Ариадна жила с родителями в Чехословакии и Франции, окончила училище изящных искусств при Луврском музее в Париже, после чего вернулась в Советский Союз и работала литературным сотрудником и иллюстратором. В августе 1939 года Ариадну арестовали и осудили на 8 лет исправительно-трудовых лагерей «по подозрению в шпионаже».
Освободили, но в 1949 году арестовали вновь и приговорили к пожизненной ссылке в Туруханском районе Красноярского края. На Крайнем Севере, где практически всю зиму полярная ночь, морозы под минус 50, для нее несказанным счастьем было устроиться уборщицей в школу…
Не осталось ни одной двери, куда бы я не постучала
В июле 1949 года в Туруханск прибыл пароход из Красноярска с партией ссыльных на борту. Объявили: «Стоянка три дня, если кто-то найдет за это время работу, останется здесь, остальных отправят дальше». Дальше – это значит совсем быть отрезанной от почты, телеграфа, газет. Ариадна Сергеевна Эфрон поняла, что надо во что бы то ни стало остаться в Туруханске.
Вот несколько писем дочери Марины Цветаевой и выдержек из них, которые позволяют представить, что она переживала, находясь в ссылке вдали от родных, привычного уклада жизни. Они опубликованы на портале Красноярского общества «Мемориал», где собрано большинство материала, когда-либо выходившего в СМИ, в работах школьников и исследователей об Ариадне Эфрон.
«Боже мой, что это было, ни в сказке сказать, ни пером описать. Кажется, не осталось ни одной двери, в которую я бы не постучалась и где бы не получила отказа», – пишет она в письме от 1 августа 1949 года.
И ей посчастливилось. Она получила работу уборщицы в школе с окладом 180 рублей. В обязанности входило: колка и пилка дров, ремонт и побелка школьного здания, мытье полов.
Марина Цветаева и Ариадна Эфрон
«Работаю пока на прежнем месте, устаю зверски, настоящая замарашка, но меня радует, что кругом столько ребятишек, шуму, нелепых прыжков, пронзительных криков на переменах… Сквозь закрытые и приоткрытые двери я слышу, как срывающиеся от волнения голоса рассказывают о прошедшем, настоящем и будущем человечества и о том, как Магеллан снова сел на «пароход» и отправился открывать новые земли, и о том, что горизонт – оттого, что земля круглая…
Учатся в две смены, значит, убирать помещения приходится ночью. Это очень утомительно, может быть, оттого, что я слаба. А сколько эти маленькие грамотеи щелкают кедровых орешков, заполняя скорлупой парты, чернильницы, печки и умывальники. Дровами на зиму я уже запаслась, не знаю, на всю ли, но на большую часть – определенно. Купила себе телогрейку, материи на рабочий халат. Вчера удалось купить сапоги, совершенно необходимые здесь, где после каждого дождя грязь, а дожди не реже четырех раз в сутки. Это пока, а дальше будет значительно пуще. Сапоги – 250 рублей, дрова – около 300, телогрейка – 111, халат – 75», – из письма родным от 6 сентября 1949 года.
Через полгода Ариадна Сергеевна начинает работать в Туруханском доме культуры художником-оформителем.
«Сейчас у меня много работы в связи с предвыборной кампанией, все пишу лозунги, оформляю всякую всячину и очень этой работе рада. Ведь здесь предвыборная кампания совсем не то, что там у вас в Москве. Здешние агитаторы добираются до избирателей района на лыжах, на собаках, на оленях, проделывают походы в несколько сот километров при 45-50 градусах мороза… Представляете себе, насколько интересна и ответственна работа агитатора в этих условиях? Мне только жаль ужасно, что я не имею возможности работать так, как мне хочется и как я могу – очень ограниченно поле моей деятельности. Тем не менее спасибо и за него», – пишет она своей тетке в феврале 1950 года.
«Живу я очень странной жизнью… Все как во сне – и эти снега, по которым чуть-чуть черными штрихами отмечены, очень условно, контуры предметов, и серое низкое небо, и вехи через замерзшую реку… И работа – как во сне: лозунг за лозунгом, монтаж за монтажом, плакат за плакатом в какой-то бредовой и совсем не подходящей обстановке. Все мы – контора, дирекция, драмхор, духовой кружок и я, художник, работаем в одной и той же комнате, в одни и те же часы.
Ариадна с кошкой
На столе, за которым я работаю, стоит ведро с водой, из которого, за неимением кружки, все жаждущие пьют через край, на этом же столе сидят ребята, курят и репетируют, тут же лежит чья-то краюха хлеба, тут же в артистическом беспорядке разбросаны чьи-то селедки, музыкальные инструменты и прочая белиберда. С утра до поздней ночи стоит всяческий крик: начальственный и подчиненный, артистический и халтурный культурный», – пишет она родным.
