Можно ли делиться сокровенным
— В нашем патерике есть история про одного отшельника, который жил на удаленной келье, был священником. Однажды к нему пришли таинственные подвижники, о которых есть устойчивое предание, что это семь или двенадцать особых аскетов, их невозможно найти, даже если будешь искать, но они кому-то иногда открываются. Эти аскеты потом к нему приходили и причащались на Литургии. Они взяли с него обещание, что он никому про них не расскажет.
Как-то он пришел на большой праздник, и там отцы стали говорить о том, что ушли те благословенные времена, когда действительно были такие великие подвижники, что уже сейчас их нет. Старец сказал, что «все же они есть, я их видел». Даже такое упоминание было слишком большим, и эти подвижники пришли к нему и сказали: «Ты видишь нас в последний раз, потому что ты нарушил свое обещание». И старец от скорби, что больше не увидит этих благословенных мужей, заболел и вскоре скончался.
Есть похожая история: другой старец спрятал в своей келье молодого монаха, который собирался уходить с Афона, разочаровавшись в духовной жизни. Увидев сквозь щелочку этих благословенных мужей, он воспрял духом и был готов к дальнейшим подвигам, но сам старец лишился такого подарка от Бога, больше к нему не приходили эти мужи.
— Делиться таким — большой риск: кажется, что ты что-то потеряешь, и действительно так получается. С другой стороны, а как с людьми не делиться опытом своей жизни? Если посмотреть на американскую систему вовлечения в благотворительность, веру, любую деятельность — это всегда большое количество очень личных историй. Там целая культура личного опыта.
— Я думаю, что нам очень трудно понять американцев, которые сразу дружелюбны к тебе, готовы много чего рассказывать. В нашей культуре есть определенный порог вхождения: тебя на первом шагу встречают мрачным взглядом, а потом, если ты готов этот взгляд претерпеть, ты через него пробиваешься и попадаешь в нежные объятья до гробовой доски.
Не знаю, на какую глубину раскрываются американцы. Есть опасность, что если ты рассказываешь одну и ту же свою историю не первый раз, то соскальзываешь на определенные рельсы: с одной стороны, ты историю открыл, а с другой — ты из своего сердца ничего особого не вынул.
Процесс вынимания сокровенного из сердца суперболезненный. Слушатель видит твою открытость и незащищенность, ты перед ним предстаешь таким, какой ты есть, ты готов к насмешке, к любому резкому шагу в твою сторону. Такая открытость действительно важна. А когда ты идешь уже по определенным рельсам, самого себя цитируешь — это немножко другая история.
Анекдоты, веселящие Небеса
— Патерики — это опыт записи жития и слов совсем современных святых?
— Да, это конец XIX, XX и немножечко даже XXI век, наши старшие современники. Один афонский монах собирал эти истории в течение тридцати лет, записывая по крупицам. Афон переживал разные периоды, в какое-то время там был упадок монашества, потом оно возродилось.
Главной целью собирания и нежного хранения бриллиантов, изумрудов и жемчугов этих историй было показать, что Предание живо, что святость находится рядом с нами. Что Дух Святой, Который снизошел в Пятидесятницу и действовал в апостолах, действует и в нынешнее время, что Евангелие вечно ново, что есть удивительные старцы, которые со всей простотой сердца живут по Евангелию — однако, чтобы их, увидев, увидеть, нужно правильным образом настроить свои духовные рецепторы.
— Получается очень большое расстояние между современными патериками и патериками первых веков христианства. В этот промежуток времени ведь мало что собиралось?
— По-видимому, тут дело в культурных традициях разных эпох. Если брать самые древние египетские патерики, можно попытаться себе представить общую атмосферу: живут монахи далеко друг от друга, у них мало книжек, они много молятся и мало говорят, и в этой тишине рождается краткое и емкое слово. В каких-то списках патериков встречаются длинные «родословные» той или иной коротенькой истории: «Как слышал Пафнутий от аввы Пиора, который сам принял сие из уст аввы Фанурия…» Это живая традиция, подтвержденная личным опытом каждого из отцов, через которых эта история прошла.
