«Чем младше дети, тем мера с масками абсурднее». Как живет единственная русская школа в Палестинской автономии
Каково учить детей-мусульман в христианской школе, как найти точки соприкосновения с людьми другой веры, почему трудно работать в пандемию, рассказала директор этой школы монахиня Мария (Валль).
— Мать Мария, в марте начался карантин, который сейчас объявляют снова. Как выживает Вифанская школа в этой ситуации?
— Этот год очень сложный. Мы закрылись в марте, три месяца пытались обучать детей дистанционно. В итоге обсудили с учителями, как идет дело. Они сказали, что не могут оценить эффективность, она под большим вопросом. Но не следовать карантину и открывать школу мы тогда не считали возможным.
В июне разрешили открыть детские сады, я сразу возобновила работу нашего сада при школе. До каникул мы успели проработать три недели: две недели нагоняли программу, а потом всех тестировали и на основе результатов теста брали в школу. За время карантина кто-то из родителей занимался с детьми, кто-то нет: это был первый случай, когда мы взяли в школу не всех, кто был в саду.
Также часть детей мы не перевели в следующий класс, сократили число учеников в классах.
— Сколько детей в школе сейчас?
— 369. До пандемии и всех экономических сложностей было 411. Я хотела сократить вдвое, до 250, но не получилось.
Я провела с каждым классом родительское собрание, со всеми говорила отдельно. Сказала, что у меня 32 страницы указаний от министерства здравоохранения (включая то, в какой последовательности и как надо мыть парты). Есть ряд пунктов, которые я выполнить не могу. Например, чтобы держать дистанцию в полтора метра, у нас должно быть не больше 15 детей в классе. Кто-то должен уйти, кто готов? Никто не хотел уходить, поэтому сейчас у нас в классах по 20 человек.
— А как дела обстоят в муниципальных школах Палестинской автономии?
— В муниципальных школах обычно по 40 детей в классе: они делят их на две группы, каждая из которых учится через день. Но никто не думает, как это тормозит учебный процесс! Я вопила об этом в министерстве образования, но меня никто не слушал.
Правило насчет масок я тоже не могу выполнить. Чтобы они работали, их надо менять раз в 40 минут. Их нельзя трогать руками. Кто может гарантировать, что дети будут соблюдать эти правила, когда учитель на них не смотрит? Чем меньше дети, тем мера с масками абсурднее. В Германии, откуда я родом, детям до 10 лет вообще не вводят маски.
Мы закрыли территорию, никого не пускаем, включая родителей. На самом деле эта мера защищает нас также от министерских чиновников: у нас теперь вход через заднюю дверь, через администрацию, пока они зайдут — моя секретарь сможет пробежать по школе и спрятать «лишних» детей.
— Вы в первую очередь ориентируетесь на то, как сегодня обучение в пандемию устроено в Германии?
— Я ориентируюсь на Германию, Россию и Америку. Читаю исследования, говорю с людьми. В Палестине исследований нет, дискуссии нет, только слепое подчинение.
— Как к вашей позиции относится министерство образования?
— В принципе, министерство в курсе ситуации. Сказала им, что у нас всех сейчас есть выбор — говорить, как есть, или врать в глаза. Я предпочитаю говорить правду. И она состоит в том, что министерство может закрыть глаза на то, что мы не можем выполнить все правила, или закрыть школу. Но если они закроют школу, им придется перевести наших учениц в государственные школы, а они и так переполнены.
Они решили нас не закрывать.
Фото: Татьяна Весёлкина / unification.com.au
Уроки критического мышления
— Мать Мария, в Вифании вы живете в окружении мусульман. Большая часть детей в школе — мусульмане. Крестить их вы не имеете права. Русские паломники всегда меня спрашивают — зачем вам учить мусульманских детей? Каков смысл служения там, где невозможно отчитаться о результатах — вот, крестилось столько-то…
— Меня этот вопрос тоже долго мучил, пока я не поняла, что все дело в моем желании отчитаться о результатах. И тогда отпустило: Господь хочет от нас просто труда. Тут дело в пути, а не в результатах. Ты должен идти, сеять, трудиться, каждый день заново.
Нужно сказать, что мои задачи по отношению к мусульманскому миру, мои цели за 16 лет директорства очень изменились. Я приехала сюда с христианской гордостью. Мне объяснили, что крестить не удастся, что это чревато последствиями. Я подумала: мученичество — это тоже не плохой путь. Другой вопрос, удостоишься ли ты его.
