Ежегодная конференция «Наука. Философия. Религия» прошла в Дубне. В ней принимают участие философы, ученые, богословы из разных стран мира. На этот раз тема ее звучала так: «Человек в техническом мире: вызовы XXI века». Публикуем доклад участника конференции профессора Игоря Дмитриевича Невважая.
Религия, техника и наука в свете четырех кантовских вопросов
Всем хорошо известны знаменитые кантовские вопросы, которые, как он считал, прежде всего занимают любого человека. Это, во-первых, вопрос «что я могу знать?», во-вторых, вопрос о том, «на что я могу надеяться?» и третий вопрос – вопрос о том, «что я должен делать?» Если мы найдем ответы на них, то нам станет доступен ответ на главный вопрос: «Что такое человек?»
Имея в виду перспективу поиска ответа на последний вопрос, я хотел бы обсудить возможности природы человека в условиях развития техники как фактора, влияющего на все стороны жизни современного общества. Для этого необходимо фиксировать, условно говоря, систему координат, в рамках которой будет рассматриваться феномен техники. Такой системой координат для меня будет типология законов бытия.
Игорь Дмитриевич Невважай
Воспользуюсь кантовской классификацией законов. Первый тип законов – это закон «динамический» – все происходящее обусловлено своей причиной, и закон эмпирический, который человек открывает в опыте. Все это законы природы, в которых нам дана связь явлений по необходимым правилам. Как принадлежащий природе, человек подчинен этим законам. Но деятельность человека определяется также «прагматическими» законами, говорящими о том, что и как необходимо делать, чтобы достичь определенных целей, достичь, например, счастья, благополучия, равенства, справедливости и т. д.
Но «чисто» человеческими законами, но мнению Канта, являются законы свободы или моральные законы. Моральные законы говорит о том, что должно делать, если воля свободна, если есть Бог и есть загробный мир. Так его определяет Кант. Законы свободы говорят о том, что я должен делать как свободное, безусловное бытие. Определяя принципиальное отличие законов свободы и законов природы, Кант писал:
«Разум дает… законы, которые суть императивы, т.е. объективные законы свободы, и указывают, что должно происходить, хотя, быть может, никогда не происходит; этим они отличаются от законов природы, в которых речь идет лишь о том, что происходит».
Фразой «хотя, быть может, никогда не происходит» Кант, возможно, хотел подчеркнуть, что законы свободы реализуются не автоматически, а лишь благодаря усилиям, совершаемым людьми. Такого рода законы существуют не только благодаря тому, что они произведены на свет, но и, не менее важно, благодаря многочисленным актам повторения, воспроизводства их в жизни людей. Должное тогда выступает как искусственное правило, норма поведения, и как цель, которые каждый человек сам для себя определяет.
Понятие «должного» характеризует сферу любых «практических» актов — нравственных, прагматических, познавательных и т. д. Законы свободы как законы рождения и существования субъектного бытия не могут выступать в качестве объекта, которым мы могли бы по своему усмотрению овладеть (даже умозрительно), поскольку закон свободы — это закон существования «natura naturans», природы самой себя производящей, закон самого себя определяющего безусловного существования. Она отличается от «natura naturata» — природы произведенной, которой и является по сути мир техники. Природа естественная – это по-латыни «natura naturalis».
Техника принадлежит сфере прагматики, которая опосредует отношения между человеческим миром, как миром свободы, и природой, как миром необходимости. Человек, таким, образом, оказывается «разложенным» на три компоненты, которые условно можно назвать человеком религиозным, человеком техническим и человеком естественным.
Человек в своем бытии подчинен действию и реализации соответствующих трех видов законов: законов свободы, или целеполагания, законов целесообразности и законов природной необходимости (в частности, закону причинности). С этой точки зрения человек технический не является автономным и отделенным от двух других своих ипостасей.
Далее, я хочу обратить внимание на внутреннюю связь трех кантовских вопросов, которыми интересуется каждый человек и указанной классификацией законов и, соответственно, тремя базовыми измерениями человека.