В более поздние эпохи возникали патерики, заметно отличающиеся по стилю от древних египетских, они содержали уже не коротенькие истории или афористичные выражения, а полноценные жизнеописания: таков Киево-Печерский патерик XIII века, Волоколамский патерик XVI века и так далее. Сюда же примыкают «Жития святых» святителя Димитрия Ростовского, где, основываясь лишь на кратком свидетельстве древних мученических актов, святитель Димитрий в барочном стиле составляет подробнейший диалог мучителя и мученицы, с обильным цитированием Священного Писания, с серьезной догматической нагрузкой.
Хотя именно эти слова во время самого мученичества наверняка не произносились, эти барочные литературные завитки в ту эпоху казались естественным обрамлением исторического факта. Для современного читателя, который зачастую не хочет читать длинный текст, патерик может стать актуальной формой восприятия аскетических реалий. И «Новый Афонский патерик» как раз и хорош тем, что в нем существенную часть составляют именно кратчайшие истории и высказывания — в духе древних египетских отцов.
Не знаю, насколько это корректно, но в какой-то степени патерики по жанру можно сравнивать со сборниками анекдотов.
Можно слово «анекдот» брать в смысле XIX века — краткая и достопамятная история о важных людях, которую легко запомнить и пересказать. Но можно и с современными анекдотами сопоставить, подняв с уровня земли и грязи до неба и облаков. Ведь и услышав краем уха любовный романс, можно душой от него рвануть к библейской Песни песней. Цель патериковых историй (как и анекдотов) в том, чтобы поднять настроение, но от уныния перейти не к глупому веселью, а к радостному желанию действовать и жить по Евангелию, не столько блеснуть эрудицией, сколько немножечко взбодрить духовные силы братий, понравиться не дамам, а стать лучше с точки зрения Неба — Бога, ангелов и святых.
— Подвижники, о которых идет речь в «Новом Афонском патерике», не канонизированы?
— Старец Иосиф Исихаст уже канонизирован как местночтимый. Готовится канонизация старца Тихона Русского (Голенкова), который был духовным наставником преподобного Паисия Святогорца, а также речь заводилась о канонизации отца Ефрема Катунакского и отца Софрония (Сахарова).
Ефрем Катунакский, старец Тихон, архимандрит Софроний
Не просто почитать, но и применить к делу
Мой собственный опыт обращения к патерикам случился уже в самом начале моего воцерковления. Ты читаешь авву Дорофея, он упоминает определенные имена. Сносок нет, но возникает вопрос, про кого же он рассказывает. Читаешь Лествичника — тоже есть отсылки. И потом, когда находишь этот самый сборник, говоришь: вот то, что я искал.
Исследователи говорят, что интерес к патерикам тесно связан с возрождением духовной жизни. Когда происходит упадок духовной жизни, патерики забываются, и вспоминаются, когда хочется получить в одной фразе задание на день, чтобы было над чем раздумывать. Это твердая пища, которую все же каждый может понемножечку пожевать. Задача патерика не в том, чтобы прочитать много.
Старец Паисий, когда говорил о целях духовного чтения, советовал не читать много, а держать у себя на столе книжку с сильным духовным чтением — таким, которое подвигает вас к молитве. Если у вас наступило какое-то разленение, возьмите, почитайте страничку-другую, чтобы разогреть себя к молитве. Патерики не стоит читать просто как увлекательную книгу, без применения к делу.
— А как их может применить к делу среднестатистический христианин, не монах?
— В патериках множество историй, в которых нет ничего специфически монашеского. Есть история про то, как один монах пошел в пекарню, чтобы замесить тесто и испечь хлеб. Собрался уже печь, и тут приходит другой и говорит: «О, брат! У тебя хорошо получается печь хлеб. Я тут тоже пришел, помоги мне, пожалуйста». Монах, который пришел первым, помог, испекли они хлеб, тот ушел довольный. Он собирается-таки продолжить печь хлеб для себя, приходит другой брат, с ним повторяется точно такая же история. В итоге он испек хлеб для семерых, которые один за другим приходили, а потом уже для себя, и спокойно вернулся в свою келью.
