Сюжет: Христианство в мегаполисе
…ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего. (Евр. 13.14)
Вавилон – это состоянье ума. (шумерская народная песня)
В дневниках о. Александра Шмемана есть запись: «Вчера после обеда с детьми Хопко на крыше World Trade Center. Потрясающий вид на Нью-Йорк, сначала в свете заката, потом в ночных огнях. Очевидная для меня красота этого зрелища. … Не «деревня», а город – символ, реальность христианской веры. «Природой» без города занято язычество».
Возможно ли – разглядеть Новый Иерусалим в силуэте Манхэттена, в котором многие из нас увидели бы, скорее, Вавилон? В эпоху, когда жизнь в городе для всех нас – христиан, язычников, безбожников – не более, чем вынужденная необходимость, а бегство «на природу» — одна из немногих доступных «радостей» для современного горожанина?
Очевидно, что рукотворный город, который есть прообраз Горнего Иерусалима, может стать устрашающей карикатурой. Город манит иллюзией свободы, однако, по мнению современного философа, «свобода, которую обретают горожане-бюргеры в городе — это свобода человека желания, который весь остальной мир рассматривает через призму потребления и использования, превращения в собственное сырье», а сами города — это «левиафаны со своей морфологией, семиотикой, инфраструктурой, производством. В них человек утерян и погребен. Это такие саркофаги, гробы человеков … Это помойные ямы человечества, в которых много дерьма, всяких отходов от человеческой деятельности, в которых иногда встречаются и драгоценные жемчужины. Эти артефакты некоторые сумасшедшие одиночки выставляют в отдельных местах, называют эти места музеями, организуют им смотрины. Люди ходят на эти смотрины, любуются, причмокивают, качают головами, выходят — и тут же плюют и грызут семечки».
Что есть город для христианина? Если это Левиафан, который поглощает каждый день новые жертвы, то цель жизни в городе может заключаться лишь в одном – этой жертвой не стать, сбежав, в лучшем случае, на курорт, а в худшем – спрятаться от глаз Левиафана в храме/дома/внутри самого себя, надвинув на брови ушанку/косынку/скуфью. Видимо, в нашем желании сбежать из безликого мегаполиса, или, хотя бы, спрятаться от него, и следует искать объяснение тому, как священника могли привести в восхищение нью-йоркские небоскребы.
Нью-Йорк
Еще одна запись в его дневнике: «Вчера после обеда водил племянницу Наташу по Нью-Йорку (33-я улица, потом Уолл-стрит, Фултон-стрит…). Страшно холодный, страшно ветреный, темный день. В ущельях-улицах между небоскребами трудно идти от ветра. Что-то грандиозное в этих громадах, в их скоплении в одном месте, в окруженности их водой с висящими над нею мостами (Brooklyn Bridge — весь кружевной, прозрачный, Manhattan Bridge…), и что-то, меня всегда «вдохновляющее». Идя с Наташей, показывая ей, думал о Солженицыне с его ненавистью к городам, асфальту, высоким домам. Он бы, наверное, проклял все это с ужасом и отвращением. А вот я не нахожу в себе ни этого ужаса, ни проклятия. Настоящий вопрос: есть ли это часть того «возделывания мира», которое задано человеку Богом, или нет? Солженицын, не задумываясь, отвечает: «Нет», но прав ли он? … не могу отделаться от чувства, что и тут что-то просвечивает, чего падение не в силах до конца затмить. Но что это — не знаю… Знаю только, что есть и величие, и красота в этих царственно возвышающихся, грозно скопленных громадах, в их грандиозности и, вместе, простоте, в этих тысячах освещенных окон, есть гармония, есть «музыка»».
Итак, город есть «возделывание мира». Понимание того, мир существует для того, чтобы его возделывать, а не для того, чтобы от него убегать и прятаться, не является сильной стороной православной традиции. Вспомним Соловьева: «Здесь, на Востоке, особенно резко проявился контраст между язычеством города и христианством пустыни. За единственным исключением св. Иоанна Златоуста, проповедь восточных аскетов не имела в виду никаких христианских преобразований общественного строя. Во всей византийской истории нельзя указать ни одного требования в этом смысле. Мудрено ли, что государство и его законы оставались такими же языческими, как и общественные нравы?»
