Впечатления детства – обычно самые сильные. Как-то задумалась, а что я помню о Пасхе с детских времен? Оказывается, почти ничего, кроме битых крашенок и обильного стола. Где находится церковь – толком даже не знала.
Когда наступило раннее отрочество, очень хотелось влипнуть во что-то эдакое, непохожее на обычное, повседневное, рутинное. Рядом всегда были поддерживающие любые авантюрные начинания подружки. И кто-то из нас, четырнадцатилетних, предложил: «А давайте на Пасху в церковь сходим, на всю ночь!».
Фото orthphoto.net
«На всю ночь» звучало заманчиво, намного привлекательнее, чем сама Пасха. Как же здорово, как взрослым, пойти куда-то в церковь, находящуюся в дремучем лесу, и там провести всю ночь. Потрясающе! Сногсшибательно! Нереально… Ну, кто отпустит? Как осуществить?
Уговоры родителей начались примерно за месяц до намеченного события. В ход пошли не только проверенные методы воздействия в виде «умоляний» и обещаний выучить физику на год вперед, но и экспромты.
А тяжелее всех пришлось мне, мои родители оставались несгибаемыми, даже когда оборона старшего поколения других соратниц, наконец, пала, и все до одной праздновали победу. Девчонки пророчили мне полное фиаско. И действительно: нытье, настаивание на своем – ничего не помогало. Но я не унывала, а искала выход.
«К каждому родителю, — думала я ночи напролет, — нужен свой, индивидуальный подход. Главное, уговорить маму, это 80% успеха. Как достучаться к маме? Только через ее сердце». И тут же босиком пошлепала в комнату родителей. Да, это надо было сделать именно ночью, чтобы стало понятно, насколько все важно. «Мама-а!», — свистящим шепотом с надрывом сказала я, встав на колени перед широкой кроватью. Если дочка будит ночью, заламывая руки и еле сдерживая слезы, значит, что-то случилось. Мама молча прогнала остатки сна, обняла меня, и мы пошли в «женскую переговорную» — кухню. Мы были как два приведения, в воздушных белоснежных рубашках сидящие в кромешной тьме на табуретках. Свет включать не хотелось, чтобы не испортить впечатления. Мама с тревогой смотрела на меня, а я все заглядывала в ее глаза и, наконец, выдала: «Мам, я влюбилась!».
Послышался вздох, а я поспешила призвать на помощь красноречие: «Ты понимаешь, это первая в жизни любовь, она необыкновенная, самая настоящая, единственная и на всю жизнь». Надо сказать, что с этим светлым чувством в свои года я еще не успела познакомиться, но недаром же была прочитана классика великих поэтов и писателей!
«Дочка, любовь – это прекрасно, — с улыбкой сказала мама, — только нужно, чтобы она была чистой и действительно настоящей. Рановато что-то. Что ж, дружите, общайтесь, только не наделайте глупостей. А кто он, что за мальчик, из какой семьи?».
Я решила не мелочиться и назвала имя самого красивого мальчика с параллельного класса. «Понимаешь, — воодушевленно говорила я, — с ним здорово, он самый лучший». «Знаю эту семью, хороший мальчик, порядочные родители. Почему же ты плачешь?», — «Да потому, что они переезжают в другой город! — всхлипнула я, — он уезжает, и мы будем долгие годы только переписываться». «Бедная моя, жаль, конечно, но ничего не поделаешь. А когда они переезжают?». «На следующий день после Пасхи! — с ревом сказала я, уже полностью не только ощутив, но и поверив в свое горе, — и я тебя прошу, я умоляю тебя, мама, отпусти меня ночью в церковь, он будет вместе с нами там, с ним не страшно! А больше у нас долго не будет возможности увидеться. Я запомню его навсегда, и может быть, мы еще когда-нибудь встретимся… Пожалуйста, отпусти, иначе разобьется вся моя жизнь», — уже погружаясь в дебри трагичности, добавила я.
Мама долго и внимательно смотрела на меня, по ее молчанию я поняла, что она не только поверила, но и переживает. Стало стыдно, но я не отступала, я знала свою маму.
Со стороны – сплошная дикость. Отпустить четырнадцатилетнюю дочку на ночную прогулку с подружками под предводительством воздыхателя — риск, глупость. Мы говорили еще долго, а когда уже стало светать, мама сказал: «Я доверяю тебе, потому что понимаю тебя. Я чувствую, что сейчас с тобой происходит, как это важно для тебя. Только не обмани меня, будь очень осторожной и не натвори ошибок». Я в ответ преданно и радостно кивала головой.
Поздним весенним вечером четыре девчонки и старший брат одной из них шли гуськом по пыльной дорожке, ведущей к лесу. Мы были подготовлены по полной и очень похожи друг на друга: накрученные локоны зафиксированы лаком с блестками, джинсы-«мальвины» едва доходят до щиколоток, в руках – по непонятному куличику, а в душе – неописуемый праздник.
Праздник — от того, что вот она, ночь, вот он, лес, а мы идем и болтаем весело и беспрерывно. Это было самое удивительное приключение за всю «такую долгую» жизнь. Ночью стало жутко холодно, а нам от этого было еще веселее. У церкви толпилось много людей, самых разнообразных: благочестивые бабушки в красных праздничных платочках и подвыпившая шумная молодежь. Людей среднего возраста почти не было.