Если мы хотим развернуть и отправить прочь человека, который пришел к нам с какой-то просьбой, то мы можем вспомнить эту историю, чтобы перебороть себя в самом начале. Если у нас заканчивается терпение после того, как мы помогли одному и пришел второй, мы можем вспомнить эту историю, чтобы помочь второму. Это вопрос про терпение. Оно не особо связано с нашим физическим состоянием, не имеет отношения к нашему монашеству или священству. Это некая духовная готовность претерпеть какие-то страдания ради другого. В какой степени мы открываемся, готовы на жертвы ради другого, готовы принять чужую боль? И нередко человек с хрупким здоровьем оказывается намного отзывчивее того, кто накачал свои мышцы из-за страха перед болью.
Есть в патериках истории про то, как находить баланс между молитвой и работой. Например, мы взяли молитвослов, встали в красный угол, дочитали до середины третьей молитвы, и вдруг нас отрывают. Как нам поступать? Можно вспомнить из патерика историю про старца, у которого было большое молитвенное правило, который любил молиться, но когда к нему приходили гости, он безо всякого смущения откладывал свое правило. «Правило всегда со мной, — говорил он, — а ты ко мне в гости пришел только сегодня, поэтому я тебя приму, угощу, провожу — и вернусь к своему правилу».
Старец Паисий, у которого было очень немаленькое молитвенное правило, его выполнял всё с утра, в том числе и вечерню, и лишь после этого открывал двери своей кельи посетителям. Как открыл, так уж будь добр, прими всех до последнего. И каждого — с особой любовью.
В патерике мы можем найти много подобных историй: люди были уставшие, они изнемогали, но приходил какой-то новый человек — и хозяин воскресал, принимал этого посетителя с радостью, дарил ему всю любовь, отдавал последнее, провожал и не скорбел. Из патериков можно увидеть, насколько созвучны между собой и единогласны старцы самых разных веков. И с этими историями абсолютно созвучен владыка Антоний Сурожский, который говорил, что самый важный для тебя человек на свете — это тот, кто сейчас стоит перед тобой.
Если огород мешает — выкоси его
— Я очень часто оказываюсь в ситуации, когда ко мне кто-нибудь приходит с какими-нибудь суперважными делами, и при этом мой ребенок должен ждать, а у него уже сил никаких нет. Вопрос приоритетов как-нибудь решается?
— Есть в нашей книжке история про одного архондаричного, отца Митрофана, который выходил встречать всех гостей и при этом очень заботился о своей внутренней жизни, о том, чтобы не оставлять молитву. Когда ему задавали какие-нибудь вопросы: «Отче, откуда вы? Где вы родились?» — он на это отвечал: «А это игумен знает». Или начинал вслух произносить Иисусову молитву. Такие истории показывают, как старцы, не боясь показаться глупыми или странными в глазах окружающих, свои приоритеты соблюдают достаточно четко.
В этот монастырь иногда приходили открытки с поздравлениями: «Поздравляем вас с вашим архондаричным!» — то есть: «У вас такой удивительный человек занимается приемом паломников, что мы за него очень рады. Мы пытались его на какие-то свои мирские темы отвлечь, но он, оказывая гостеприимство, оставался верен своей монашеской жизни».
Есть другая история про старца, который сначала жил в общежительном монастыре, а потом ушел жить в отдельную каливу и там занялся огородничеством. Это огородничество и садоводство у него так хорошо пошло, что деревья цвели и плодоносили, огород ширился, и в какой-то момент старец понял, что вместо того, чтобы жить как отшельник и молитвенник, он стал просто огородником. Пошел и уничтожил свой огород. Так и ты можешь выкосить половину своего огорода, если понимаешь, что у тебя сползают приоритеты.