На деле я старалась снизить градус фанатичного противостояния. Познакомить как можно больше мусульман с христианством, дать им с ним встретиться, научить его уважать. Чтобы, даже не принимая христианство, они узнали, что это такое. И это заняло у меня какое-то время.
Я старалась увеличить христианское присутствие в школе, привлекать больше христианских учителей и учеников, минимизировать присутствие исламских праздников. Мусульманских учителей я отбирала по степени свободомыслия — скорее брала непокрытую учительницу, чем ту, которая в хиджабе. Или могла не взять ребенка, у которого мама закрыта целиком, так, что видны одни глаза.
Кстати, именно в этом контексте межрелигиозных отношений мы ввели отдельным предметом критическое мышление. Сначала как часть уроков математики.
— Это вы придумали?
— Сначала я сама занималась с преподавателями, а потом мы ввели такой предмет для детей, с первого по 12-й класс. И я его курировала, ходила по классам и проверяла, что они там делают. Критическое мышление ведь не может оставаться в рамках одного урока, оно переходит на другие предметы.
И дети стали задавать вопросы. Наша учительница математики была из тех, кто с большой радостью развивал в детях способность критически мыслить и спрашивать. И она была готова к вопросам, не боялась их. Но ислам не предполагает сомнений и вопросов, строится на послушании, и это сложный момент. А у нас пошли по школе живые дискуссии.
Плюс еще мы ввели обязательные дебаты на английском для старших классов, чтобы улучшать язык. Можно было выбрать тему, одну из сложных и спорных — вакцинация, ГМО и тому подобные. Эти темы сначала глубоко проговаривались в учительской.
И я вдруг поняла, что мусульмане иногда не могут объяснить смысл своих правил. Что правильно делать, а что нет — это у них жестко регламентировано. Но порой они не могут толком объяснить, почему это так. И вроде как нельзя ни о чем спрашивать. И когда надо что-то проанализировать, найти, что сказать, — это бывает сложно, непривычно. Многие христиане к этому лучше подготовлены, мы можем указать источники наших принципов. И когда мы стали обсуждать многие темы, я поняла, что фундамент у нас общий, схожий. Много общего в том, что касается моральных устоев. Я могу аргументировать для них идеи Евангелия, и они будут слушать, находя какие-то параллели в Коране.
Мы стали проникаться друг к другу искренним уважением. Если раньше у меня было довольно снобистское отношение к мусульманам, я считала их безусловно заблуждающимися, то потом я поняла, что многие из них глубоко верующие, старающиеся воплотить в своей жизни Божьи законы. Мне стало ясно, что со старшими учениками можно обсуждать глубокие моральные темы, формировать их мышление, не оскорбляя ислам, не лукавя, не принижая христианство.
Я убедилась, что противостояние с исламом не имеет большого смысла. Господь, вероятно, со всеми разберется Сам.
А мое дело — обратить внимание на наше небольшое христианское стадо. И я ввела уроки закона Божьего для учителей раз в неделю.
— А кто преподает?
— У нас есть Абуна Хадр. В школе он мой заместитель. Не так давно его рукоположили в диаконы, потом в священники. Он активно работает, много ездил причащать во время карантина. У него русская жена, два сына.
Мы вместе с ним начали заниматься с христианскими учителями. В первый момент ужаснулись, как мало они знают, как много потеряно. Эти занятия продолжаются уже третий год. Но в принципе уровень знаний среди арабов-христиан очень невысокий. Они точно знают, что они не мусульмане. Но теперь постепенно идет воцерковление.
Школа принадлежит монастырю, а не чиновникам
— А что с мусульманами, которые вне школы? Наверное, с ними у вас нет библейских кружков. Как они вас воспринимают?
— В последние годы в обществе очень заметна тенденция к исламизации. Поэтому некоторые контакты с нами были с агрессивным подтекстом.
Часть семей, которые сами приводят девочек в школу, в результате отсеивается — те, кто настроен более враждебно. Они ищут хорошего образования для дочерей, но в итоге не находят с нами общего языка. Или оставляют детей только в начальных классах, а потом, во избежание нежелательного влияния, забирают. Раньше я, возможно, не очень обращала на это внимание, но мне кажется, что готовность к агрессии по религиозному признаку сильно возросла.
— А есть ли взаимодействие между христианскими и арабскими школами?
— У нас есть комитет директоров христианских школ. Сначала нас было 15, и почти все школы относились к Иерусалиму. Потом образовалось три отделения — Иерусалим, Вифлеем и Рамалла.
