«Что еще сделать, чтобы меня выкинули из дома?» Что принесет в вашу семью приемный ребенок, кроме гнева и отчаяния

Тридцать пять лет назад учительница русского языка и литературы Марина Левина оказалась в детском доме, а вскоре стала приемной мамой и возглавила петербургский фонд «Родительский мост» — одну из первых благотворительных организаций в России, помогающую детям-сиротам, приемным родителям и семьям в кризисных ситуациях.

В июле 2019 года в двухэтажном флигеле XIX века на улице Моховой, неподалеку от музея-квартиры Бродского и Некрасова — это здание занимает фонд — впервые идет капитальный ремонт. Тем не менее, два кабинета и кухня еще не тронуты, и пока в игровой комнате трое детей увлеклись занятием с арт-терапевтом, за стенкой их мама разговаривает с психологами. В щель между жалюзи видно, как она утирает слезы.

Сиротство — результат большой беды в жизни взрослых 

— Когда вы впервые увидели ребенка-сироту? 

— Это было очень давно, в 1983 году. Я случайно оказалась в доме ребенка: там работала мама моего ученика, которому я помогала по русскому и литературе, и я пришла поговорить. А поскольку уже был вечер, никого, кроме дежурных специалистов, не было, она решила провести меня по группам. Спросила: «Вам интересно?» — «Да, конечно». И тогда я увидела разных детей… Здоровых и тех, кто был неперспективным для усыновления — детей с инвалидностью. И мне стало понятно, что у них, по тем временам, нет будущего.

— А вам это действительно было интересно? 

— Конечно. А почему нет? Когда я училась в старших классах в физико-математической школе, мы с ребятами вместе с учителями волонтерили в детском доме, приезжали туда и помогали убирать территорию, мыть, хотя детей видели лишь издалека. У нас было удивительное сообщество педагогов и детей.

— А что вам говорили об этих детях, чтобы вы туда пошли? 

— Да ничего такого. Что это дети, у которых нет родителей, и им нужна конкретная помощь.

— Вам тогда было понятно, что такое «остаться без родителей»? 

— В жизни любого человека есть моменты, когда он ощущает себя покинутым или сиротой. Часто эти моменты связаны с ранним детством — не потому, что родители плохие, а потому что так воспринимает ребенок свое детство. И я думаю, что опыт детей без родителей как раз созвучен опыту любого человека, когда он был одинок.

— А у вас этот момент одиночества когда был? 

— Мои родители очень много работали — мама врачом на скорой помощи, а папа строил космические корабли и ракеты, и это было вечное ожидание их с работы, особенно папы, которого я очень редко видела, он все время был в командировках. И вот такое ощущение, что тебя не понимают и не замечают, особенно когда в семье что-то случается или родители просто устали — ребенок же не в состоянии оценить объективно, есть у каждого человека.

И я думаю, что наше взросление связано с тем, что мы перестаем предъявлять претензии к собственным родителям, когда мы больше их ни в чем не обвиняем. Даже если они нас оставили.

— Вы этому учите ваших подопечных? 

— Одна из наших задач и при подготовке родителей, и при работе с детьми — это принятие собственной истории жизни, иначе, если этого не происходит, человек не становится взрослым и не видит будущего. И только так он сможет принять, что, во-первых, люди, которые оставили его или не дали достаточно любви и заботы, дали ему эту жизнь, и, самое главное, что родители — это просто люди, которые в тот момент с чем-то не справились. Или сами страдали, или были очень незрелыми родителями.

Конечно, сиротство — это результат какой-то большой беды, которая происходит в жизни взрослых людей, результат их детских травм.

— То есть вы не ставите клеймо на тех родителях, которые оставили детей, как это часто бывает? 

— Для меня это очень странно. Мы много работаем с родителями, которые хотят отказаться от кровных детей или временно разместить их в доме ребенка, наверное, процентов 60% объема работы уходит на поддержку кровных семей. И мне кажется, что все они оказались в очень сложной ситуации, одинокими, без поддержки, и не справились с ней. Человек тотально одинок, изолирован, у него разорваны отношения с близкими, у него может не быть крыши над головой, денег, чтобы купить еду, он может подвергаться систематическому насилию, если говорить про женщин, он может быть в депрессии и потерять представление о себе. Он достоин сострадания и помощи.