Если старец скажет броситься с обрыва
На Афоне есть старчество. Не обязательно духовник должен быть прозорливцем, который видит все сокровенности твоего сердца, но духовная жизнь, которой ты пытаешься жить, проходит под контролем. Доверие послушника старцу — это фундаментальный принцип жизни на Святой Горе. «Послушание — это жизнь, преслушание — это смерть», — одна из ключевых фраз. В жизни Ефрема Катунакского был случай, о деталях которого он не рассказывал, но о котором сокрушался очень много. Когда он в чем-то преслушался своего старца, и на долгое время потерял молитву.
Здесь нет противоречия, потому что ты не становишься роботом, ты продолжаешь совершать выбор: поступить не по своей воле или по своей. Голова у тебя продолжает работать.
— То есть ты понимаешь, что специально поступаешь так, как в данной ситуации поступить не очень правильно, не очень логично и не очень рационально.
— В нашем патерике таких случаев практически нет: старец тоже имеет голову на плечах и не будет требовать ничего вредного. Но в доверии себе больше, чем старцу, сокрыт и эгоизм, и немонашеское мудрование.
У нас в патерике есть такой диалог: «Если старец мой скажет броситься в воду с обрыва, что мне делать?» — «Ну, ты переспроси. Если скажет „бросайся“ — бросайся».
На Афоне особенная ценность послушания в том, что это традиция. Старец, который что-то советует своему послушнику, сам проходил через школу послушания не один год, он это понимает изнутри. Если человек, через эту школу не прошедший, пытается использовать послушание просто как некую палку, при помощи которой кого-то куда-то загоняет, это не соответствует самой сути послушания. Старец Паисий говорил, что такая армейщина и насажденный силой порядок — самый большой беспорядок для монастыря.
Послушание совершается по любви. Молодой монах доверяет всего себя старцу, он хочет понять, куда старец его ведет, советуется с ним и то, что старец ему говорит, искренне пытается выполнить. В патериках есть, конечно, примеры с поливанием сухой палки, с какими-то действиями, которые противоречат внутреннему желанию самого послушника, но в большей степени это очень мягкая педагогика. Ломать кого-то через коленку — это все-таки не классический способ врачевания. Иногда это обосновано, но старец должен быть опытнейшим, а послушник — готовым к этому.
Я на днях читал про схимитрополита Зиновия (Мажугу). Когда он был еще простым монахом, его вызвал к себе игумен обители. Монаха Зиновия коротко постригли, побрили и переодели в светское платье. Он при этом, конечно, недоумевал и скорбел, но не выказал никакого сопротивления или возмущения, после чего игумен его с любовью обнял и говорит: «Действительно, теперь я понял, что именно ты — тот самый человек, который сможет справиться с ответственнейшим заданием». Надо было помочь проехать куда-то архиерею. В советское время это было крайне опасной задачей, нужно было применять конспиративные методы.
Взаимоотношения со старцем — во многом для нас школа взаимоотношений с Богом. Если мы готовы выполнять только те задачи, которые мы понимаем, принимаем и сами для себя ставим, то тут особо никакого послушания и нет. Мы не готовы слушать другого, принять его более богатый опыт, не можем считать, что он видит вернее. 
Соответственно, если у меня такие взаимоотношения со старшими, то может получиться вот такой диалог с Богом: я воздохну словами псалма: «Скажи мне, Господи, путь, воньже пойду», Господь ответит: «Тебе вот туда». Но на это я возражу: «Нет, мне не туда, я знаю, что мне совсем в другую сторону». При таком диалоге в следующий раз мне нет особого смысла спрашивать, а Богу нет особого резона тебе отвечать. На какой еще ответ мы можем рассчитывать, кроме такого: «Ты знаешь те стези, которыми хочешь ходить, вот, пожалуйста, ими и ходи». Если мы хотим услышать от Бога какое-то слово, куда нам двигаться, то мы можем потренироваться, слушая старших.