«На днях к нам приезжал наш кандидат в депутаты Верховного Совета. Мороз был страшный, но все туруханское население выбежало встречать его. Мальчишки висели на столбах и на заборах, музыканты промывали спиртом трубы, а также и глотки, и репетировали марш «Советский герой», рабочее и служащее население несло флаги, портреты, плакаты, лозунги, особенно яркие на унылом снежном фоне. И вот с аэродрома раздался звон бубенцов… Когда же появились кошевки, запряженные низкорослыми мохнатыми быстрыми лошадками, то все закричали «ура»! И бросились к кандидату, только в общей сутолоке его сразу трудно было узнать, у него было много сопровождающих, и у всех одинаково красные, как ошпаренные морозом, лица. И белые шубы – овчинные.
Я сперва подумала, что я уже пожилая и мне не полагается бегать и кричать, но не стерпела и тоже куда-то летела среди мальчишек, лозунгов, перепрыгивая через плетни, залезая в сугробы, кричала «ура» и на работу вернулась ужасно довольная, с валенками, плотно набитыми снегом, охрипшая. Ты знаешь, я так люблю всякие демонстрации, праздники, народные гулянья и даже ярмарки, так люблю русскую толпу, ни один театр, ни одно «нарочное» зрелище никогда не доставит мне такого большого удовольствия, как какой-нибудь народный праздник, выплеснувшийся на улицы города ли, села ли», – это письмо было написано в марте 1950 года и адресовано Пастернаку.
Борис Пастернак поддерживал Ариадну Эфрон все годы ссылки, посылал книги, деньги. Благодаря ему уже во вторую зиму в Туруханске она смогла улучшить свои жилищные условия.
«У меня большая радость, удалось перебраться на другую квартиру, несравненно лучше предыдущей. Представьте себе маленький домик на берегу Енисея, под крутым обрывом, настоящий отдельный домик – одна светлая и довольно большая комната, крохотная кухонька с плитой, маленький чуланчик и маленькие сени, вот и все. Три окна, на восток, юг и запад. Домик в хорошем состоянии, что здесь необычайная редкость, построен всего два года назад, оштукатурен и побелен снаружи и внутри, настоящие двери с настоящими ручками, новый гладкий пол, высокий (по здешним понятиям) потолок. Не знаю, каково будет зимой, но сейчас я чувствую себя просто на даче, хоть и некогда отдыхать, а на душе несравненно легче.
Домик этот стоит 2500 рублей, и мы с приятельницей, с которой живем вместе, и думать не могли его купить, так как у меня совсем никаких средств нет, а у нее полторы тысячи, высланные из Москвы за проданные за гроши вещи. Но вы представьте себе, какое счастье – Борис прислал мне на днях 1000 рублей, и мы этот домик сразу купили. Может быть, это ужасно неосторожно, так как остались совсем без ничего, но подумали о том, что, живя на квартире, переплатили хозяйке за десять месяцев 1500 рублей за два ужасных угла с клопами… страшно мерзли зиму и никогда не чувствовали себя дома из-за отвратительной хозяйки», – делилась она радостью с родными.
«Я получила все, посланное тобой, и за все огромное тебе спасибо. Стихи твои опять, в который раз потрясли всю душу, сломали все ее костыли и подпорки, встряхнули ее за шиворот, поставили на ноги и велели – живи! Живи во весь рост, во все глаза, во все уши, не щурься, не жмурься, не присаживайся отдохнуть, не отставай от своей судьбы!.. Я выросла среди твоих стихов и портретов, среди твоих писем, издали похожих на партитуры, среди вашей переписки с мамой, среди вас обоих, вечно близких и вечно разлученных, и ты давно-давно вошел в мою плоть и кровь. Раньше тебя я помню и люблю только маму. Вы оба – самые мои любимые люди и поэты, вы оба – моя честь, совесть и гордость…» – пишет она Пастернаку после прочтения его новых стихов и переводов Шекспира и Гете.
«Мои черновые эскизы к местному «Ревизору» в основном готовы, самой интересно, как удастся их осуществить в здешних условиях. Во всяком случае, женские туалеты, за исключением унтер-офицерши и слесарши, будут из упаковочной марли, соответствующим образом видоизмененной, окрашенной и сшитой. Кое-что успела подготовить и для выставки – нашла случайно в библиотечке парткабинета том «Мертвых душ» с неважными, но все же репродукциями, иллюстраций Агина, одного из первых, вместе с Боклевским, иллюстраторов Гоголя.