Поиск ответа на вопрос «что я могу знать?» есть дело научного познания. Знание, выражаемое дескриптивными суждениями, несет информацию об объективной реальности, которой мы принадлежим фактически, по факту своего рождения, или вхождения в природный мир. Человек естественный – как я его называю – это человек, который знает себя как особую вещь («мыслящую»), принадлежащую объективному естественному, или природному, миру и который подчиняется законам этого мира независимо от своей субъективности и субъектности.
Ответы на второй вопрос – «на что я могу надеяться?» – это вопрос техники в широком смысле этого слова. Эти ответы даются в форме суждений, которые имеют характер предписаний (прескриптивные суждения). Они говорят о том, что мне надо делать, если я хочу достичь известных целей. Таким образом, сфера техники есть сфера законов возможных, разрешенных действий, которые ведут к достижению цели. Тогда к области техники мы можем отнести не только машины, автоматы, но и биотехники, политические и правовые техники.
Ответы на третий вопрос – «что я должен делать?» – принадлежат сфере безусловного, каковыми являются абсолюты религиозные и связанные с ними нравственные абсолютные ценности. Такого типа ответы даются в форме не просто прескриптивных суждений, но и, что гораздо важнее, суждений перформативных, то есть суждений, которые собственно и являются действиями: я должен клясться, я должен обещать, я должен быть ответственным, я должен творить добро и т.д. Причем сами эти действия неотделимы от акта говорения и осознания. Перформатив свидетельствуют о том делании, которое осуществляется ради самого себя, то есть само действие содержит в себе собственную целью.
С подобными суждениями мы сталкиваемся в области религии, где целый ряд фундаментальных догм являются суждениями, которые, на мой взгляд, являются не описаниями каких-то внешних событий, а тем, в чем мы сами оказываемся и актерами и авторами. В этих перформативных суждениях мы представляем самих себя, а не что-то другое либо дочеловеческое (природное), либо техническое анонимно-человеческое (целесообразные действия).
В данном контексте я, употребляя термин перформатив, имея в виду любую знаковую деятельность, связанную не только с естественным языком или речью. В этом смысле перформативные действия являются само-целевыми. Они совершаются с целью, которая состоит в том, чтобы их совершить.
Техника есть сфера реализации прагматических законов. Прагматический закон говорит о том, что надо делать, если заданы определенные цели. Какие риски, опасности связаны с техникой, если она является лишь средством достижения целей?
Во-первых, риски могут быть связаны с целями. Мы ставим недостойные цели, а средства не могут быть ответственными за то, что обеспечивают достижение таких целей. Или цели могут быть иллюзорными и недостижимыми.
Другая опасность в том, что само средство может собой подменить цель. Например, некоторые, выражаясь современным языком, гаджеты имеют не только функциональное, но и чисто статусное значение. Примером может быть мобильный телефон или персональный компьютер. Они являются не только (и не столько) средствами связи и поиска информации, сколько целью. Обладание этими средствами становится целью, достигая которую люди демонстрируют свой социальный статус. Здесь мы имеем довольно старую проблему, которая состоит в том, что для того, чтобы быть человеком, надо что-то иметь и или чем-то быть. Присвоение внешнего в качестве свойства, то есть в качестве того, что является своим, есть простейший, но чисто иллюзорный и сугубо символический способ чем-то быть. Обладание книгой или очками может быть знаком ума. В этом смысле технические средства могут оказаться самыми иллюзорными объектами. Обладание калькулятором может быть знаком того, что вы умеете считать, хотя в действительности ситуация может быть прямо противоположной.
Сказанное о технике как посреднике в отношениях между миром свободы и миром природной необходимости позволяет оценить значение и смысл техники в жизни человека. Для этого рассмотрим технику в контексте тех жизненных ориентиров, которые свойственны человеку.
Должное, возможное и запрещенное в человеческом бытии
Экзистенциальное пространство человека имеет три измерения: это сфера должного, сфера возможного и сфера запрещенного.