Есть история про то, как один монах говорит: «Меня все любят». В ответ его укоряют: «Дерзко так утверждать. За что тебя все любят?» — «Я всем оказываю послушание».
Послушание, как и любовь, расцветает при взаимности. Приходит посреди ночи послушник, говорит: «Геронда, поисповедуй меня», ожидая и слова назидания, и утешения. В этой ситуации кто кому дает задание, кто кому оказывает послушание? Старец, занимаясь духовным руководством по-отечески или даже по-матерински, в тысяче мелочей оказывает послушание младшему — в том, что не наносит никакого духовного вреда.
Что общего между монастырем и научной фантастикой
В миру какие-то столкновения, обиды могут длиться долго. В монастыре, как на подводной лодке, ты свои столкновения должен решить до вечера, а лучше — прямо сразу, потому что если возник конфликт между какими-то двумя братьями, то это означает, что весь монастырь будет лихорадить, будет плохо всем. Монастырские примеры просто показывают человеческие взаимоотношения более ярко.
Научную фантастику любят не столько за описание других планет и каких-то летательных аппаратов, сколько за то, что там сконструирована некая ситуация, в которой человеческие чувства и взаимоотношения прописаны более ярко. Человеку интересен он сам и другой человек. В научной фантастике один антураж, в монастыре — немножко другой, но принципы действия человека, психологических столкновений, способы прохождения тех или иных типичных ситуаций достаточно ярко прописываются.
В патериках есть множество историй про терпение, которые легко перекладываются на светские реалии. Например, на Афоне есть традиция 1 января назначать каждому основное послушание на целый год. Собирается духовный собор, всех по очереди вызывают и говорят, что в этом году ты будешь заниматься тем-то и тем-то. Старцу Констанцию назначили определенное послушание. Проходит немного времени, его опять вызывают: нет, ты этим не будешь заниматься, ты будешь другим заниматься. Еще немножко времени проходит, опять собирают собор, его вызывают… Так ему за год сменили семь разных послушаний. 
Старца потом спрашивают: «Отец Констанций, как тебе удалось оставаться в таком мирном настроении духа, когда тебя словно мячик перебрасывали с одного послушания на другое?» А он отвечает: «Я подумал и сказал дьяволу: „Ты хочешь довести меня до белого каления? Нет, я тебя сам до него доведу!“» Эти простые трюки можно вполне применять и в немонастырской жизни.
— А есть такие, которые не полезно даже пробовать?
— Ничего полезно не будет без внятного руководства. Есть печальные истории про монахов, которые возлагали на себя особый пост, особое молитвенное правило, а потом ломались из-за бесовских нападок.
— То есть считается, что если человек начнет любое духовное упражнение, не посоветовавшись со своим духовником, то это может закончиться плохо?
— Ну я бы прямо такой квантор всеобщности не ставил, потому что ситуаций много бывает разных. Есть истории про миссионеров на дальнем Севере, которые встретили местных жителей, и те стали говорить им про шамана, который у них живет. Оказалось, что это не шаман, а христианский подвижник. Ему неоткуда было получить какое-то духовное руководство, и ангелы его наставляли в христианских истинах. Есть множество ситуаций, когда надо действовать здесь и сейчас, прямо вот сию секунду, нет у тебя возможности спросить у своего духовника, как поступать.
— Речь о том, что я попробую, а духовнику не скажу, сам буду.
— Вот это самое опасное. Если у тебя появляется то, что ты скрываешь от духовника, вносится элемент лжи и фальши, при таких «удобрениях» вряд ли вырастет что-то ценное и полезное. Собственно, об этом говорится в словах перед Таинством исповеди: «аще что сокрыеши, сугуб грех имаши».