И если у людей есть проблемы с ментальным мышлением или психическим здоровьем, то почему мы должны их как-то оценивать? Они не виноваты, что не здоровы и нуждаются в лечении, а их особенности не дают возможности отвечать за ребенка и его воспитывать. И эти люди поступают ровно так, как в данный момент могут. Иногда женщина, оставляя ребенка, говорит: «Этот выбор — лучший выбор для моего ребенка». И это действительно бывает так — решение родителей невозможно не уважать.

— А что составляет остальные 40% вашей работы? 

— Работа с теми, кто хотел бы принять, кто уже принял и кто не справляется с воспитанием приемного ребенка. И во всех этих программах мы сталкиваемся с болью, утратами людей, с их страданием и попыткой осознать, что с ними происходит.

— Даже у тех, кто хочет принять? 

— Приемные и кровные родители имеют сходный травматичный опыт, но он становится ресурсом для развития человека и семейной системы в целом.

У тех, кто хочет принять осиротевшего ребенка, разные мотивы, чаще всего они бессознательные. Как правило, большинство родителей не могут иметь своего ребенка или пережили его потерю. А сегодня в качестве кандидатов обращаются 35-летние родители — это дети, которые формировались в лихие 90-е годы. А это значит, что они пережили голод, лишения, редко видели родителей или у них были очень сложные отношения в семье. Нужно было выжить. Родители могли употреблять алкоголь, дети могли подвергаться жестокому обращению. И в этом и есть мотив — они знают, что значит страдать, и понимают, как больно ребенку, который остался один и выживает. И в этом есть и сила их, и слабость.

— А вы даете оценку такому опыту? 

— Наверное, наш фонд — то место, в котором любой человек понимает, что нет плохого или хорошего опыта. Есть просто опыт. Если он принят — тогда становится частью твоего ресурса, а если нет — то очень серьезным риском для тебя, потому что, если не принят опыт — не принята часть тебя самого, и ты живешь куском себя. Понимаете, мы не в состоянии принять другого, потому что мы не принимаем и не любим себя. Но именно этот опыт делает тебя уникальным.

И для нас очень важно и ценно, с чем человек пришел.

Быть приемным родителем — это не работа

— А с чем еще обычно приходят?

— Сначала нам могут позвонить по телефону и просто поговорить, в прошлом году было около тысячи звонков. Например, женщина спрашивает: «Если я недавно развелась с мужем, могу ли я быть усыновителем?» И здесь вопрос: как давно и насколько вы готовы дальше двинуться. Иногда звонят люди, у которых недавно умерли дети или которые пережили перинатальную утрату, и тогда задача — оказать психологическую помощь.

Иногда решение принять ребенка очень эмоциональное: приходят беременные женщины и женщины, у которых есть дети до трех лет, им хочется помочь всем осиротевшим детям, ими двигает любовь к собственным детям, в каждом осиротевшем ребенке они узнают своего. Но невозможно не учитывать потребности ребенка, которого они ждут, или воспитывают, если он маленький. Ему нужна мама безраздельно, целиком.

— В Петербурге много людей желают стать приемными родителями?

— В прошлом году через нашу школу прошли около двухсот родителей, но их количество уменьшилось на треть в сравнении с предыдущими годами.

— Почему?

— Отчасти конкуренция, школ для приемных родителей стало больше. Но и в детских домах практически нет детей дошкольного возраста, а остались дети сложных категорий для семейного устройства: 40% — дети с инвалидностью, 30% — дети, у которых есть братья и сестры, и усыновлять их можно только вместе. 80% — дети школьного возраста, а будущие приемные родители, как правило, ждут малыша.

Мне кажется, нужны совершенно другие виды и технологии социальной рекламы, которые смогли бы проявить тех людей, способных взять детей достаточно сложных — они ждут родителей и близких в учреждениях.

— А какие другие технологии?

— Я думаю, что это должен быть личный контакт. Возможно, надо идти на родительские собрания в школы, к сотрудникам на предприятия и говорить с ними. И это не должна быть манипуляция, рассказ о несчастных детях, подтвержденный профессиональными фотографиями, или, наоборот, о том, что все сложится легко и прекрасно, потому что это не про правду жизни. Правда в том, что это просто дети, которые нас ждут.

— Вам не нравятся такие рассказы с фотографиями? 