Первая – сфера должного – есть та размерность экзистенциального пространства, в которой существуют символические предметы, благодаря которым человек производит и воспроизводит в себе социально значимые качества. Быть человеком – это долг, обязанность человека как перед самим собой, так и перед другими людьми.
Почему здесь я говорю о долге? Да, просто потому, что быть человеком – это не «естественное» состояние, а искусственно произведенное и поддерживаемое благодаря повторяющимся действиям. Этим я выражаю убеждение в том, что от природы человек не является чем-то заданным, то есть не является ни моральным, ни правовым, ни познающим и т.д. субъектом.
Данная сфера должного есть одновременно сфера свободы. То, что выделяет человека из мира природы – это как раз способность творить законы, по которым существуют человеческие личности. В этом смысле, например, законы морали – это законы свободы, поскольку они могут существовать только за пределами мира природной необходимости и закономерности.
Нормативность есть принцип человеческого бытия. Человеческое бытие не детерминировано внешними причинами и обстоятельствами. Человек должен совершать усилия, чтобы быть, его бытие не определено автоматизмами природных программ. Воспроизводство структур поведения – основа человеческого бытия. Это и создает норму. Человеческое бытие существует как норма, оно требует воспроизводства, повторения. Повторение превращает первичное «усилие» в общую норму. Норма, традиция создается повторением. Нормативность, долг связаны с трансцендированием.
Поскольку понятие нормы в данном контексте является существенным, я хотел высказать ряд принципиальных соображений, касающихся общего понимания нормы.
Я возьму в качестве исходного определение нормы как установленного эталона, стандарта для оценки существующих и образца создания новых объектов. Из этого следует, что норма отличается, с одной стороны, от воплощающего ее реального предмета, с другой, — от фиксирующего ее нормативного высказывания, например, юридического закона или грамматического правила. Как эталонный объект, так и нормативное высказывание могут соответствовать норме, но не являются ею. Поэтому я думаю, что нормы следует отличать от нормативных предложений, которые являются разновидностью фактических высказываний. Хотя некоторые юристы нередко их отождествляют, когда рассматривают право лишь как писаный закон. Таким образом, норма есть отношение высказывания и реальности.
Но мне представляется возможным дать еще более общее определение нормы. В своей книге «Социальные аспекты эмпирического познания» (Саратов, 1989), посвященной изучению природы и познавательных функций эталонов измерения, я показал, что эталон имеет символическую функцию, благодаря которой мы связываем измеряемую величину с формой ее представления. Приведу простые примеры. Допустим, что измеряемая величина – это стоимость товара. Его стоимость выражается в некотором количестве монет. Эталон — в данном случае это деньги — связывает символически стоимость товара и количество монет. Время измеряется числом движений (колебательных) в часах, и поэтому всякий эталон в данном случае связывает время и количество колебательных движений. Таким образом, эталон – это предмет, процесс, который своей репрезентационной формой (в вышеприведенных примерах это количество монет, или число колебаний) символически выражает измеряемое свойство. Эти примеры показывают, что эталон, норма есть фиксированное символическое отношение между измеряемой реальностью и ее выражением, репрезентацией.
Когда мы говорим о нормах в сфере человеческих поступков, то универсальной репрезентативной формой последних (хотя, не только их) является язык, языковые выражения. С этой точки зрения мы можем говорить о необходимо нормативном (и именно нормативном!) характере отношения между языком и действительностью. Норма есть определенная связь высказывания с действительностью. Такого рода связь может весьма различной. Обобщая, можно сказать, что нормативным является само отношение знака и значения. Норма же есть фиксация характера этого отношения. Содержательно эти отношения могут быть разными, и они зависят от качества значений и форм представления. Но формально мы можем классифицировать типы нормативности, отличающиеся по формами, или способами, отношений между обозначаемым и обозначающим.