Как не лишиться духовной сладости
Старец Паисий говорил, что надо уметь и ошибаться: делать то, что вопреки правилам, но правильно по закону любви. Мы знаем эпизод из жития святителя Спиридона Тримифунтского, когда к нему пришел гость Великим постом, у святителя Спиридона не было никакой приготовленной еды, и он потребовал, чтобы достали из погребов свиное сало. И он вместе с этим посетителем его ел.
— Это очень сложно. Умом понимаешь, что важнее человека принять нормально, а с другой стороны, сразу думаешь: не вгоняю ли я своих гостей в грех нарушения поста?
— На этот вопрос я не могу дать никакого формального ответа, потому что это будет фарисейством. Если мы пытаемся свои взаимоотношения с людьми и Богом вписать в какие-то схемы, возникает фальшь, потому что мы перестаем видеть за этими схемами и себя, и Бога, и другого человека. Надо поститься, но пост — это в первую очередь твоя личная жертва Богу. Что мы можем Богу принести? Немножко молитвенных слов, некоторый отказ от своей воли. Желудок по привычке просит молочка и творожка, но мы говорим, что ради Бога мы чуть-чуть постараемся свои привычки изменить.
Если мы очень сильно хотим чего-то райского, это желание сподвигнет нас к тому, чтобы отречься от каких-то удовольствий. Есть простая история, вполне применимая в бытовой жизни мирян. Один монах часто чувствовал особую сладость на молитве, но в какой-то момент она резко пропала. Он начал исследовать, что же, собственно, послужило поводом — может быть, он кому-то слово резкое сказал или свое молитвенное правило оставил? Не смог сам разобраться и пошел спрашивать.
Ему говорят: «Вспомни, как ты проводил те дни, когда ты лишился этой особой благодати». Он говорит: «Ничего особенного. Ну чай пил, ну сахара побольше положил». И, сам осознав, что именно из-за лишнего куска сахара он лишился небесной сладости, начал горько сетовать.
Такая же история происходит с нами, когда мы, забывая свое устремление к небесному, хотим получить чуть-чуть побольше утешения в земном. Мы стараемся, что-то собираем в своей духовной жизни, но можем лишиться этого в одночасье просто по невнимательности. Собственно, почти все патериковые истории — про внимание и невнимательность.
— Какие еще основные мысли есть в патерике? На что обратить внимание?
— Мне сложно вычленять какие-то отдельные аспекты патерика, потому что, когда погружаешься в эти истории, тебе в каком-то смысле становится уютно. Это такие классные старцы! Мне вспоминается история про преподобного Антония Великого, к которому приходило много людей, задавали много вопросов. И приходил один, который тихонечко садился в уголке и никогда вопросов не задавал. Как-то преподобный Антоний подзывает этого брата и спрашивает: «Брат, ты уже далеко не первый раз приходишь, неужели у тебя вопросов нет? Почему ты ничего не спрашиваешь?» На что инок отвечает: «Отче, мне достаточно смотреть на тебя».
У меня возникает ощущение определенного родства с этими старцами, которые жили совсем недавно в условиях суровой Афонской горы. Они зачастую не обладали никаким специальным образованием, иногда их жизнь до монашества не отличалась особым благочестием. Они простые и понятные не столько через слова, сколько через ощущение их близкого присутствия.
Опыт чтения историй про других людей обогащает твой личный опыт. Где-то ты сможешь поступить правильно, опираясь на этот опыт, на общее ощущение, которое ты чувствуешь, это тихое веяние ветра. Для монаха это особенно важно.
Монах — человек, избравший уединенный путь, однако монахи все же собираются в монастыри, и каждый, двигаясь своим путем, чувствует поддержку брата, который находится в соседней келье. Можно с братом ни о чем не говорить, для этой братской любви и поддержки слова зачастую излишни. То, что вы движетесь в одном направлении, дает вам обоим тройную силу и помогает не сбиваться с пути. Один немножко уклонился, другой его поддержал.
