– Вы согласны с мнением, что в девяностые годы были перспективы для развития и взлета направления иконописи, церковного искусства, но этого не произошло? Почему?
– В девяностые действительно была особая надежда на то, что в связи с накопленным за время советской власти опытом (раскрыто много древних икон, изучено большое количество материалов) и необходимостью восстанавливать огромное количество храмов будет уделено какое-то внимание церковному искусству. Например, в Румынии иконописец, прежде чем писать в храме, проходит профессиональную аттестацию. Он должен сначала поработать с каким-либо мастером, я уже не говорю о том, что он должен быть человеком верующим. Но у нас за это время не были определены принципы и приоритеты в современном церковном искусстве. Только сейчас, по прошествии 30 лет, начинаются какие-то рассуждения на эту тему. Поэтому храмы строят и расписывают стихийно, никаких конкурсов не проводится, пишут часто люди, мало знакомые с учением Церкви. В древности для каких-то знаковых важных храмов выписывались иконописцы из Византии (Феофан Грек, Марк Грек) или созывались лучшие, как, например, для Благовещенского княжеского собора в Кремле: Феофан, Андрей Рублев, Прохор с Городца.
– Кто-то говорит, что иконопись – явление неживое, кто-то – что она активно развивается. Что, на ваш взгляд, сегодня происходит?
– Для меня иконопись – явление живое, она активно возрождается и развивается, несмотря на внутренние сложности, внешние проблемы и менталитет современного человека.
Икона развивается прежде всего внутрь, во внутреннее пространство человека.
Но, мне кажется, проблема современной иконы в отсутствии глубины внутренней жизни художника, который как бы повествует о том, чего не знает, о том, где он не живет своими мыслями. Хотя некоторые современные иконописцы прекрасно рисуют и технически даже превосходят многих древних мастеров. Прекрасной эстетикой порой удается маскировать внутреннюю пустоту и неубедительность образов.
Современная икона более суетная, ей часто не хватает внутренней целостности. Я при этом не хочу сказать, что все древние иконы были хорошими. Некоторые экспонаты в музеях имеют исключительно историческую ценность. Но все же подавляющее большинство древних образов имеет совсем другую глубину и молитвенное пространство, нежели многие современные.
В современном мире нам можно посмотреть на пример развития греческой иконы – ее возрождение началось раньше, с начала 20-х годов XX века и в итоге она пришла к большему единообразию, более единому пониманию, какой должна быть современная икона.
Александр Стальнов. Монастырь Пралья, 1997 год
У нас, к сожалению, часто все либо черное, либо белое – или копирование, или свободное творчество в поисках современного языка, стиля. Со взвешенной позицией, с поиском середины у нас как-то не очень. Не хватает нашей иконописи некоего зрелого взгляда.
Поехал за пейзажами, нашел иконы
– Как вы пришли к иконописи?
– Примерно в 1985 году я собирался поступать в институт им. Репина (Академию художеств). У меня не хватало пейзажей для подачи, и одна моя знакомая посоветовала мне поехать в Новгород на этюды. Тогда в Юрьевом монастыре в игуменском корпусе, около Георгиевского собора, располагались мастерские художников. Она посоветовала мне обратиться к одному из них, и я, недолго думая, решил туда отправиться, благо июнь был теплый.
Взял этюдник, сел на автобус и за несколько часов добрался до Новгорода, а затем и до Юрьева монастыря. Нашел художника, у него было несколько помещений, он дал мне ключ от одного из них, в прошлом, видимо, келии. Условия, конечно, были спартанские, спал на досках, но тогда меня это мало беспокоило. После того как уладил все дела с проживанием, отправился смотреть, куда я приехал.
Пройдя несколько шагов, я оказался у Георгиевского собора, и тут со мной случилось, наверное, что-то похожее на то, что испытали послы князя Владимира в Святой Софии в Константинополе, которые воскликнули: «Мы не знали, на небе ли мы были, или на земле».
Я долго стоял и смотрел, и был поражен той невероятной красотой и гармонией, внутри которой я оказался.
Какая-то удивительная музыка, запечатленная в этих многовековых каменных постройках, невероятно гармонично сочетающихся с окружающим пейзажем. Это было пространство, вырванное из той обычной жизни, к которой я привык в Питере.
Юрьев монастырь в Новгороде. Фото: Genybwf / Wikimedia commons
Я раньше никогда не жил в монастыре, и несмотря на всю мерзость советского запустения, он произвел на меня такое сильное впечатление, что это изменило мою дальнейшую жизнь. Дальше было много удивительных моментов – как будто кто-то вел меня за руку. Я стал ездить по Новгороду и по окрестностям: София, Спас на Ильине, Нередица, Никола на Липне, Михайло-Клопский монастырь и т д. Обошел если не все, то многие. В советское время многие храмы были почти не заперты, в них велась вялотекущая реставрация, и туда легко можно было попасть.