Я хочу обратить внимание на одну из возможных и важных классификаций, которая основана на том, что либо мы рассматриваем обозначаемое как обусловливающее обозначаемое (знак определяет значение), либо обозначаемое считается обусловленным обозначающим (значение определяет «свой» знак). Эта классификация позволяет выделить два типа норм, один из которых связан с интерпретацией знака, а другой – с выражением значения. Иначе говоря, есть нормы, в которых фиксируется то, что данный знак имеет определенное значение, которое есть следствие интерпретации. Речь идет о значении знаков, или символов, существующих не только в виде предметов, но и поступков и отношений. Например, существуют имена, а люди придают им определенное – иногда новое – значение. С другой стороны, существуют нормы, которыми фиксируется определенное выражение (в виде знака) данного содержания, или значения. Например, когда мы даем чему-то имя. Таким образом, интерпретация имени и собственно именование чего-то являются разными способами образования норм. Совершенно очевидно, что такое понимание нормативности свидетельствует о том, что нормативность как атрибут человеческого бытия является траснцендентной по отношению к природе характеристикой.
В человеке есть некая действующая сила, толкающая его к трансцендированию и создающая нормативность. Эта сила есть свобода, не имеющая никаких конкретных оснований, которые мы могли бы находиться в какой-нибудь конкретной, окружающей индивида культуре. Сказанное о свободе также означает, что, например, честность, добро, любовь и тому подобное отличаются от лжи, зла или ненависти тем, что последние всегда имеют причины, а первые – никогда. Разве должны существовать какие-нибудь причины для того, чтобы быть честным и добрым? У них нет причин. А у лжи, зла, преступления всегда есть причины. Это соответствует кантовскому пониманию человеческого бытия как относящегося к сфере свободы. Нечеловеческий (дочеловеческий) способ существования принадлежит царству необходимости и потому объясняется с помощью причин.
С этой точки зрения попытки объективно научно объяснить возникновение человеческих норм я оцениваю как методологически некорректные. Так, например, в рамках весьма популярного социобиологического похода представители естественных наук стремятся доказать, что такие человеческие качества, как совесть, доброта, сочувствие и справедливость, есть результат биологической эволюции, показывая, что это выгодно в биологическом смысле, ибо благородство и справедливость давали людям преимущество в процессе выживания. С моей точки зрения всё это выдумки с добрыми намерениями.
Личностное действие – это то, что не выводимо из того, как принято в данном обществе, и совершилось не потому, что в данной культуре так принято поступать. То, что мы называем личностным деянием не имеет никаких условных оснований, оно безусловно. Наше личное существование формируется в зависимости от нашей способности применять и расшифровывать символические понятия. Скажем, в христианстве личностное бытие рассматривается как такое, которое складывается в зависимости от того, как расшифрован символ жизни и тела Христова.
Личностные структуры не есть структуры нашей индивидуальности. В той мере, в какой мы поступаем личностно, мы не индивидуальны. Например, Будду или какого-нибудь индийского мудреца можно узнать только в той мере, в какой он сам выделился в качестве личности, т. е. не индуса. Личностные действия трансцендируют любые конкретные порядки. Этот тип действий, как подчеркивал М.К. Мамардашвили, поддерживает такое бытие, которое организовано так, чтобы воспроизводиться в качестве бытия, мира, космоса только при наличии со стороны человека усилия или при условии трансцендирования как личностного деяния. Этот тип личностного бытия я называю трансцендирующим, или религиозным типом.
Человеческие установления таковы, что они не существуют без того, чтобы в каждый данный момент не находились люди, способные поступать личностно, т. е. способных воспроизводить это установление, например, моральный закон, юридический закон и т. д. А если нет этих личностей или хотя бы одной такой личности, то эти установления не воспроизводятся, т. е. человеческий мир умирает. За другого человека невозможно что-то понять, невозможно прожить его жизнь, сделать его личностью.
С другой стороны, сегодня мы имеем рост числа людей, жизненные условия которых не связаны с условиями их богатства. Кроме того, среди людей популярны идеологические схемы, упрощающие действительность, избавляющие от необходимого труда, от необходимого собственного развития. Чтобы воспроизводился сложный мир, должно воспроизводиться сложное усилие саморазвития, т.е. капиталовложения в себя, в свои способности, деяния, воображение, мышление. Без этого мы будем иметь полностью застойное общество.