— Ребенок — не товар. И я вообще против маркетинговых технологий при семейном устройстве, и за приватность сиротства и отношений со своими родителями.

Это частная история ребенка, он ходит в школу, у него есть друзья, любимая девушка, если он постарше. Хочет ли он, чтобы весь мир узнал, что он сирота, болен, в чем-то нуждается или очень милый? И все равно это будет или неполная правда, или приукрашенная реальность, потому что реальный человек намного сложнее и прекраснее всегда.

— Перед нашим интервью я как раз листала сайт с историями и фотографиями детей, где можно выбрать ребенка по «параметрам». 

— Вы знаете, только США, бывшие страны Советского Союза и Россия имеют такие сайты. Ни Англия, ни Шотландия, ни Франция, ни наши друзья северные страны их не имеют.

— А как там устроено?

— Только те семьи, которые завершили подготовку, вместе с сопровождающим их специалистом обсуждают кандидатуру того или иного ребенка. То есть информации о детях нет в открытом доступе. Это считается неэтичным.

Моим детям было бы точно неприятно, если бы они были где-то позиционированы как сироты или я начала бы давать интервью с их историями. Когда ребенок станет взрослым, он сам решит, хочет ли рассказывать об этом.

— Но разве было бы такое количество усыновлений, если бы не публичность? 

— Детей дошкольного возраста все равно бы принимали в семью. Нехорошо так говорить, но если они не имеют тяжелой инвалидности, то в доме ребенка находятся короткий срок, расходятся, как «горячие пирожки». У нас стоит очередь из усыновителей на детей дошкольного возраста.

— Этот возраст проще для адаптации?

— Я так не думаю. Все зависит от того, что ребенок пережил, его психического здоровья, истории рождения, перинатального опыта, опыта отношений в раннем детстве, особенностей личности.

— А есть ли вообще идеальный возраст для усыновления? 

— Мне кажется, такого возраста не существует в природе, потому что либо это твой ребенок, и тогда тебе все равно, чем он болен и какого возраста, либо не твой. И это могут сказать любые родители, кто рассматривает приемное родительство не как работу, а как отцовство и материнство в полной мере.

— Что вы имеете в виду? 

— Мне — и я без всякой критики сейчас хочу сказать — приемное родительство видится в двух форматах. Первый — когда приемные родители стоят в позиции профессиональных воспитателей, которые оказывают помощь ребенку, не конкурируют с его близкими за любовь и внимание и готовы взаимодействовать с кровными родственниками, готовы к тому, что ребенок в будущем, возможно, сделает выбор в сторону кровных родителей.

То есть ты ему помогаешь осознать себя, свой опыт, установить отношения, и можешь стать или не стать матерью или отцом. И это тебя не ранит. Но для многих детей крайне важно рядом иметь просто близкого человека. Ты говоришь себе: «Я готов принять 16-летнего подростка не в качестве сына или дочери, а готов ему помочь, а там как пойдет. Но в принципе он может выйти из моей семьи и сказать мне спасибо, и писать иногда письма. Я от него ничего не требую и не жду».

Но все-таки мать и отец — это не работа. Позиция родителя вообще про другое — мать и отец не могут быть на время, они на всю жизнь, навсегда. Даже если наши родители умирают, они незримо присутствуют рядом с нами.

— Вам лично какая позиция ближе?

— Конечно же, мне, как и моему мужу, всегда была ближе позиция родителя. Мне сложно находиться в собственной семье в позиции воспитателя, сложно выдержать границы, но я не считаю, что какая-то другая история плоха. Я знаю совершенно прекрасных приемных родителей, которые, находясь на профессиональной позиции, очень много сделали для своих детей. Просто надо понимать, что в этой ситуации ребенок обретет близкого человека, но все равно не маму или папу.

Вы знаете, в нашей семье какое-то время жили дети, от которых отказались приемные родители. Их было семь человек, все подростки…

— Вы с ними общаетесь сейчас? 

— Им больше 30 лет, с некоторыми из них мои старшие дети поддерживают отношения. А один ребенок жил с нами несколько месяцев, но мы с мужем поняли, что в тот момент не можем взять за него ответственность как родители. Так он оказался в семье наших друзей, где мама была дома, рядом. Этот ребенок уже вырос, но когда видит меня, делает вид, что меня нет. Не замечает и не здоровается.

