезимовали!»
Этот эпизод кажется мне таким важным именно потому, что это – пример нового отношения человека и мира вокруг него. Лишенный прав «хозяина», он встает на новое место в общении с окружающим миром — на место равного партнера в диалоге.
Алексиевич рассказывает о людях, которые не пожелали покинуть зараженные радиацией родные места, и остались переживать все случившееся вместе с землей, которая кормила и поддерживала их на протяжении многих поколений. Сосуществование с этой землей на новых условиях дало этим людям шанс на спасение.
В «Чернобыльской Молитве» есть рассказ беженцев из Таджикистана, нашедших в брошенных селях под Припятью спасение от другой рукотворной катастрофы – от войны. Одна из женщин, поселившихся в таком селе, говорит: «А мне тут не так страшно, как там… У меня там душа была мёртвая… Кого бы я там родила с мёртвой душой? Здесь людей мало… Дома пустые… Живём под лесом… Я боюсь, когда много людей.
… Почему сюда приехали? На чернобыльскую землю? Потому что отсюда нас уже не выгонят. С этой земли. Она уже ничейная, Бог её забрал… Люди её оставили»…
Свидетельства, которые приводит в своих документальных повестях Алексиевич, всегда предельно точны и предельно безжалостны. И тем не менее, мне представляется, что при всем ее трагизме, эта книга подводит нас к мысли, что в обретении человеком своего нового, скромного места в мире, закладывается самая возможность будущего. Будущего, где возможно примирение цивилизации и природы на новых условиях – на условиях того, что человечество признает за природой приоритетное право контролировать землю, воздух и воду в соответствии со своими интересами, а не в соответствии с сиюминутными интересами человека.
В своей книге ‘The Wealth of Nature’ американский историк профессор Дональд Ворстер формулирует чрезвычайно важную для конца 20 века идею. Вот что он пишет:
«Сегодня мы стоим перед лицом глобального кризиса, причина которого лежит не в том, как функционируют экосистемы нашей планеты, а в том, как функционируют наши собственные этические системы. Для преодоления этого кризиса нам потребуется максимально точное понимание того, как мы влияем на природу. Более того, нам потребуется точный анализ наших этических систем, и их дальнейшее изменение в зависимости от результата этого анализа. Историки и литературоведы, антропологи и философы, конечно, не смогут ничего изменить самостоятельно, но их помощь в понимании ситуации может быть бесценна».
Мне представляется, что вклад «Чернобыльской Молитвы» Алексиевич в это понимание трудно переоценить.