Современная же техника весьма способствует тому, что человеку все меньше надо совершать усилий, чтобы иметь человекоподобный образ жизни, чтобы внешне быть похожим на человека и при этом от человека вовсе не требуется собственных усилий, чтобы быть личностью. Техника опасна именно тем, что она облегчает имитацию человеческих усилий и тем портит человека, подобно тому, как сырьевое изобилие или избыток не созданного человеком богатства (Испания после завоевания Южной и Центральной Америки) портит слабую человеческую породу.
Человек, например, должен усваивать знания. Он должен отчитаться за это усвоение. Человек с помощью техники может отчитаться за то, чего он не делал (не усваивал). Это происходит потому, что человек должен что-то делать, имея в виду отчет перед обществом. То есть человек что-то делает не для себя (честно, подлинно), а для других (ожидая поощрения). Связано это с тем, что мир техники – это уже не мир свободы в выше рассмотренном смысле, а мир возможностей.
Иметь возможности и быть свободным – это не одно и то же. Человек как физическое существо может перемещаться в пространстве и во времени. Это обусловлено законами природы. Техника предоставляет новые возможности, например, двигаться быстро и перемещаться на очень большие расстояния. Человек может видеть глазами многое, но мелкие объекты он может видеть только с помощью, например, микроскопа. Техника постоянно расширяет наши возможности и во все возрастающем количестве областей. Теперь сюда входит уже генная инженерия и нейронауки, расширяющие возможности формировать наши биологические и психические свойства, способности без собственных усилий со стороны формирующейся личности. Но лишь свободный человек способен ставить задачи: двигаться или не двигаться, смотреть или не смотреть, улучшить свое воображение с помощью наркотиков или творческих усилий.
Человек, который живет в пространстве возможностей, в пространстве того, что разрешено, что можно иметь в качестве условия своего существования, есть человек технический. Такой человек относится к созданным искусственным условиям своего существования как к анонимным, «естественным» и существующим именно для него. Разрешенность, дозволенность чего-то является формой власти. Техника есть способ легитимации власти человека над предметным миром. Если мне что-то разрешено, то значит, я имею право на это, значит, я имею власть над этим. Техника по своей сущности провоцирует человека к установке вседозволенности. Техника дает силу несоизмеримую с индивидуальной человеческой, и эта несоразмерность создает иллюзию всевластия.
И на кантовский вопрос – «На что я могу надеяться?» техника дает ответ – «На всё», или «На что угодно». Подобная установка сознания (а не реальные возможности техники) и является настоящей угрозой человечеству. Потому что тезис «всё может быть», или «всё возможно», означает утверждение беззакония, беспредельности, неопределенности в бытии.
photosight.ru. Автор: Магомед_1
Человек естественный – это существо, осознающее законность (но не правомерность!) своего существования, то есть соразмерность своего бытия объективным законам природы. Как законы необходимости, как законы того, что не может не происходить, они говорят человеку о невозможности жить вопреки этим законам, о невозможности их отрицания. Правда эти законы ничего не говорят о том, как надо или можно существовать в таком мире. Из второго закона Ньютона не следует, как лучше передвигаться в пространстве, например, жилища. В частности, из этого закона нельзя вывести то, что наилучший способ перемещения тяжестей в поле тяготения Земли связан с использованием колеса.
Природа ничего людям не предписывает. Самым ценным с экзистенциальной точки зрения в науке является знание того, что невозможно. Всякий научный закон, как в свое время заметил А. Уайтхед, содержит в себе принцип запрета. А развитие науки, по мысли И. Пригожина, которую он обосновывает в своей книге «Порядок из хаоса», связано со все более широким пониманием того, что в мире природы является невозможным.