— Вам обидно? 

— Больно, но я понимаю, что его чувства абсолютно справедливы: он хотел остаться, но мы не смогли принять. Ребенок был очень сильно травмированным, он несколько раз терял близких, и ему была нужна семья, в которой один из родителей смог бы постоянно быть рядом. И такая семья нашлась и стала ему близкой и родной.

— Вы себя не корите за это?

— Я не корила, хотя, конечно, очень сильно переживала, но считаю, что это было честно — признать, что ресурсов помочь этому ребенку в данный момент нет. Ушла из дома и плакала, бродила по улицам города…

— То есть у вас одиннадцать детей? 

— Да, а кроме них семь жили временно.

— Вы никогда не говорите публично, сколько из них приемных? 

— Нет (улыбается). Это все наши дети. Мы их не разделяем.

— А как это сделать? 

— Просто нужно встретить своего ребенка, и ты понимаешь: именно этот ребенок твой. Это иллюзия, что существует выбор. Это вопрос встречи, Божественного Промысла.

Иногда важно признать: приемное родительство сейчас — это не твой путь

— И все-таки хотела бы вернуться к вопросу про сайты с фотографиями. А разве не может быть такого, что человек увидел там ребенка и именно ради него пошел в школу приемных родителей? То есть сработал какой-то эмоциональный порыв, как обычно говорят, «захотел взять сиротку».

— Встреча с ребенком действительно может происходить по-разному: в детском доме, где человек работает волонтером, может быть, когда увидел фотографию… Но вообще история про «взять сиротку» — это мотив плохо осознанный.

— А какой мотив правильный? 

— Нет правильного. Но мотив всегда про меня и про то, что я хочу. «Я хочу сделать доброе» — зачем? Что для меня это значит? Как это связано с моим развитием, моими ценностями и стратегиями? Что изменит этот ребенок в моей жизни? Что я хочу получить в результате от рождения кровного ребенка или усыновления приемного?

Взгляд на опеку или усыновление сверху — «я сейчас кого-то призрю» — это про неправду.

Отцовство или материнство в данный момент жизни для меня ценность? На что я готов ради этого? Готов ли пойти на какие-то осознанные ограничения? Понимаю ли я, что погружусь в многолетнюю кризисную ситуацию?

— То есть все-таки усыновление — это кризисная ситуация? 

— Став приемным родителем, человек обязательно будет переживать личностный кризис, потому что встретится с собой неизведанным, вдруг поймет, что он тоже живой, может испытывать гнев, отчаяние, беспомощность, удовольствие или радость от того, что раньше не испытывал. Это как путешествие на другую планету, и эта планета — ты сам.

— Вы ведь это говорите, основываясь и на своем опыте тоже? 

— Ну, конечно (улыбается). Получается, что у меня изменятся отношения в паре — и это не так, как при рождении кровного ребенка, потому что нет девяти месяцев вынашивания, нет истории про выбор имени, нет биологических механизмов, которые запускают развитие привязанности. Тебе этот ребенок попадает с данностью, с историей собственной жизни, с его травмами. Иногда более взрослым, чем ты сам: допустим, ты не сталкивался напрямую с угрозой собственной жизни, а он неоднократно был в ситуации, где надо было выживать, и тебе это как-то надо принять.

А дальше ты надеешься, что и твои близкие обязательно тебе помогут, и соседи будут рады, и школа и сад пойдут навстречу, и общество ужасно любит приемных родителей и вообще тех, кто совершает хорошие поступки — на это же направлена вся социальная реклама. Но на деле ты сталкиваешься с очень разным отношением, так что люди вокруг начинают делиться для тебя на тех, кто близок тебе по ценностям, и тех, кто не близок.

Этот ребенок приходит к тебе, чтобы показать реальность. И это было бы не так больно, если бы среди этих людей не было мамы, папы, друзей, которые перестают к тебе приходить. Картина социального мира начинает стремительно меняться.

— А почему так происходит? Кажется, что чем меньше детей в детдомах, тем более гуманным выглядит общество. 

— Ну, потому что у нас очень разное отношение к инвалидам, к старикам, и мы все воспринимаем через призму собственных идей, опыта, оценок, боли. У нас же очень много страхов и предубеждений, что это дети алкоголиков, что они будут преступниками…

— А у вас таких страхов не было? 