Я их перерисовала в увеличенном размере. Там тоже есть несколько иллюстраций, частью которых я воспользовалась, то есть опять-таки скопировала, увеличив. Эти мои находки – большая удача, так как больше ничего, кроме еще «Тараса Бульбы», не нашла. В Туруханске ни одного портрета Гоголя нет…» – это о работе художником-оформителем в Доме культуры.
Театральные эскизы Эфрон
«Все мне кажется здесь необычайно близким к мирозданию, точно Бог еще все лепит, и пробует – как лучше? А какие тени на снегу. Синие, глубокие, прочные, так что и на тень не похоже, кажется, этот ультрамарин можно выкопать, вырубить, вытащить с корнем, такие они (тени) веселые и осязаемые… Бирюзой налиты следы полозьев, следы лыж, мелкие цепочки птичьих следов, отпечатки круглых собачьих лап… И видишь, и веришь – ничего здесь мертвого, все лишь замерзло в самый разгар движения – и ждет только знака весны, чтобы двинуться вновь, сбросить все ледяные условности, закипеть, забурлить, зажить…» – пишет Ариадна о местной природе.
«Ночь постепенно прибавляется, но дни еще большие. Как не хочется расставаться со светом, залезать в долгую зимнюю темноту. Я ведь уже пятый год здесь – время идет беспощадно. 31 августа будет мамина годовщина. Я надеюсь, что в этот день вы с Зиной вспомните о ней теплее, чем могу здесь сделать я… Я маму особенно вспоминаю в лесу – она так любила природу и так привила мне любовь к ней, что сама для меня как бы растворилась во всем прекрасном, не человеческими руками созданном. Если только погода позволит, 31-го пойду в золотую тайгу и там одна вспомню маму», – пишет она 25 августа 1953 года своим родным.
Ариадна мечтала издать сборник стихов мамы. И писала об этом Сталину. Для этого она просит родных выслать ей рукописи стихов Марины Цветаевой.
«Я решила написать И. В. насчет мамы. Ведь будет десять лет со дня ее смерти. А она сделала для родной литературы несколько больше, чем, скажем, Вертинский. Недавно слышала по радио о его концерте где-то в Красноярске. Мне бы очень хотелось, чтобы у нас вышла хоть маленькая книжечка очень избранных стихов, ибо у каждого настоящего поэта можно найти что-то созвучное эпохе. Мне думается, только И. В. может решить этот вопрос. Но написать я могу, только приложив хоть несколько стихотворений. Поэтому они мне так и нужны. Также мне думается, что письмо о ней (буду писать о ней и ни в коей степени о себе самой) дойдет до назначения, я знаю, насколько он внимателен в таких вопросах. Цикл стихов о Чехии – почти последнее, написанное мамой. Они (стихи) должны находиться у вас, только не знаю, есть ли перепечатанные или просто переписанные набело в одной из последних тетрадей…»
Уже после освобождения Ариадна Эфрон подготовила к печати первое посмертное и другие издания произведений Марины Цветаевой. Но в книгах, на обороте титульного листа, где указывают составителей, ее имя вычеркивалось.
8 марта 1955 года Эфрон получила справку об освобождении, а позже была реабилитирована за отсутствием состава преступления. Основанием, по определению Военной коллегии Верховного суда СССР, явилось то, что «свидетели по делу» от своих показаний против Эфрон отказались. Уехать из Туруханска она смогла только в 1956 году, не было денег на дорогу. Умерла Ариадна Эфрон в 1975 году.
Местные жители знали ее как Галю
– Об Ариадне Сергеевне Эфрон мы узнали только в 1988 году, когда в журнале «Нева» были опубликованы ее рассказы о Туруханске, – говорит директор краеведческого музея Туруханского района Татьяна Сергиенко. – При Туруханской средней школе была организована группа «Поиск», которая совместно с сотрудниками Мемориального дома-музея Свердлова обратилась в Москву к исследователям творчества Марины Цветаевой и Ариадны Эфрон.
Нам передали две ее открытки. Они и положили начало формированию материалов о ссылке Эфрон 1949-1955 годов, о людях, которые с ней общались. Эту работу вели в том числе школьники. Записывали воспоминания местных жителей, которые с ней работали, разыскивали ее публикации, уточняли информацию по письмам, которые она оставила. В конце концов наш музей стал продолжателем традиции Мемориального музея и была создана отдельная комната, посвященная Ариадне Сергеевне Эфрон.