Таким образом, «человек естественный» — это человек, имеющий научные представления о себе как части природы. Поэтому наука нужна для того, чтобы, с одной стороны, знать каковы возможности нашей объективной природы, а, с другой стороны, знать, чего мы не должны делать вопреки этой природе, что запрещено этой природой. Поэтому наука есть способ ограничения техники как бы «снизу», со стороны законов природы. И техника есть не столько, на мой взгляд, расширение возможностей природы, сколько человеческое изобретение объектов, существование которых не может противоречить законам природы. С этой точки зрения техника ограничена, она может не всё.
Но техника ограничена также и «сверху». А.Н. Павленко, рассматривая этот вопрос в своей книге «Возможность техники», пишет о внутренних и внешних запретах техники. В моей терминологии «верхняя» граница техники определяется тем, что я назвал религиозным человеком.
Кроме того, существует также экзистенциальный запрет, который заключается в том, что человек не допустит технику до решения задачи уничтожения человека. Техника – это ведь не просто «железо», но и ее применение, функционирование. Бомбу сделали, но массового использования человек пока не допускает. Целеполагание все же находится за пределами компетенции техники. Техника может лишь претендовать на эту функцию, но не реализовывать ее.
Целеполагание и нормотворчество – удел человека не технического, а «религиозного». Человек религиозный создает правила общего с другими людьми совместного существования. Он вырабатывает правила признания бытия другого человека.
Важно также понять, что ограничение техники не означает ее подавления. Надо согласиться с тем, что бороться с техникой как источником некоторых проблем методами, соответствующими сущности самой техники бесполезно.
Это очень ясно было показано М. Хайдеггером, увидевшим сущность техники в поставе. Технику нельзя преодолеть ею же, то есть следуя поставу. Техника является воплощением целерациональности, и эра постава является временем разбожествления. Божественное есть синоним безусловного, которое есть то, что не может быть сделано, поскольку оно лежит, как отмечал Хайдеггер, в основе всякого делания, и поэтому оно должно было исчезнуть, когда все сущее стало познаваться в качестве наличного состояния, предназначенного только к использованию человеком.
Хайдеггер видит угрозу человеку в его стремлении все подчинить своей воле. То, что угрожает человеку в его сущности, — писал М. Хайдеггер, — есть волевое убеждение, будто посредством мирного высвобождения, преобразования, накопления сил природы, а также управления ими человек может сделать человеческое бытие для всех сносным и в целом счастливым. Безусловное не находится во власти постава, но Хайдеггер искал его в произведении искусства. Но ведь и человек как совокупность социальных качеств есть произведение, есть результат личностных усилий (о чем говорилось выше).
Поэтому «верхняя» граница техники есть сфера безусловного, или сфера свободы. Поэтому я бы согласился с немецким философом В. Хёсле, когда он связывает решение проблемы техники не с опорой на целерациональность, а на ценностную рациональность, которая как раз и лежит в области свободы. Техника сегодня существует в контексте вытеснения ценностнорационального разума целерациональностью. Последняя всегда ищет ответ на вопрос «что можно делать?» (это иная формула кантовского вопроса «на что я могу надеяться?»). Дать ответ на вопрос «Что я должен делать?» техника не может. Религия, мораль, то есть ценностные формы сознания призваны отвечать на последний вопрос.
«Преодоление техники» станет возможным тогда, когда вопрос о должном станет важнее, или, по крайней мере, не менее важным, чем вопрос о возможном. Когда же такой вопрос станет актуальным? Видимо тогда, когда ответ на него не будет связан с возможностями власти, господства, постава, то есть с зависимостью от техники. Один из вариантов простого ответа – это отказ от техники. Это означает признание принципа недеяния, признание в качестве ценностей ограничение, меру, совершенство, гармонию. Это вариант отрицательной свободы.
Другой путь может быть связан с реализацией позитивной свободы, то есть с бытием безусловного. Техника создает условия возможности чего-то, что нужно человеку. Но остается сфера безусловного, в которой само условие создается неким действием. Техника же дает нам возможность отсрочивать действие и условие его реализации. Условие есть, а действия нет. Временное дистанцирование человеческих возможностей и действительности – вот сущность техники.