Это, собственно, и есть общее ощущение Церкви. Есть подвижники, которые в существенно более тяжелых и сложных ситуациях оставались верны своей христианской совести, ничего особо о себе не думая, поступали так, как надо поступить, как Бог от них хочет. Значит, и я в своей ситуации, которая в тысячу раз проще, могу поступить по совести. Вполне возможно, что я получу за это осуждение от окружающих, от начальства, но я поступлю по совести, и мне будет легче.
Старец Паисий любил рассказывать истории о своей военной службе. Как-то он выкопал себе окопчик, летят пули, и тут приползает другой солдатик, говорит: «Пусти меня в окопчик». Пустил, еле умещаются. Приползает третий: «Пустите и меня». Пустили, но при этом старец Паисий фактически вылез из своего окопа, оказался в большой опасности. Но при этом он рассуждал так: меня могут убить, но пусть лучше меня убьет сейчас пуля, чем всю жизнь потом будет убивать совесть. Возвращаясь к теме послушания, можно поступить по своему разумению, как тебе хочется, а можно поступить, как тебе говорит старец. Когда ты поступаешь по своей воле, делаешь шаг не вперед, а назад, лишаешься того опыта, который ты мог бы получить. Ты пришел и доверился старцу, что же тогда ты не поступаешь так, как он говорит?
Отцы говорят об особом таинстве старчества, об особом таинственном действии Святого Духа, объединяющего послушника с его старцем. Старцу дается особая любовь к послушнику, послушнику — особое доверие к старцу. Могут возникать какие-то мучительные борения в голове, какие-то взрывы негодования на собственного старца, но мудрый старец и через это проведет своего послушника, сам пройдя через такую печь искушений. Вопрос не в том, чтобы формально выполнить то, что тебе сказали. Ты должен чувствовать, как дышит твой старец, как бьется его сердце, чего он от тебя на самом деле хочет. Не знаю, есть ли такой же тесный контакт любви между пасомым и пастырем в миру.
Бог не хочет, чтобы мы были роботами, и старец не хочет, чтобы ты был роботом.
Вот предположим, есть ребенок, который хочет научиться рисовать. Взрослый дает ему карандаш и своей рукой берет его руку с карандашом, и они начинают вместе рисовать. Если ребенок начинает сильно противиться, получаются каракули.
Самое лучшее — когда ребенок сам чувствует, куда сейчас поведет рука педагога, и даже если педагог ослабит крепость своей руки, то все равно ребенок, уже научившись, продолжит линию так, как она должна идти. Старец может тебе что-то говорить, может ничего не говорить, может ждать, пока ты догадаешься, может, если ты в какой-то степени уже вступил на путь послушания, давать тебе какие-то смешные задачки, которые тебе будут казаться невозможными.
Евангелие 16+
— Как рассказать ребенку о Страстях Христовых, чтобы, с одной стороны, не слишком сильно его этим поразить, а с другой стороны, чтобы не преуменьшить?
— На Евангелии в соответствии с современным законодательством, наверное, должен стоять гриф 16+, ведь там есть детальное описание насильственной смерти. К счастью, я ни разу не видел такого значка на Священном Писании. И дети его слышат и адекватно воспринимают. Понятно, что ребенку не надо пытаться воспроизвести словесно фильм Мела Гибсона. Излишне и католическое внимание к физическим страданиям Спасителя.
Церковь очень мудро эти моменты подает в песнопениях. В поэтическом изложении многое становится яркой фигурой умолчания.
У нас действительно во время Страстной седмицы взгляд совсем не гибсоновский. Прекрасная стихира «Днесь висит на древе» — это такой взгляд, когда от края до края облаками землю Повивающий вкушает уксус, будучи распятым на Кресте, и эти противоположности друг друга в состоянии сбалансировать.
Стихира заканчивается словами: «Покланяемся страстем Твоим, Христе, покажи нам и славное Твое Воскресение». Мы одновременно вглядываемся и в предвечное бытие, и во время, и в грядущее Царство, мы не отрываем землю от Неба, Крест — от Воскресения, оставаясь в XXI веке, мы оказываемся на Голгофе, пытаясь себя в какой-то степени сопричислить к разбойнику, сораспятому со Христом. Мы сопереживаем женам-мироносицам и апостолам, сотнику, который говорит, что воистину Сей есть Сын Божий.
