Когда я вижу живое чудо — мне хочется вскрикнуть. И я все время хожу, тайком зажимая себе рот, чтобы не кричать постоянно. В сущности, мой рот вполне можно зашить. Потому что мир наполнен чудесами. Чудесами любви и чудесами нелюбви. Чудо, что мне и другим таким, как я, Бог дал все, что необходимо для любви, а у нас ее, считай, нет совсем. И наоборот – мать расслабленной девочки, которая 5 лет не развивается и, если Бог не совершит еще одно чудо, не будет развиваться никогда, носит ее все время на ручках, кормит, переодевает, целует ее. Говорит: «Малышка моя»… Чудо!
Я убежден, что величайшие святые наших дней почти не думают о Боге и почти не знают веры, а просто сидят дома со своими безнадежно больными детьми. И глупо мы делаем, что уже сейчас не поем им акафисты: «Радуйся, заутра кашу варить не ленящася! Радуйся, памперсы неусыпно менявшая! Радуйся, радостям мiра чадо недужное предпочетшая!»…
Вершина этого подвига — когда женщина прикована не к своему ребенку. То есть, не к самородному. Потому что естественная приязнь облегчает подвиг любви. Как одобрительно говорит одна моя знакомая весьма юная бабушка о своей внучке, «пахнет правильно!» Чужой больной ребенок не пахнет «правильно». К нему только сверхъестественной силой можно привязаться: любовью.
Сколько Премудрый Господь создал природных приманок, наживок, западней и ловушек, чтобы подвести нас к любви! И сколько этих естественных приманок смиренно позволяет нам называть «любовью».
Юноше нравится девушка. Его прям тянет к ней. Он говорит «люблю». Но такое «люблю» есть и у кошки, и у мышки, и у таракашки. Только лет через 30–40 (если все будет хорошо) его «люблю» приобретет право называться любовью. Но вырасти из нее может действительно Любовь. Как у Петра и Февронии. А прикиньте шансы этого вырастания, если б Феврония не понравилась Петру от природы! Вот и позволяется молодым людям говорить «люблю». Авансом.
Мать кормит грудью и баюкает младенца. Пусть скрючатся мои пальцы, которые дерзают выписать сомнение в материнской любви! Ведь из нее вырастает Любовь Богородицы. Но представьте: младенец приятен на вид, он даже в самой неприглядной ситуации пахнет, как говорит одна бабушка, «блинами». Он розовый, мягкий, теплый, всегда благодарен за заботу… У Сельмы Лагерлеф есть сказка «Подменыш». Как молодой женщине пришлось растить тролленка: вонючего, жесткого, со страшным рыльцем. Не знаю, как Лагерлеф угадала то, в чем втайне сознаются многие приемные матери и мамы больных детей: без природного влечения к ребенку любить его нелегко.
Такова же и любовь к Родине: к своим — естественная приязнь. Из нее может получиться Любовь Бориса и Глеба. Но может ведь — и фашизм, вот в чем штука-то!
Момент когда из приязни выклевывается любовь, — такое чудо, что иногда я все-таки не успеваю зажать рот и вскрикиваю, пугая людей. Вдруг вернулся человек к больной жене. Вдруг убитая горем девушка отказалась оставить в роддоме сына-дауненка. Вдруг Мария (Скобцова) пошла в газовую камеру вместо еврейской женщины.
Вдруг.
Господи! Подари мне «ВДРУГ»!