Местные жители знали Ариадну как Галю (производное от Аля – как называла себя сама Ариадна), и даже особо фамилию ее не выговаривали. Нет, она не пряталась под чужим именем. Просто «Ариадна» людям было довольно сложно выговаривать. Когда начала создаваться мемориальная комната, многие узнали в Ариадне Сергеевне эту самую Галю – чуткого и отзывчивого человека, который всегда придет на помощь, поможет как в жизни, так и в творчестве. Понесли вещи и предметы, которые она им дарила, это изрядно пополнило экспозицию. Выставка была открыта два года назад. Сегодня практически ежедневно ее посещают группы туристов и школьников.
По словам Татьяны Сергиенко, в Туруханске до сих пор живет Калиса Петровна Канаева, которая дружила с Ариадной Эфрон. В 1952 году она, 16-летняя, пришла на работу в самодеятельный театр в Туруханский дом культуры. И в первый же день познакомилась с Ариадной Сергеевной. О том, что это дочь Марины Цветаевой, тогда никто и не догадывался. Хотя местные жители понимали, что она особенная. Увлекалась живописью, поэзией, знала несколько иностранных языков, постоянно много читала, ей присылали книги из Москвы. Именно Ариадна Сергеевна помогла Калисе Петровне в 1953 году поступить в Минусинское культпросветучилище.
В начале 2000-х годов туруханские школьники вновь заинтересовались темой политических заключенных своего района. Было подготовлено несколько работ, в том числе об Ариадне Эфрон. Тогдашняя выпускница школы Людмила Котиева, ученица Татьяны Сергиенко, взялась за исследование жизни Ариадны Эфрон.
– Я хотела описать туруханскую ссылку Ариадны Эфрон как одну из страниц сталинских репрессий по отношению к русской интеллигенции, – говорит Людмила. – Впервые это имя я услышала за два года до работы. Учительница пригласила к нам на занятие местную жительницу Калису Петровну Канаеву. Она много рассказывала об Ариадне, с которой работала и дружила. Меня это очень заинтересовало.
Я начала исследовать жизнь Ариадны Сергеевны. И вскоре поняла, что восхищаюсь этой женщиной, в первую очередь ее стойкостью духа. Она внесла большой вклад в развитие культуры Туруханского района. Женщина европейской культуры оказалась в совершенно не понятных, не привычных и тяжелых для нее условиях. Но смирилась, нашла себе дело, вынесла все тяготы и позже нигде ни разу, ни в одном воспоминании не сказала плохого слова о Туруханске. Рассказывала о нем только доброе и интересное.
Вот, например, как в своей работе Людмила описывает, со слов Калисы Петровны, первую встречу Калисы Петровны и Ариадны Сергеевны:
«Впервые Ариадну Сергеевну я увидела во время репетиции хора. Я запевала. Глотка у меня была, что называется, луженая. Ариадна Сергеевна стояла в дверях – в телогрейке, серых валенках, волосы гладко зачесаны. Улыбалась и с интересом слушала. Я обратила на нее внимание. Впоследствии мы очень подружились».
Коллектив Туруханского дома культуры
В управлении культуры Туруханского района сохранилась книга приказов. В ней записаны благодарности художнику-декоратору А.С. Эфрон за хорошее исполнение служебных обязанностей 5 января 1954 года, 4 января 1955 года и благодарность и премия в 50 рублей в сохранившемся без даты обрывке приказа. А начала работать она в январе 1950 года. То есть начальство оценило ее только через четыре года.
Единицы знают, что у них в семье тоже были репрессированные
Марина Константинова, заведующая кафедрой политологии и права исторического факультета КГПУ им. Астафьева:
– Совершенно уникальное явление, что школьники занимаются подобными исследованиями, сохраняют память, устанавливают связь с прошлым. Тем более на севере края, где есть возможность пообщаться с «живыми» источниками. К сожалению, сегодня это происходит все реже. У большинства школьных учителей нет понимания, как рассказывать детям о репрессиях, даже времени на это нет. Например, на 30-е годы, когда формировался культ личности и начались массовые репрессии, выделяется всего 3 урока.
Буквально недавно мы проводили исследование в нескольких школах Красноярска. Спрашивали 11-классников, что они знают о репрессиях. Больше половины признались, что с ними об этом не говорят: ни дома, ни в школе. Только некоторые сказали, что обсуждают эту тему, кто-то с мамой, кто-то с дедушкой, единицы знают, что у них в семье тоже были репрессированные.
Мы почему-то спрашиваем у ребят, кто в их семье воевал в ВОВ, но не спрашиваем, кто был репрессирован?! На память об этом будто наложено вето. Практически никто из опрошенных ребят не связывает политические репрессии прошлого с сегодняшним днем, не видит аналогии, не представляет, может ли это повториться.
Фото: портал Красноярского общества «Мемориал»