Храм Христа Спасителя, Москва
Можно найти немало примеров бегства святых из городов, однако, вера не только заставляет убегать из города, она может и приводить в город. Вспомним пророка Иону, проделавшего непростой путь в Ниневию – «город великий у Бога, на три дня ходьбы», «в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота». Египетские патерики сохранили трогательный рассказ об Иоанне Колове, который выходит из пустыни и приходит в город, чтобы спасти из публичного дома женщину, в прошлом помогавшую братии имуществом. Преподобный Антоний Великий, согласно житию, дважды покидает пустыню и приходит в Александрию – чтобы поддержать мучеников и защитить Православие. По преданию, Господь приводит Антония в Александрию, чтобы встретиться с сапожником; спросив, как он живет, святой услышал в ответ: «Ничего я не делаю, а лишь работая, смотрю на проходящих мимо людей и помышляю: все спасутся, один я погибну». Казалось бы, что может быть страшнее для пустынника, чем проводить каждый Божий день на улице большого города? Однако, именно здесь сапожник учится тому, чему не научился в пустыне Антоний.
В начале XXI века мы празднуем соборы святых, просиявших в мегаполисах — к примеру, в Петербурге. Святой Иоанн Кроштадский был окружен толпами людей, и он служил этим толпам, создавая приюты, столовые и мастерские для тех, кто не мог прокормить себя сам. Обращаясь к блаженной Ксении, мы говорим: «в суете града великаго аки пустынница жила еси, молитвы к Богу возносящи непрестанно».
Итак, даже «град великий» не может быть препятствием тому, чтобы создать пустыню внутри себя. Убегать бесмысленно; где бы ты ни был – в лесу, в пустыне, на острове — паломническая служба настигнет тебя, если захочет. В городе тебя не найти. В деревне ты живешь как в аквариуме; твои действия, твои слова обсуждаются и интерпретируются. В городе ты можешь быть незаметным, город дарит анонимность.
В то же время, город дает возможность приготовления к Царству Божьему, где мы едва ли будем поодиночке.
«Поскольку, как мы видим, всякое государство представляет собой своего рода общение, всякое же общение организуется ради какого-либо блага (ведь всякая деятельность имеет в виду предполагаемое благо), то, очевидно, все общения стремятся к тому или иному благу, причем больше других, и к высшему из всех благ стремится общение, которое является наиболее важным из всех и обнимает собой все остальные общения». Так начинает «Политику» Аристотель, и попадает прямо в точку. «Государство» — в данном случае — полис, т.е. город-государство, а не государство-империя в современном понимании, а «общение» – в данном случае, кинония – слово, которое в греческом языке означает гораздо больше, чем коммуникация через слова. В христианстве это слово было воспринято со множеством значений: кинония есть общение и единство христиан с Богом и друг с другом, кинония есть таинство Причащения. Знал ли Аристотель, что прорисовывает контуры небесного Иерусалима, говоря о городе, как об «общении, наиболее важным из всех»? Если переосмыслить греческого философа, в христианском значении слова кинония отношения людей в городе не ограничиваются социальными и экономическими отношениями.
«Рассказывали об авве Макарии Великом: однажды, проходя пустынею, нашел он череп мертвеца, валявшийся на земле. Старец, ударив череп пальмовою палкою, сказал ему: кто ты такой? — отвечай мне. Череп отвечал: я был главным жрецом язычников, живших на этом месте; и когда ты, авва Макарий — духоносец, милосердуя к страждущим в мучении, помолишься о них, тогда они чувствуют некоторою отраду. Авва Макарий спросил его: какая это отрада и какое мучение? Череп говорит ему: сколько небо отстоит от земли, столь велик огонь внизу под ногами нашими и до самой головы; когда мы стоим среди этого огня, не можем видеть лицо друг друга: потому что у нас связана спина спиною. Когда же ты помолишься о нас, то частию один видит лицо другого».
Образ, людей, находящихся в такой тесноте, что они не могут видеть лица друг друга, заставляет вспомнить московское метро; череп обращается не только к Макарию, но и к каждому из нас. В XX веке термин «отчуждение» пришел в философию; по Сартру, «ад – это другой». Отцы-пустынники оставили нам другое завещание. Авва Антоний сказал: «от ближнего нам и жизнь и смерть. Ибо если приобретем брата, то приобретаем Бога; если же соблазним брата, то согрешим против Христа». Или, по слову прп. Силуана Афонского, «Брат наш есть наша жизнь».
Статуя Христа Искупителя в Рио-де-Жанейро
Если все это так, то для христианина город – это не тюрьма. Это поле для деятельности, это возможность для служения. Пользуясь евангельским образом, христианин в городе — соль, которая существует для того, чтобы город не сгнил. Он — свет для того, чтобы город не погрузился во тьму. Христианин знает, что, не научившись жить с людьми, не похожими на него, едва ли он сможет войти в иной город, где улицы — «чистое золото, как прозрачное стекло», который «не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего, ибо слава Божия осветила его», «ворота его не будут запираться днем; а ночи там не будет».
Подворье Троице-Сергиевой лавры в Москве