Один раз на Нередице я пристал к группе туристов, экскурсовод которой очень глубоко и интересно рассказывал про строительство и благоустройство храмов в древнем Новгороде и, как я потом понял, попутно проводил катехизацию. Этим он заинтересовал меня еще больше, я стал проводить много времени в музее икон и в храме Софии, а про пейзажи немного подзабыл.
Вернувшись в Питер, через некоторое время я крестился в Преображенском соборе. С того момента, как я открыл для себя икону, поступление в академию с ее постановками, композициями на тему успехов колхозников и строителей коммунизма и так далее стало мне совсем не интересно. Я еще вяло двигался по инерции, но меня целиком поглотила икона, занятие живописью мне стало казаться бессмысленным. Конечно, у меня это был неофитский максимализм, но, наверное, это – естественная фаза развития в любом деле.
– Но учиться иконописи в то время особенно было негде…
– С моим другом художником Сергеем Карташевым мы погрузились в изучение техники темперной живописи, проштудировали все доступные в то время труды дореволюционного и советского периода. Сергей очень интересовался периодом треченто и кватроченто, мне же интереснее была икона, техника яичной темперы нас сближала.
В 1988 году, вскоре после празднования 1000-летия Крещения Руси, у нас в духовной академии открылся иконописный кружок. Я пошел туда, прихватив с собой написанные самостоятельно иконы. В то время кружком руководил печорский монах, отец Феодосий, в прошлом архитектор. Там я учился у Николая Богданова, большое влияние на нас оказывал Сергей Иванович Голубев – руководитель реставрационной мастерской Русского музея. Он был известный в городе теоретик иконы и очень трепетно и глубоко относился к древней иконе. Вскоре он также стал преподавать в школе.
Абатство Могуцциано. 2002 год
К 1000-летию Крещения вышел фильм «Храм», в котором зрители впервые увидели иконописца отца Зинона. Сейчас, наверное, это трудно понять, но тогда было сложно представить, что иконы для храма пишутся сейчас, а не когда-то в далеком прошлом.
В 1989 году летом я поехал в Псково-Печерский монастырь, жил там в общей келье с трудниками и учился, проводя много времени на горке в мастерской у отца Зинона (Теодора). К тому времени он уже написал иконостас для церкви Серафима Саровского в Пскове и работал над иконами для Покровского храма. Отец Зинон в основном работал у себя в келье около звонницы, иногда он приходил в деревянный домик на горке, где работали ученики. Здесь он с нами беседовал, объяснял и показывал.
Отец Зинон для меня был образом идеального монаха-иконописца, в то время помню его всегда сосредоточенным, всегда в своих мыслях, планах и проектах. Тогда его также занимал проект по поводу строительства деревянного храма на горке, но в то же время был очень внимателен к своим ученикам. Как-то я его попросил показать технику письма, которую он использовал в тот момент – он перешел на мембранную технику, то есть технику последовательного наложения прозрачных слоев краски, и мне было интересно посмотреть, как он это делает. Я сделал рисунок на левкасе, и отец Зинон подробно и терпеливо показал мне, как он писал в тот момент. То время для меня было нелегким, и я нуждался в заказах, отец Зинон мне помог с заказом для монастыря.
– Вы как-то сказали, что, хотя решили связать свою жизнь с иконой, какие-то сомнения оставались. Как удалось с ними разобраться?
– Я решил сходить к отцу Иоанну (Крестьянкину) за советом. Попасть к отцу Иоанну было всегда трудно. В монастырь приезжали со всей России сотни паломников, многие хотели попасть к батюшке. В основном его можно было увидеть «пролетающего» под руку (или даже скорее поддерживаемого) с ангелом-хранителем – экономом монастыря отцом Филаретом – молодым мордовским монахом, который довольно жестко контролировал общение батюшки с паломниками. Я подождал отца Иоанна около его кельи, здесь никто не мешал с ним побеседовать. Я показал ему одну из моих первых работ – икону Иоанна Предтечи, ей он меня и благословил: «Пишите иконы!»
Иконопись – это служение, но не своему эго
– Большинство иконописцев – интересных, создающих по-настоящему хорошие иконы, так или иначе получали сначала академическое художественное образование. Оно необходимо иконописцу?
– Первым моим учителем рисования был мой отец Василий Васильевич Стальнов, он хорошо рисовал и любил писать пейзажи. В детстве я много занимался музыкой и рисованием в разных кружках, потом окончил 4-летние рисовальные классы при Академии художеств и два года посещал факультет живописи в институте им. Репина в качестве вольнослушателя.
Я думаю, что общее академическое образование современному иконописцу лучше иметь, это облегчит ему многие вещи, особенно такие, которые входят в плоть художника годами: умение видеть образ и передать его, умение долго работать и не потерять цельности образа и т.д. На практике бывали случаи, когда, начиная почти с нуля, студенты добивались удивительных успехов, но это скорее исключение.