— Если говорить про генетику, то алкоголизм, как и девиантное поведение, по наследству не передается. И ведь каждый человек — часть огромного рода, который жил среди войн, катаклизмов, среди наших предков были те, кто сидел в тюрьме, страдал психическим расстройством, употреблял алкоголь. Это жизнь, пока человек живет, он меняется, ищет смысл жизни. Мы все в пути. И почему бы не принять ребенка с такой же огромной историей, идущего по длинной и опасной дороге?

Конечно, долгосрочную адаптацию никто не отменял, пять лет минимум нужно положить на нее и на то, чтобы принять ребенка и себя нового. И как-то отваливается все лишнее, хотя это очень больно. Приемный ребенок — это безусловно путь к себе.

— А кровный ребенок разве не помогает пройти такой путь? 

— Кровный тоже, но приемный делает это более интенсивным и жестким способом. И надо понять вообще, хочешь ли ты этого, есть ли у тебя ресурсы отправиться в дорогу.

Опять же говорю без оценки, но если в данный момент жизни для тебя важна стабильность и безопасность — по разным причинам, допустим, ты только что пережил утрату или семейный кризис, вот только все стабилизировалось, и сейчас тебе важно удержать этот хрупкий мир, чтобы набраться сил, то, конечно, нужно признать, что приемное родительство сейчас — это не твой путь. Не потому, что ты плох, а потому что есть твой путь, по которому ты должен идти в данный момент жизни. Может быть, потом ты вновь задумаешься об усыновлении.

— Как ваши старшие дети приняли сестер и братьев? 

— В любой семье отношения строятся по-разному: кто-то кому-то ближе, кто-то дальше, с возрастом все меняется — это абсолютно нормально. Но безусловно, для ребенка всегда очень травматично рождение или приход следующего, с которым надо делить родителей.

— А можно ему одной фразой как-то объяснить и успокоить? 

— Это не просто то, что в голове, а про чувства. Ребенок все равно будет чувствовать боль и утрату своего родителя и злиться. Надо просто принять эти чувства.

— То есть появление приемного ребенка всегда повлечет за собой боль других детей? 

— Это зависит от того, как будет боль обжита. Если как открытая зияющая рана, то эта боль сделает твою жизнь нестерпимой. А можно по-другому — как серьезный опыт принятия и сострадания, потому что без боли и утрат нет развития.

История, что «я не твой сын» или «я не твоя дочь», для приемного ребенка тем более болезненна, чем больше он любит тебя. Потому что чем он ближе, тем больше имеет претензий и хочет родиться именно у тебя, а это невозможно. И родители точно так же испытывают боль, что биологически это не их ребенок. И нужно научиться всем жить с этой болью.

Живой человек, который не всесилен

— Но все же — если человек вначале сказал, что готов стать приемным родителем, но не смог, понял, что не справляется? 

— Бывают истории, когда родители очень ресурсные, классные, понимающие не справляются: ребенок имеет серьезные проблемы с психическим здоровьем, интеллектуальным развитием, его поведение может быть очень тяжелым. Он может воровать, уходить из дома и бродяжничать, вести себя агрессивно, не различать и не уважать чувства других людей, нарушать границы, бесконечно проверять любовь родителей самым изощренным способом: «Что еще я должен сделать, чтобы наконец меня выкинули из этого дома?»

Действительно, если родитель принимает такого ребенка, значит, он научился безусловно любить. Он отрастил себе ангельские крылья, потому что способен любить просто так, без всякой отдачи. Как Христос. «Я тебя люблю, потому что ты мой ребенок, неважно, приемный или кровный, неважно, как ты себя ведешь, получил ли ты пятерку или двойку, вынес помойное ведро и погулял ли с собачкой, кем ты стал. Даже неважно, любишь ли ты меня».

— А можно ли этому научиться? 

— Мне кажется, нет. Это, скорее, путь длиною в жизнь к самому себе, к Богу. Взрослый дает просто так, он не ждет ничего взамен. Это физически и эмоционально истощает, это причина, почему он приходит к нам и говорит: «Я больше не могу».

Взрослый уверен в своей правоте, силе и возможности все изменить. И вдруг он должен признать, что бессилен, признать свое чувство злости и отчаяния. Теряется идеальное представление о себе как о правильном хорошем человеке. Рождается живой человек, который не всесилен.