В Рамалле — административном центре Палестины — находится министерство образования Палестинской автономии, там школы самые законопослушные, потому что они прямо под носом у чиновников. Их очень дрессируют, они лавируют. Вифлеем — самый христианский из арабских городов, им проще всего. А в Иерусалиме больше контактов с Израилем, так что там другая специфика. Они относятся к Палестине, но от Израиля получают дотации, так что им тоже предъявляют требования.
Бывают сложные моменты. Когда министерство старается припереть к стенке директоров христианских школ, — а нас регулярно вызывают в палестинское министерство образования, — обычно я формулирую нашу позицию. Так и сложилось. К тому же все директора христианских школ, участвующие в этих встречах, — все арабы, граждане Палестины, иногда Сирии, Иордании, Ливана, одна я иностранка. Мои коллеги знают, что я смогу быть жесткой, когда нужно.
Когда чиновники переходят границы, мне приходится им напоминать, что школа частная, что она принадлежит русскому монастырю Марии Магдалины в Гефсимании и продавить нас не получится. Они могут нас закрыть, но прогнуть не смогут. Мы не приемлем слепого послушания.
У меня вообще проблема с послушанием, особенно слепым. Частные школы существуют на этой земле не первый век. Я говорю им, что христианские школы были здесь до появления нынешнего Израиля и Палестинской автономии, задолго до их министерства. Напоминаю, что у них в Коране прописано уважение к старшим — так уважайте нас, мы старше! Вы не сможете нас изменить под ваши новые веяния.
— А что им может быть интересно относительно порядков в школе, программ?
— Им нужна власть. Денег они при этом не дают, и хорошо, потому что иначе это было бы рычагом давления. Денег не хватает на муниципальные школы, в классах там по 40–50 человек. А у нас по 20. Младших классов у нас по два, а дальше — по одному. Самый большой класс у нас — пятый, потому что в нем соединяются два четвертых, на сегодня там 25 человек.
В Палестине, чтобы получить хорошее образование, надо идти в христианскую школу. Большинство палестинских студентов вузов — выпускники христианских школ.
Такой контраст действует им на нервы, и они пытаются христианские школы прибрать к рукам. Например, требуют, чтобы все христианские школы в одно время делали каникулы. Я говорю им, что у нас разные традиции, разные святые, поэтому совершенно непонятно, почему мы должны друг под друга подстраиваться. Какой в этом смысл, обоснуйте! Дайте мне количество дней в году, я их честно отработаю, а как их распределять — мое дело.
Или они хотят, чтобы во всех школах занятия кончались одновременно. Зачем? Есть частные спортивные школы, и у них под этот спорт подстроен весь учебный процесс. В Германии, например, футбольная школа летом тренируется, а зимой учит общеобразовательные предметы, лыжная — наоборот. Вот и у нас так. Вы можете проверять академическую часть учебного процесса, но не более того.
— А какие отношения с израильской стороной? Вы живете в Палестине, которая находится в состоянии конфликта с Израилем.
— Мы мало связаны с израильской стороной. Контактируем, в основном, когда делаем разрешение на выезд для наших детей — в музеи, зоопарки, на выставки. Все это на израильской территории, и чтобы туда поехать, нужно разрешение. И это всегда нервный процесс — ты можешь договориться с музеем, с автобусом, а разрешение могут не дать.
— А насколько это профессионально делается?
— Мы на востоке, поэтому все построено на личных эмоциях и амбициях. Четче, конечно, чем в Палестине, но если чиновнику попадет шлея под хвост, то он может не дать разрешения на въезд просто потому, что ему так захотелось. В Палестине все это еще хуже, но лавировать проще, потому что ты знаешь, кто с кем связан, как это работает.
Гефсимания
Дети вернулись из Яд Вашем потрясенными
— Как-то я вывезла старшеклассников в Яд Вашем. Это был незабываемый опыт! И он требует продолжения и повторения. У меня были волонтеры, заинтересованные люди, которые вызвались вести эту экскурсию. Я не думала, что найду даже просто сочувствующих.
Мои учителя открыты для обсуждения, но я не предполагала, что они захотят так рисковать, потому что отношение к Израилю формируется и контролируется обществом. Одно дело — ты дискутируешь в школе, другое — ты берешь детей и везешь.
Мы даже не рассказывали родителям, только детям, и они должны были принести записку от матери и отца о том, что те согласны на поездку в музей. Я понимала, что такая поездка может отрикошетить, но я считала это очень важным.
— Как возникла такая идея?
— У меня здесь была психолог из Питера, которая очень почитала мать Марию (Скобцову). И в старших классах возникла дискуссия о ценности жизни в разное время и в разных религиях. И они глубоко погрузились в тему, пошло живое общение. И пришли к выводу, что в разное время в разные эпохи были люди, которые готовы были пожертвовать собой ради чужого человека, другой национальности и религии.