– Как вы относитесь к тому, что в иконописных школах учат такому дробному взгляду на икону – сначала все долго рисуют горки и так далее?
– Разделение на личное и доличное – довольно поздняя идея. Но начинать всегда с чего-то нужно. Мы стараемся преподавать в комплексе, каждая тема в конце имеет задание на композицию.
2010 год. Подготовка к лекции
– Как вообще учить иконописи? Какие ошибки в целом видите в обучении?
– На мой взгляд, занятие иконописью предполагает некоторое самоограничение. Это – «узкие двери», как, собственно, и вся жизнь человека, когда он пытается следовать за Христом: «Все мне можно, но не все полезно…» Иконопись – это служение, но не своему эго, это не способ самовыражения в искусстве. Основа иконы – это многовековая традиция, изобразительный язык, который не привязан к какой-либо школе или эпохе, и как любой язык, он должен быть живым.
На мой взгляд, икона не должна следовать веяниям современного искусства, поскольку у нее своя логика развития и свое предназначение – свидетельствовать о воплощении Бога Слова.
Православная Церковь – это Церковь традиции, и современная икона должна быть искусством традиции, но, чтобы при этом быть современной, традиция должна быть живой.
Это – как молитва (икона часто сравнивается с молитвой). В молитве мы используем тексты, которым уже много лет, они написаны отцами Церкви, такими, как Василий Великий, Иоанн Златоуст, Иоанн Дамаскин, и другими. Но, когда мы молимся, молитва становится уже нашей, мы говорим от первого лица, а не цитируем отцов, говоря: «Иоанн Златоуст сказал…» Наша молитва может быть просто бездумным чтением и повторением заученных слов, но может быть живой и сознательной. Живой молитва становится, когда наш ум и сердце погружены в слова молитвы, и эти слова становятся действительно нашими.
То же происходит и с иконой. Если это не просто копирование живописи определенной школы, а образ, пропущенный через себя, через свое сердце, художественное видение, воспитанное в церковной традиции, тогда он становится живым и современным. Тут можно провести параллель: копирование – это школьный диктант, но есть еще изложение, где мы передаем смысл текста своими словами в силу нашего понимания и умения выразить услышанное.
Александр Стальнов. Смотр выпускных работ на иконописном отделении. Фото: spbda.ru
Я думаю, что очень важно в школе учащимся привить любовь и понимание православной традиции иконописания. На первом этапе необходимо именно максимальное погружение в традицию – через копирование и изучение языка иконы и техники различных эпох и школ. Надо сказать, что обучение искусству всегда строится именно на копировании, так было всегда, и это совершенно нормальный процесс. Учебный процесс должен быть построен так, чтобы опыт православной художественной традиции постепенно стал собственным опытом учащегося.
Еще Иоанн Лествичник в конце своей книги, говоря о роли наставника, упоминает и художника, говоря, что неприлично, когда художник делает только списки с чужих рисунков, так и не научившись сам рисовать. Так же мы можем сравнить духовника, не имеющего личного духовного опыта и дающего советы, вычитанные из книг, с иконописцем, делающим только копии с древних икон. Таким образом, в идеале процесс обучения должен быть направлен на развитие творческого живого подхода к традиции Церкви.
Я думаю, у современного иконописца может быть довольно широкий взгляд на традиционное церковное искусство прошедших эпох. Возможно, основная задача нашего времени – вычленить то главное, что присутствует во всех иконописных школах разных времен. Мы можем назвать это традицией.
У русской иконы большое будущее
– Для чего вообще нужна икона, если богословие иконы понимают далеко не все, да и художественное качество не все могут оценить?
– Можно сказать и так: зачем в современном мире Церковь, ведь в богословии разбираются считанные единицы? Не думаю, что существует богословие иконы отдельно от богословия в целом. Образ в Церкви существует, пока будет Церковь, ведь икона – это, по мысли отцов Церкви, свидетельство о воплощении Господа Иисуса Христа. В этом ее главный смысл и задача.
В Церкви, конечно, были трудные времена: когда пала Восточная Римская империя – центр богословской христианской мысли и традиции. России было тяжело стать Третьим Римом, так как языковая разделенность не способствовала изучению мысли отцов Церкви. А навязывание западной гуманистической культуры Петром Первым, а затем и Екатериной Великой и вовсе загнало нашу традиционную восточнохристианскую культуру в гетто. Не помню, кто именно, но кто-то из епископов нашей Церкви в XIX веке сравнил состояние Церкви в России в синодальный период с египетским рабством.
Сейчас, после всех этих веков западного влияния и коммунистического строительства, у Церкви появилась возможность вернуться к традиции, изучить и переосмыслить ее, что отчасти уже и делается. Я надеюсь, что у русской иконы большое будущее, так как русская древняя икона очень поэтична, гармонична и красива, хотя и не оценена по достоинству нашими современниками. Русские иконописцы стремились передать красоту и гармонию в линии, форме и цвете.