— Что вы как фонд делаете в этой ситуации отказов? 

— Мы поддерживаем наших родителей. Мне кажется, взрослые иногда нуждаются даже в большей поддержке.

Лагерь для подопечных фонда

— А как устроена эта поддержка? 

— Иногда надо просто побыть рядом, иногда оказать профессиональную помощь, и тогда составляется план сопровождения. Социальная помощь, психологическая помощь, участие в группах для детей и взрослых, досуговых мероприятиях и летних реабилитационных лагерях. В этом году наши папы идут на Соловки вместе с подростками, а подростки плывут на каяках по рекам Карелии.

— «Мы убеждены: каждый ребенок должен жить в семье», — сказано на сайте фонда. А насколько все-таки это реально — найти такое количество родителей, способных на этот сложный путь? 

— Мне просто кажется, что сейчас в детдомах остались самые сложные дети и наступило время, когда приходят очень сложные родители. И мы решаем такую же проблему, как и другие страны — недостает тех людей, которые готовы принимать детей старше 10 лет, детей с проблемами здоровья, разместить несколько братьев и сестер. Ищем родителей с большим сердцем, которое вместит этих детей.

— У детей со сложными заболеваниями могут быть еще какие-то варианты жизни вне интерната? 

— Один из выходов — система сопровождаемого проживания. Для самых тяжелых групп детей во всем мире создаются малокомплектные учреждения, приближенные к семейному типу, или такие ребята воспитываются в, как мы бы сказали, профессиональных приемных семьях, а государство им платит и окружает всевозможной инфраструктурой помощи.

У родителей нет страха перед будущим, потому что понятен образовательный путь такого ребенка, доступен медицинский уход, у семьи есть сиделка или надомный социальный работник, отпуск, транспорт. И когда ребенок становится взрослым, он не останется один и будет окружен заботой государства и близких. Так устроена система помощи, например, в Шотландии или Финляндии.

Содержание такой системы помощи требует больших расходов, но обходится все равно дешевле, чем содержание ребенка или взрослого в учреждении.

Ребенку надо стать сиротой, чтобы круглосуточно получать медпомощь 

— Какие изменения нужны, чтобы как можно меньше детей были сиротами? 

— Во-первых, необходима борьба с бедностью. В принципе мне кажется, что наше правительство смотрит в эту сторону — не просто так появились пособия для молодых мам. По результатам исследований, самая бедная категория семей — семьи, где есть дети до трех лет, и понятно, почему.

Если говорить про детей с инвалидностью, то часто люди размещают детей в доме ребенка не потому, что не хотят его воспитывать, а потому что там ребенку могут обеспечить качественный профессиональный медицинский уход, паллиативную помощь, которую невозможно предоставить дома. Просто нет другого места… Для того, чтобы ребенку круглосуточно стали оказывать медпомощь, ему надо стать сиротой…

Необходимо развивать инфраструктуру помощи таким семьям, раннее вмешательство. Мне кажется, это существенно снизит количество детей-сирот в учреждении, и многие дети из интернатов смогут вернуться домой, ведь родители их посещают, но не могут забрать.

Мы столкнулись с тем, что в кризисной ситуации человек даже не знает, к кому, в какую службу обратиться.

В нашей стране важно поддерживать женщин, которые живут в ситуации домашнего насилия, и должен быть изменен федеральный закон в этой части. И тогда меньше детей и женщин пострадают, и в российских тюрьмах будут сидеть меньше женщин, которые убили своих мужей, потому что систематически сами подвергались издевательствам.

Конечно же, это история про борьбу с алкоголизмом, наркоманией.

А в целом мне кажется, что как только цена жизни каждого человека в нашей стране будет поставлена на первое место и наше государство будет двигаться в сторону социального государства, то будет меняться и отношение людей друг к другу, отношение к детям и старикам.

— Кто чаще всего оказывается в вашем кризисном центре? 

— В основном у нас живут наши простые женщины из Петербурга и регионов, попавшие в разные истории, без поддержки и жилья. И мы помогаем решить социальные и психологические проблемы, обучить навыкам ухода за ребенком, игре, нормализовать отношения с близкими.