Но человек как безусловное бытие действует не только в согласии с имеющимися условиями, но и создает условия для совершения безусловных поступков. Таковы творческие поступки. Например, какие нужны условия, чтобы мыслить? Только одно: начать мыслить. Хочешь мыслить – мысли! Какие условия нужны, чтобы сделать добро? Только одно – начать делать добро. Почему? Да потому, что это достойно человека!
Мы должны развенчивать смысл техники как единственной реальности, ради которой и для овладения которой человек живет. Разбожествление мира есть результат атомизации, индивидуализации человеческой жизни, есть следствие непризнания человеческой свободы. Преодоление отчуждения человека от собственной сущности начинается с осознания необходимости совместного человеческого существования как условия индивидуальной человеческой жизни. Поэтому хотя техника и дает нам средства общения, но это средство не должно заменять общение с другим, не должно отдалять нас друг от друга. Мобильники не делают нас ближе друг другу.
Итак, ограничение техники «сверху» есть отношение к ней лишь как к посреднику между безусловным свободным человеческим бытием и необходимостью быть в природе и жить по ее законам. Техника должна помогать, а не замещать человеческие усилия. Наконец, надо всегда помнить, что есть сфера бытия человека, где техника вообще ничем помочь не может. Это сфера целе- и нормополагания и, таким образом, формирования человека. Напомню, что нормы суть фиксация определенного отношения между знаком и значением, то есть они всегда связаны с интерпретацией, поиском смыслов и языка выражения.
Этические отношения должны быть важны для людей. Эти отношения никакая техника не обеспечивает, т.к. этическое есть сверхестественное, которое не является «расширением» естественного. Никакие законы биологии не определяют содержание и смысл презумпций, которые мы должны принять ради обеспечения человеческого общения. Например, мы принимаем презумпцию о том, что все люди от природы добры и не злонамеренны не потому, что они таковы «по природе», а потому, что без этой презумпции человеческое общение будет невозможным. Такова же «природа» знаменитого кантовского категорического императива. Век техники – это век, в котором не стало легче говорить правду, но легче стал обман.
Знакомая всем экологическая проблема – это проблема техники в том числе. Но это проблема сосуществования, согласования двух рядов законов: законов природы и законов общества, в сущности которых лежат законы свободы. Прагматические законы можно рассматривать как промежуточный вариант законов, как законы, опосредующие связь законов необходимости и законов свободы. Техника, прагматические законы призваны соединять и опосредовать эти два других вида законов.
Итак, как быть свободным в мире необходимости? Вот вопрос, ответу на который должна быть подчинена судьба техники. «Обожествление» техники есть следствие предания забвению проблемы морали и свободы. В центре жизни должно быть Общение Свободных Субъектов (Личностей). Техника дает возможности что-то делать, чем-то обладать, быть способным к чему-то. Человек-творец вырождается в человека-работника, делателя. Что человеку остается делать, если всё, что он может сделать, обеспечивается техникой. Без нее человек уже мало, что может делать.
Остается, однако, одно применение свободы: недеяние. Человек может отказаться что-то делать. И в этом отказе техника ему не нужна! Свобода недеяния – это важно. Отказ от привычных ложных ценностей. Этого требует современная тупиковая экономико-политическая ситуация в мире капитализма.
Мы имеем кризис целе- и смыслополагания. Одна из серьезнейших проблем – это то, что всякая деятельность превращается в технологическую. Связано это с тем, что все цели и смыслы кажутся уже определенными и раз и навсегда заданными (тезис «конца истории»). Задача лишь в выработке средств и правил для их достижения. Изобилие средств привело к тому, что выбор целей ушел на второй план и уступил задаче выбора средств и способов достижения целей. Актуальная задача сегодня состоит в том, чтобы люди стали сами заниматься целеполаганием и нормообразованием. Но что должно их подвигнуть к этому?
Читайте также:
 |
|
 |
Библейский взгляд на научно-технический прогресс: Ноев ковчег или Вавилонская башня? Священник Олег Мумриков «Возможен ли прогресс, логичен ли, оправдан ли, потребен ли прогресс миру, в котором смерть – самая неизбежная необходимость?» |