Мы увидели кое-кого из одноклассников и старших знакомых. Оживленно общались, смеялись, а бабушки вздыхали и уходили в сторонку. Мы были теми, кто портил этот Праздник. Но вскоре нам захотелось замолчать…
Я жадно наблюдала за всем, что происходит. Мне казалось, что участвую в потрясающей театральной постановке, где мне посчастливилось играть одну из ролей. Память на всю жизнь оставила мне этот подарок: вспышку света в темном лесу, звон колоколов, ликование людей, когда старушки обнимались с нами и плакали от радости, громкий голос священника в необыкновенном, почти светящемся облачении: «Христос Воскресе!», и радостный людской многоголосый ответ: «Воистину Воскресе!».
Правда, я почти не знала тогда, кто такой Христос, но думала: Он потрясающий, если о Нем так радуются. Я не помнила дороги назад, я закрывала глаза и вспоминала яркий свет, возгласы: «Христос Воскресе!». Было неведомое чувство: когда улицы, деревья, дома были не привычными, а совсем новыми, яркими. Сонный город просыпался, а я бежала домой.
Увидела склонившуюся у окна маму, задремавшую после бессонной ночи, крепко обняла ее и сказала: «Спасибо тебе, ты у меня необыкновенная!». И с улыбкой, напевая незнакомые ранее мелодии, услышанные ночью, рухнула в кровать. Сквозь сон услышала папин голос: «Что это с ней?». «Она влюблена», — тихо сказала мама. И я поняла, что это чистая правда.
Только поняла я это десятилетия спустя. Тогда, в 14 лет, ко мне действительно пришла первая настоящая Любовь, делающая необыкновенным все вокруг. Пришла ласково и торжественно, под звон колоколов и теплый майский свет в ночном лесу. Потом это чувство затерялось, затопталось, ушло, казалось, навсегда. Вернулось оно, лишь когда я выросла. «Как же я соскучилась», — сказала мне тогда душа, а я молчала, знала, что виновата. Какой будет эта Любовь, когда я буду прощаться с миром – я не знаю…
Но недавно я увидела, какой эта Любовь бывает у других.
Однажды, три весны назад, когда до Праздника Пасхи оставались считанные дни, я набралась смелости и подошла к начальнице отдела: «Ириночка Евгев-на, я вот все сделала, и вообще я в эту неделю почти ударница, — начальница с унылой улыбкой кивала головой и взглядом спрашивала, к чему я клоню, — а дайте мне отгул на понедельник после Пасхи».
Моя просьба была воспринята вполне благожелательно. Праздник Воскресения Господня наступил, а на следующий день, когда закончилась утренняя служба, ко мне подошли прихожанки и деловито вручили полную корзину яиц и куличиков.
Впереди – приятное мероприятие: пройти по всем отделениям рядом стоящей больницы и дома престарелых и каждому вручить пасхальные подарки. Нас было около 15 человек, мы жмурились уже по-настоящему теплому солнцу, снимая плащи, и радовались Празднику, погоде, хорошему предстоящему делу, а я еще и свободе. Лишний день, который можно провести вне стен офиса, был для меня царским подарком.
«Христос Воскресе!», — открывали мы двери палат и ставили на тумбочки пасхальные подарки. Больные очень радовались, с улыбкой отвечали: «Воистину…», и понимали, что и для них праздник наступил. Больше всего человек ощущает свое одиночество в больнице. Оживлялись все отделения: мужчины поднимали ящики с подарками, мы мотались по этажам, медсестры, больные, врачи – счастливо улыбались, спрашивали подробнее о празднике, махали на прощание руками.
Когда стали обходить дом престарелых, чувства мои смешались. Разные этажи – разные социальные уровни проживающих. У одних практически гостиничные номера класса «premium» — на одного проживающего, с шелковыми постелями, мягкой мебелью и встроенной кухней.
Другие – обитатели верхних этажей, — ютились по 8 человек в узких с тяжелым запахом комнатах, лежа на давно не стиранных простынях.
Но глаза — почти у всех одинаковые, в них — одиночество, вне зависимости от этажа и наличия мягкой мебели.
А одна старушка запомнилась мне на всю жизнь, потому что ее глаза были, у единственной, другие. Она должна была, наверное, скоро умереть. Лежала старушка на самом верхнем этаже, в многолюдной палате. Лежала почти неодетая, едва прикрытая скомканной простыней, которая не скрывала язв и пролежней на сморщенном, худом теле.
Желтые морщинистые руки она сложила на груди, как перед причастием, смотрела куда-то вдаль, не в потолок, а будто сквозь все перегородки и перекрытия — туда, где должно быть солнце. И улыбалась… А в глазах — умиротворение и покой.
Эти глаза уже знали все о Вечности и, может быть, видели Того, Кто был распят ради простой истины: Любовь согревает до последнего часа, когда она неподдельная. И это самая чистая правда, дарованная нам дорогой ценой.
Елена Вербенина.
Читайте также: