Чудо в Сербии
Я много раз рассказывал об этом событии в частных разговорах и проповедях. А теперь хочу записать это на память другим.
Приблизительно в 1927-28 году я хотел укрыться в отдельном монастыре, в Сербии. Для этого я направился в Студеницу — в монастырь, построенный св. Симеоном, отцом святого Саввы, просветителя Сербского. Через несколько дней меня провели оттуда в скит св. Саввы, находившийся в девяти километрах от монастыря.
Это место было необыкновенно уединенное, в высоких горах, в глубоком ущелье, далеко от всякого селения, в глубоком лесу. По ночам я часто слышал вой каких-то диких зверей, а редкие путники, проезжая через горы, недалеко от монастыря, даже и днем, въезжая в лес, нередко кричали «ого-го», пугая возможных волков.
Вот тут-то и был маленький скит, построенный, по преданию, самим св. Саввою. Он состоял из небольшой церковки, в которой помещалось всего человек пять, десять. А в алтаре и того меньше.
Слева к церкви примыкал двухэтажный деревянный домик. Вот и все постройки. Немного повыше в гору журчал из-под земли источник чистой холодной воды. В этом скиту я жил около полугода с одним лишь монахом сербом, отцом Романом. А до него здесь укрывался старый иеромонах о.Гурий. Оба эти монаха заслуживали того, чтобы о них донеслась память и до потомков.
Я и расскажу сначала об этих тружениках.
Ранее отец Роман был женат и имел семь человек детей. Оба они с женой были совершенно здоровы, но все их дети умирали в течение нескольких дней. Родители невольно задумывались об этом, и пришли к заключению, что нет воли Божией на их дальнейшую брачную жизнь, и решили идти в монастырь, оставив мир. Так они и сделали. Но чтобы испытать себя, способны ли к безбрачной жизни, они поступили в этот мужской монастырь св. Симеона в качестве рабочих: он — кучером, она — кухаркой.
Нужно заметить, что сербские монастыри последнего времени, хотя и многочисленны по количеству, но в них мало монахов. Поэтому они нуждались в посторонней рабочей силе.
Определившись на службу в монастырь, Роман с женою были помещены в одну комнату, в которой они прожили около трех лет безбрачно, в целомудрии, как брат с сестрой. И лишь после этого они приняли на себя подвиг иночества. Жена уехала в женскую обитель, верстах в двухстах от этого монастыря, а он остался здесь.
Не знаю сколько времени прожил он в самом монастыре, но я застал его уже в скиту св.Саввы. Это был человек выше среднего роста, необыкновенно худой, но крепкий и, как говорится, жилистый. В скиту были и огород, и небольшой сад, и маленький виноградник, и незначительное поле пшеницы. Над всем этим и трудился в полном уединении о. Роман. И нужно отметить, что он отличался необыкновенной жаждой к труду.
Рано утром мы служили с ним небольшое правило. После правила и легкого раннего завтрака он торопливо бежал куда-нибудь на работу. А я оставался в скиту и за сторожа, и за повара. Впрочем, наша пища и моя поварская работа были крайне просты и скудны. О. Роман оставлял мне немного картофеля и пшена. После я сам подкупал рису и постного масла.
Картофель, по совету о. Романа, я не чистил, так как крупный оставлялся им на великий пост и раннюю весну, а мелкий трудно было чистить и не стоило, так как мало бы оставалось его в пищу.
О. Роман привел меня к источнику и показал, как обращаться с картофелем. Налил в ведро воды, всыпал картофель, промыл его в трех водах и поставил вариться. Потом я прибавлял пшена или рису, и выходил у нас суп. А в скоромные дни мы кушали и брынзу (овечий сыр).
Времени у меня оставалось довольно много, и я писал объяснения праздников и т.п. К вечеру о. Роман возвращался с работы, и мы ужинали. К праздникам я пек еще просфоры, но должен сознаться, они почти всегда были у меня неудачны, т.к. тесто очень плохо всходило: в кухне было недостаточно тепло.
В скиту не было никакой живности, кроме кошки с котенком, которые охраняли домик от небольших лесных крыс. Однажды предложили нам взять корову из монастыря, чтобы иметь молоко, или хотя бы козу. Но мы решительно отказались, так как это доставило бы нам много лишних забот и хлопот. Почти каждое воскресенье, а особенно по большим праздникам, мы с о. Романом ходили на литургию за 9 верст в монастырь.
Сначала нам надо было спускаться с гор около четырех верст, а потом, перейдя быструю речку, идти уже ровным местом до монастыря. Эта речка называлась «Студеницей» от очень студеной холодной воды. По ее имени и монастырь св. Симеона, расположенный около этой речки, тоже назван был «Студеницей».
В один из таких праздников, кажется, в день св. Илии (но сейчас за это точно не ручаюсь), и случилось чудесное событие. Но о нем я буду говорить после, а сейчас расскажу о другом иеромонахе, жившем в скиту до о. Романа — о.Гурии. Ему в то время было 70 лет, но он был очень крепкого сложения и худой, росту очень небольшого. Вот он и привез меня в первый раз в скит к о. Роману.
Подойдя к плетеной ограде скита и указав мне обходную дорожку к дверям домика, сам он с необычайной легкостью перескочил через плетень.
Познакомив меня с о. Романом, он указал мне и бывшую свою комнату, где прежде жил. Меня необычайно удивила библиотека, в которой, кажется, насчитывалось до 500 книг. Между ними несколько редкостных экземпляров. Например, «Достопамятные сказания» с изречениями древних отцов, и другие. Конечно, все книги были религиозного содержания. Ими я и пользовался все время пребывания в скиту.
Другой раз о. Гурий провожал меня в скит с довольно тяжелой ношей. Мне прислали по почте посылку более 20 фунтов, а батюшка хотел мне облегчить путь. Хотя бы до реки Студеницы — это около 5 верст. Мне, как более молодому по возрасту, стыдно было, что старец несет тяжесть, а я иду налегке. Поэтому я дорогой обратился к нему с просьбой:
— Батюшка! Дайте, теперь я понесу посылку. Ведь она для меня послана. А кроме того, это будет мне как бы эпитимией за мои грехи.
О. Гурий возразил на это:
— Нет, я еще понесу. А уж об эпитимии я должен думать больше. У меня столько грехов, что если бы я тело свое разрезал по кусочкам, этого не хватило бы на эпитимии.
И тут я узнал и понял, почему он, будучи иеромонахом, не служит в монастыре никогда, как священник, хотя он никогда не был судим и осужден церковной властью. Но, по собственному сознанию своей греховности, он сам решил не прикасаться к Богослужению и особенно к литургии.
— Я наложил на себя обет,— говорил он,— за грехи мои никогда не надевать на себя иерейского епитрахиля и не благословлять кого-либо.
В монастыре он исполнял обязанности чтеца в храме за Богослужениями, а в трапезной подавал братии кушанья, как последний послушник. И то и другое он делал с необыкновенной простотой и смирением,— будто так и нужно было. И более молодые монахи так привыкли к этому, что обычно обращались с ним повелительно, как старшие с младшим. А он не только не подавал виду, но действительно нисколько не огорчался таким отношением к нему прочей братии.
После трапезы все уходили по келиям, а он должен был убирать трапезную. Между прочим, он в церкви читал необычно медленно, с расстановками, осознавая всякое слово. Мне этот пример напоминает дух древнего времени.
В своей долгой жизни, я еще не видел другого примера, чтобы духовные лица добровольно отказались от своих обязанностей и от высоты священнослужения, ничем к тому не побуждаемые.
Конечно, он давно уже скончался. Царство ему небесное! За его покаяние да простит ему Господь грехи… Чем он был грешен, ни он не нашел нужным рассказывать, ни я не осмелился расспрашивать. Да и не важно это. Грешить нам стало уже естественно, а вот покаяться да еще с таким самоукорением и глубоким осознанием своей греховности, — дело очень редкое и заслуживающее того, чтобы я записал это в поучение нам самим и потомкам.
Об о. Романе еще я вспомнил, что он во время первой войны с немцами провел всю войну— сражался, отступал на остров Корфу, потом возвратился в монастырь.
А теперь я перейду к рассказу о самом чуде.
Это было летом, вероятно, в начале июля. Так как я и о. Роман по праздничным дням ходили почти всегда на службу из своего скита в монастырь, то и на этот раз мы поступили так же. Но неожиданно для меня, о. игумен попросил меня отслужить после литургии молебен о дожде, так как сам он должен был в этот день ехать на монастырский хутор по делам. Конечно, я согласился, и тотчас после литургии я, о. Роман и некоторые другие монахи отправились на гору, где обыкновенно служились подобные молебны при засухе.
Путешествие оказалось весьма трудным, так как гора была очень высока, а подъем крут. Мне для облегчения была дана монастырская верховая лошадь. Я прежде почти никогда не ездил верхом, и тут подняться на крутую гору для меня было трудно. Но все же через час мы поднялись на нее, хотя до самой вершины было еще с полверсты.
Наша остановка была приурочена к месту, где был колодезь. Считалось, что если уже в этом колодце не было воды, то значит засуха была велика и продолжительна. Над этим колодцем совершался молебен с водоосвящением, и освященную воду потом выливали в пустой колодезь.
Когда мы достигли этого места, то там было сравнительно мало народу, или, как называли сербы, селяков. Мы начали облачаться в священные одежды, но народу было все-таки мало, и мы решили ждать. Да и духовенство еще не все подошло. Чтобы занять время, я начал проповедь на сербском языке. Мои слушатели, нагнувши головы, слушали, по-видимому, без особенной охоты. Я понял это так: «ведь мы пришли не слушать проповедь, а молиться о дожде». Поэтому я очень скоро закончил свою речь. Но духовенство еще не подошло, и я должен был ждать.
Естественно, мысли в душе моей остановились на предмете будущего молебна. «Зачем я сюда пришел? Ведь не для того, чтобы совершить требу, отслужить молебен и спокойно потом спуститься в монастырь, как будто бы я сделал что-то действительно полезное. Ведь и не для проповеди же сюда поднялся. Ведь все же собрались сюда с одним желанием: получить от Бога милость — одождить иссохшую землю на огромном пространстве вокруг. Или сказать иначе — мы привали за чудом.»
А дождя не было уже около месяца. Посевы стали гибнуть. И в этот самый день небо было чисто голубым и безоблачным. Мысли мои потекли дальше.
«Да заслуживаем ли мы чуда? Быть может, стоящие вокруг меня монахи по своей жизни достойны чуда, не знаю. А может быть, среди селяков есть богоугодные люди. Или за их горькую нужду и гибнущий труд сжалится над ними Господь, как отец над бедными детьми. И даст им хлеб насущный.»
Эта мысль казалась мне наиболее понятной. Они, эти простые люди, действительно более нас заслуживают милости Божией, и их скорбное молчание и сердечные просьбы более благоугодны Богу, чем наши речи и даже молитвы. Ведь недаром Псалмопевцем сказано, что Бог посылает пищу «птенцем врановым», в голоде вопиющим к Нему.
Себя самого я не считал достойным ожидаемого чуда: разве, может быть, Господь призрит не на меня лично, а на мой епископский сан… И вдруг в душе моей пронеслась быстрая мысль, как будто бы кто-то произнес ее совершенно ясно:
— Молись во имя Сына Моего!
Тотчас вспомнились мне слова Спасителя на прощальной беседе с учениками: «Истинно, истинно говорю вам: о чем ни попросите Отца во имя Мое, даст вам. Доныне вы ничего не просили во имя Мое; просите, и получите, чтобы радость ваша была совершенна» (Ин. 16, 23-24).
И здесь я забыл о всех присутствующих и о самом себе, стал молиться о дожде, прося Отца Небесного во имя Господа Иисуса Христа. Разумеется, молился молча. В это время духовенство поднялось на гору сокращенным, но более трудным путем по прямой линии. Подобрался и народ, хотя и не очень много.
Начали молебен. Освятили воду и вылили ее, по обычаю, в глубь колодца. Народ начал расходиться. Духовенство стало спускаться прежним путем. Небо продолжало быть ясным, и только кое-где медленно плыли светлые облачка.
Я сел на лошадь. Но спускаться вниз по горе оказалось труднее, чем подниматься на нее, и я вынужден был слезть с коня и вести его под уздцы. Приблизительно через час мы были в монастыре.
На небе не было никакой перемены, даже и не думали об этом. Сделали свое дело и забыли о нем.
В трапезной нам подали обед. После него мы взяли из монастыря хлеба на неделю, как обычно это делали, попросили еще брынзы, нагрузили все это на молодого осленка и стали собираться обратно в скит. Было уже приблизительно около шести часов. Осленок шел впереди нас — он хорошо знал эту дорогу. Не спеша мы следовали за ним. Дошли до Студеницы — 4 версты.
К моему удивлению и совершенно незаметно для меня, небо когда-то успело покрыться серыми сплошными облаками, шедшими из-за гор навстречу нам.
Вдруг меня пронизала мысль: неужели Господь даст нам дождя и сотворит чудо! Но я сам боялся поверить этому. Так прошли еще с полчаса. Стали подниматься по горам вверх. Небо стало темнеть. Но осленок уверенно шел по тропинке вперед. В густом лесу тьма сгущалась все сильнее и сильнее. И вдруг я ощутил в воздухе сырость, шедшую от туч. Сам себе еще не веря, я сказал о. Роману:
— Батюшка! А ведь, пожалуй, дождем пахнет. Молчаливый о. Роман ответил:
— Дай Бог дождя!
Мы опять пошли дальше за осленком. Вдруг вдали послышался глухой отзвук грома. Теперь нам уже было ясно, что с тучами надвигается гроза, а с нею, конечно, и дождь. В лесу же стало так темно, что мы буквально не видели своих собственных ног. Вдруг сверкнула молния, раздался гром. И мы увидели свою тропинку на несколько сажен вперед. Потом тьма опять обняла нас, и только привычный осленок шел твердо впереди нас, как вожатый. Молния стала блистать чаще и чаще, как бы освещая нам путь. И я сказал о. Роману:
— Господь зажигает нам на небе будто спички и указывает дорогу.
Воздух становился холодным. Мы прошли еще по горам около трех с лишним верст. Здесь дорога раздваивалась: один путь более длинный, пологий шел вправо в обход оврага; другой же шел прямо, а потом поднимался круто вверх к скиту. Мы хотели направиться по более удобной дороге — направо. Но осленок заупрямился и никак не соглашался идти этим путем. И мы вынуждены были повиноваться ему. Когда дошли до средины оврага, осленок круто повернул вверх к скиту. Молния сверкала, и гром гремел уже почти непрерывно.
Отец Роман говорит мне:
— Ну, владыка, если вы хотите остаться сухим, бегите один вверх, а мы уже придем после.
Так я и сделал. Минут через десять я подходил к крыльцу нашего скита. Вдруг дождевая капля глухо упала на землю. Но я уже был в безопасности. Полил дождь. И лил всю ночь и напоил с избытком жаждущую землю. Минут через пять пришел батюшка о. Роман с осленком, но уже весь мокрый.