Дом надежды. Фото: Сергей Николаев / Фонтанка.ру

С 2003 года наши специалисты помогают предотвратить отказы от новорожденных детей в 16-м родильном доме. Там находится отделение обсервации, где рожают женщины, не стоявшие на учете в консультации, мигранты, женщины без документов и жилья, они могут иметь особенности психического развития или находиться в глубокой депрессии. Как правило, они одиноки и никому не доверяют. Важно помочь женщине принять осознанное решение, предложить помощь, помочь поверить в свои силы, оценить ситуацию с точки зрения безопасности ребенка. За помощью в фонд обращаются женщины, попавшие в беду, как правило, они звонят по телефону горячей телефонной линии.

Когда женщинам и детям негде жить, они могут временно разместиться в «Доме надежды», уютном коттедже в пригороде Санкт-Петербурга. Сейчас там проживают шесть женщин и восемь детей. Более 70 женщин с детьми находятся у наших специалистов на сопровождении.

— Вы не всегда можете убедить женщину не отказываться от ребенка? 

— Не всегда… Нет задачи убедить, хочется дать возможность выбора, выбора своей судьбы и будущего ребенка. Если ребенок остается без мамы, то чувствуешь бессилие и должен его признать.

Но иногда оставаться рядом с мамой может быть смертельно опасным для новорожденного ребенка: если женщина имеет серьезные нарушения психики или употребляет алкоголь и наркотики, не в состоянии обеспечить уход и безопасность ребенка. Сама она этого часто не осознает и может вести себя агрессивно и не пускать в дом… Достаточно часто сталкиваясь с мамами с ментальными нарушениями, мы пытаемся сохранить ребенка в семье, ищем возможности сопровождаемого проживания: должен быть кто-то рядом, кто поможет ей быть мамой. Но это очень сложно, как и в случаях алкоголизма и наркомании…

Да, она больна, какие к ней могут быть претензии, ее надо лечить. Возможно, она захочет что-то в жизни изменить, пойдет на лечение, но ребенку надо обеспечить безопасность хотя бы на это время.

По закону, мы можем только наблюдать и писать официальные письма. Испытываешь бессилие и чувство вины. А у опеки сегодня связаны руки…

— В новостях мы чаще всего видим какие-то вопиющие случаи, как опека отбирает детей… 

— Мы сталкиваемся с другими ситуациями — крайне сложно отобрать ребенка, даже если есть опасность для его жизни. Опека боится новых обвинений в неправомерных действиях. Но, что бы ни произошло, специалисты опеки окажутся крайними. Отобрали — плохо, не отобрали, и ребенок умер — снова во всем виноваты.

Именно специалисты органов опеки и попечительства — наши партнеры при защите интересов детей. Они нуждаются в поддержке, обучении. Все боятся ювенальной юстиции, а меня беспокоит обратная тенденция — теперь мы сохраняем семью всегда, не думая о детях. И это тоже путь тупиковый.

Каждая жизнь человека — это путь героя

— Что случилось после того, как в 1983-м вы оказались в детдоме? 

— Мама моего ученика тогда сказала, что много сирот лежат в больницах, и мы с мужем и друзьями стали посещать их. О создании организации тогда никто и не думал, в основном все собирались у нас дома — мы тогда жили на служебной площади в школе, а потом, благодаря поддержке журналистов, нам удалось собрать 60 семей.

И дальше часть детей попала к нашим родителям, потом мы познакомились с директором детского дома №1 на Счастливой улице, с главой Кировского района, его защита и поддержка во времена обкома и горкома была очень важна…

— Окружающим это тогда казалось странным? 

— Конечно. «Сумасшедшие». Особенно те, кто приняли в семью ребенка с проблемами здоровья.

— И вас это не остановило? 

— Мне было как-то все равно, каждый имеет право оценивать меня, как хочет. Было важно мнение близких, учителей.

— А когда вы поняли, что пора уйти из школы? 

— Мне было очень тяжело оставить школу, я любила учеников и учителей, просто в 96-м году мы — тогда уже как благотворительный фонд «Родительский мост» — получили грант Европейской комиссии на создание службы подготовки родителей, и стало понятно, что сочетать две работы невозможно. Это мост между родителями и ребенком, между твоим внутренним ребенком и тобой, между родителями.