Эта питерская женщина рассказала об Аллее праведников, где посажены деревья в память о неевреях, которые спасали евреев. И одна из них — принцесса Алиса Баттенбергская, мать принца Филиппа, бабушка принца Чарльза, погребенная у нас в Гефсимании. Племянница Елизаветы Феодоровны. Ее история замкнула круг, создала личный контакт.
Тогда учительница предложила им съездить к этой аллее. То есть речь не шла сначала обо всем музее. Мы решили, что поедут только старшие, начиная с 9-го класса. Во время занятий мы обошли классы и объявили об этой поездке, сказали, что она не обязательная и родители должны дать согласие, если дети хотят поехать.
В итоге поехала примерно половина детей. Когда мы увидели, сколько человек принесли записку от родителей, мы тут же заказали автобус, чтобы долго не тянуть.
— Это было согласовано в Яд Вашем?
— Нет, мы просто поехали. Они прошли по Аллее праведников, а потом они вошли и в музей, он же рядом. Даже без экскурсовода и гида это очень впечатляет, и дети вернулись потрясенными.
Несколько дней не было реакции. А потом началось — позвонили из министерства образования, попросили объяснить, чем мы руководствовались, организуя такую поездку.
— Просто в беседе по телефону или письменно?
— По телефону, и в очень корректной форме. Девушка с замечательным английским. Я ответила, зачем мне это было надо. На что она спросила: почему же именно Яд Вашем? Я спросила в свою очередь: «А куда, на ваш взгляд, мы должны бы были поехать? Я дала вам весь наш контекст. Разве на палестинской территории есть Аллея праведников, где палестинский народ запечатлел свою благодарность к иностранцам, иноверцам, которые принесли ему пользу, боролись за его интересы?» Она говорит: «Ну вот, есть Газа». — «Вы звоните мне из министерства образования, вы на самом деле хотите, чтобы я попыталась школьниц провезти в Газу, рисковать жизнью ваших детей? Если вы скажете, что это стоит того, я сделаю». — «Нет, конечно, но в Палестине тоже есть музеи».
Спрашиваю: «Какие музеи в Палестине соответствуют условиям этой поездки? Ведь их нет. Вы можете насадить сад праведников и одно дерево назвать моим именем, но вы этого пока не сделали…» Она мне на это отвечает, что все понимает, сама училась в христианской школе и видит, что я просто стараюсь расширить горизонты детей. Но что же ей сказать начальству?
Я говорю, что разве не цель министерства образования — расширить горизонты детей? Мол, просто перечислите то, что я сказала, сошлитесь на меня… В общем, я была благодарна за ее ремарку о «расширении горизонтов»: это те редкие плоды, которые показывают, что моя работа не проходит впустую.
Через несколько дней вышла очень злая статья на английском и арабском языках в одной из местных газет. И на бумаге, и в интернете. Меня там разгромили. Но комментарии в интернете делились 50 на 50. Половина была очень агрессивных, вплоть до призыва линчевать меня, запретить христианские школы и так далее. А другая половина, наоборот, говорила, что как раз для этого и надо посылать детей в христианские школы, потому что мы устали от вечного озлобления, от постоянных конфликтов.
Меня потом даже на улице в Вифлееме останавливали и спрашивали, правда ли я это сделала. Но я уверена, что это стоило сделать, потому что из разговоров с ученицами я потом поняла, что для них было очень важно увидеть врага в качестве жертвы.
Одно дело, когда враг — солдат, который тебя унижает, и совсем другое, когда он становится живым человеком, со своей болью и своим опытом большой беды.
Одна девочка меня спросила: «Если они знают, как это больно, когда тебя преследуют за национальность, почему они так обращаются с нами?» И тогда мне Господь, я думаю, подсказал нужные слова. Я сказала ей, что, если задавать вопрос в такой форме, он не дает возможности выйти в нужную сторону. Можно погрузиться в психологию и вспомнить, что обычно дети, испытавшие насилие, сами становятся насильниками. Но для меня было важно поехать с вами в эту поездку, чтобы вы увидели, что, если вы окажетесь в ситуации власти — вы тоже можете так повести себя. То есть мне не так важно обсудить, почему они так делают, как важно, чтобы вы задумались, как будете действовать вы.
И я думаю, что такие разговоры, поднятие таких тем, расширение горизонтов в этом направлении могут стать в конечном итоге тем плодом, который не пройдет незамеченным и что-то изменит и в их, и в нашем будущем.