Такое погружение в Страстную седмицу совершается внутри нас, если мы шли туда весь пост, всякое житейское отложив попечение. И когда мы уже там, это не какое-то неожиданное и разрывающее тебя событие. Это не то, что ты идешь по залитому солнцем бульвару, и вдруг на скамеечке видишь труп. Такая ситуация будет травмой на всю последующую жизнь.
А здесь ты с любовью следуешь за Господом, и об этом говорится в богослужебных песнопениях. Господь показывает общее воскресение, уверяя нас через воскрешение Лазаря, и проводит нас через Страстную седмицу, обогащая новым опытом сораспятия со Христом. Мы в какой-то степени с Симоном Киринейским себя можем ассоциировать, хотя чуть-чуть свой крест несем, не Господень.
Многие другие вещи, которые формально не относятся к категории 16+, скорее к ним можно было бы отнести, чем Страстную. Если у ребенка умерла мама, а ему нет еще шестнадцати, это не значит, что ему не надо сообщать о смерти мамы. Надо суметь подобрать слова. Церковь как раз сумела подобрать слова, чтобы своим чадам все объяснить.
У нас путь к сердцу лежит через желудок
— Отец Петр (Мещеринов) недавно отметил, что у нас пост очень сильно гастрономически ориентирован, а у человека очень небольшой внутренний резерв трезвения и внимания. Когда у тебя все внимание сосредоточилось на том, чтобы ни грамма колбасы в твой рацион не попало, на остальное его уже остается намного меньше. Кроме того, православным предписано одинаково, по расписанию не есть, ходить на службу, печалиться, сострадать Христу, потом радоваться Пасхе. У всех без исключения в определенный календарный период на семь недель отнимается Жених, а затем с такой же обязательностью в определенную календарную дату возвращается. Что это — реальность или какое-то эстетическое действо, обусловленное историей культуры?
— У нас путь к сердцу лежит через желудок. В отличие от падших ангелов, у нас есть возможность воздействовать на свою душу через тело. Изменение рациона и поклоны (которых Великим постом немало), несмотря даже на не отпускающую нас суету, все равно заставляют нас о чем-то думать. Даже если мы думаем преимущественно о гастрономии, все равно у нас как бы висит такой огромный плакат на кухне: мы постимся, потому что хотим встретить Страстную и Пасху.
Этот опыт проверен Церковью. Он дает свой эффект: и так трогательные службы Страстной на порядок более трогательны для человека, который к ним подготовился постом. Представь себе: ты приходишь сытый, довольный, в бодром состоянии духа, и тут тебе рассказывают о чьих-то страданиях и мучениях. Ты сострадаешь, но как бы с высоты своего состояния. Пост делает сердце более способным к состраданию.
Намного более сложный аскетический подвиг называется «Светлая седмица». Есть аскетический принцип, о котором, опять-таки, в патериках говорится, что благодать сложнее удержать, чем получить. Нужно великое смирение, чтобы разумно, мягко и с сохранением всего приобретенного Великим постом выйти из него и продолжить свой путь.
Крикливость, которая бывает на Светлой седмице, мне не близка. Устав церковный предписывает на Светлой седмице пребывать в храме, наслаждаясь Божественными Тайнами. Если пасхальная окраска слишком телесно эмоциональна, ее не дотянешь до Вознесения. Пасхальный канон при такой надрывности из ярко-красного становится бордовым, почти черным. Нет необходимости делать такой фейерверк чувств из Пасхи. Да, конечно, мы этой радостью друг друга обымем, но задача в том, чтобы и дальше пасхальную радость нести. Непростое занятие — на Светлой седмице так же часто ходить в храм, как и на Страстной, но если ты справляешься с этой задачей, то в большей степени становишься человеком Пасхи.