— Получается, вы стали приемной мамой как раз во время становления фонда. Как справлялись? 

— Мне всегда помогали старшие дети, бабушки с дедушками и, конечно, муж. Фонд всегда был нашим общим делом, никогда только моим. Один из супругов чем-то жертвует для другого — это правда. В нашей ситуации своим развитием я обязана своему мужу, отцу наших детей.

— Вы готовы взять еще ребенка?

— Нет, конечно, нам уже по 60 лет. Есть внуки, с нетерпением ждем внучку.

— Чувствуете себя счастливой? 

— Да, но это не значит, что не бываю уставшей, не чувствую отчаянья, не болею, я ни о чем не жалею. Я чувствую себя счастливым человеком.

— А какую себя вы открыли, когда пошли этим путем — приемного родительства? 

— Наверное (задумывается)… я осознала силу своего эгоизма, по-другому посмотрела на свою жизнь, свои обиды. Поняла, насколько я мало отдавала и много требовала от родителей и близких. Я учусь любить и принимать любовь.

— А в какой момент вы поняли, что это все-таки ваш путь? 

— Для меня есть такой хороший индикатор — когда человек идет по своему пути, он не устает. Когда приходит профвыгорание, когда нет удовольствия, когда работа не приносит радость, это сигнал к тому, что ты стоишь на чужой тропе. А когда твой путь наполнен творчеством, изменением, есть силы — это знак, что ты идешь своей тропинкой.

И ни в коем случае это ни про какую жертву, лишения, героизм.

Каждый человек, живущий на этой земле, потому что он совершает героическое путешествие, независимо от того, как его оценивают окружающие.

— Даже если он не делает чего-то масштабного, не меняет? 

— Все героические поступки происходят внутри нас. Например, сказать «нет» там, где ты всегда соглашался, позвонить и попросить прощения, хотя для тебя это было невозможно.

Каждый день наполнен такими маленькими подвигами, связанными с преодолением, изменением себя, и они иногда несут в себе больше героизма, чем какие-то публичные вещи. Поэтому каждая жизнь человека — это путь героя.

И человек способен меняться до самой смерти, поэтому любая оценка бессмысленна, все мы в пути, плывем в лодке по реке жизни.

— Вам совсем не нужно социальное признание, узнаваемость? 

— Наверное, моя публичность помогла бы фонду в его продвижении (улыбается). Но я не понимаю, что мне это даст. Мне в большей степени важно одобрение людей, которых я считаю своими учителями, детей, мужа, принятие собственных поступков… И мне сложно иногда признать какие-то свои достижения. Ну, есть у меня проблемы с самооценкой (смущенно улыбается).

Мне бы хотелось, чтобы обо мне знали те, кому я могла бы быть полезна. Допустим, специалисты, которых с удовольствием учу в регионах. И когда они развиваются и делают что-то крутое, круче, чем я, я просто испытываю восторг.

— А к чему вы все-таки хотите прийти? 

— Наверное, для меня «Родительский мост» — это место выбора и осознания себя и своих смыслов. Мне бы хотелось помочь людям, которые в этом нуждаются и приходят к нам. И я бы хотела узнать что-то и о себе, находясь рядом с ними в этом пути, потому что любая встреча очень многому учит. И для меня это история еще и про творчество, мне крайне важно, что я арт-терапевт.

На мастер-классе

— Если все же люди прошли вашу школу, но поняли, что это не их путь — для вас это досадно? Не кажется ли, что недоработали? 

— Это абсолютно нормальная история, когда в процессе работы в рамках подготовки человек осознает, что идея усыновить ребенка была незрелой, или эмоциональным порывом, или отголоском собственной боли, и идет жить свою жизнь счастливо дальше. Для меня это радостно, и среди моего близкого круга общения есть родители, которые прошли наш курс подготовки, не взяли детей, но помогают фонду.

И если после подготовки наши родители начинают жить творчеством, у них налаживается бизнес, меняются отношения в паре — Боже мой, так это ж про прекрасное!

— Как вы думаете, тогда все-таки в чем смысл жизни человека? 

— Думаю, смысл жизни человека в том, чтобы научиться принимать себя и других с любовью, чувствовать себя частью прекрасного божественного мира. Когда весь мир — это я, и я — весь мир. И тогда нет конфликта с внешним окружением. Иду… учусь принимать себя.