Мария Струтинская, Анна Данилова
Босиком по траве,
или О главном – значит
о счастье
Мир, который не виден глазу
Портал "Правмир" и "Матроны.ру" начинают проект Инстамама - о замечательных и талантливых женщинах. Детский и семейный фотограф из Нижнего Новгорода Мария Струтинская – не только признанный авторитет в своей области, но еще и заботливая жена и мама. О том, как не потерять вдохновение, о секретах мастерства и пути к вере - Мария рассказала «Правмиру».
Мария Струтинская
– Как началась для тебя фотография? Была какая-то отправная точка?
– Начиналось всё с фотоаппарата мужа. Вернее, тогда еще не мужа, мы в то время еще встречались. Лето 2008 года – отпуск, мы отдыхали на даче. Делать особо нечего, грядки обработали – и я решила пойти поснимать цветочки. А потом стала пересматривать эти фотографии на ноутбуке, и произошло нечто такое… Я сидела с распахнутыми глазами: вот эта пчелка, на лапках эта пыльца…
Я испытала восторг от того, что у меня получилось запечатлеть этот мир, который не виден глазу. Притом, что я в принципе ничего не умею делать руками – даже швейную строчку для уроков труда за меня делала мама, – здесь из-под моих рук вышло нечто, что понравилось мне самой и удивило моих родных. Бабушка со мной тоже разглядывала эти цветочки, тычинки…
В общем, за неделю отпуска я наснимала окружающей природы и поставила себе эти слайды как заставку на рабочий компьютер. Как-то начальница увидела у меня эту заставку и спросила: «Серьезно, это ты нафотографировала? А что ты тогда до сих пор в банке делаешь?»
В тот момент у меня не было даже понимания того, что есть такая профессия – фотограф, и что таким образом можно зарабатывать на жизнь. Мне просто нравилось это занятие, и всё.
А потом настал 2009 год – кризис, который поставил сотрудников банков – от самых «верхов» до самых «низов» – в условия жуткого нервного напряжения.
– Начиналось всё с фотоаппарата мужа. Вернее, тогда еще не мужа, мы в то время еще встречались. Лето 2008 года – отпуск, мы отдыхали на даче. Делать особо нечего, грядки обработали – и я решила пойти поснимать цветочки. А потом стала пересматривать эти фотографии на ноутбуке, и произошло нечто такое… Я сидела с распахнутыми глазами: вот эта пчелка, на лапках эта пыльца…
Я испытала восторг от того, что у меня получилось запечатлеть этот мир, который не виден глазу. Притом, что я в принципе ничего не умею делать руками – даже швейную строчку для уроков труда за меня делала мама, – здесь из-под моих рук вышло нечто, что понравилось мне самой и удивило моих родных. Бабушка со мной тоже разглядывала эти цветочки, тычинки…
В общем, за неделю отпуска я наснимала окружающей природы и поставила себе эти слайды как заставку на рабочий компьютер. Как-то начальница увидела у меня эту заставку и спросила: «Серьезно, это ты нафотографировала? А что ты тогда до сих пор в банке делаешь?»
В тот момент у меня не было даже понимания того, что есть такая профессия – фотограф, и что таким образом можно зарабатывать на жизнь. Мне просто нравилось это занятие, и всё.
А потом настал 2009 год – кризис, который поставил сотрудников банков – от самых «верхов» до самых «низов» – в условия жуткого нервного напряжения.
Я на тот момент работала шесть лет практически без отпусков – эмоциональное состояние было ужасным. Поняла, что больше не могу так работать, и ушла «в никуда».
Мы с мужем решили, что мне нужно какое-то время просто отдохнуть, и уехали жить к моей бабушке в Балахну. Там я продолжила фотографировать цветочки-кустики и однажды набрела в Сети на сайт фотографа Олеси Угловой. И впервые увидела, как можно снимать детей: что это может быть не стандартная съемка «как в детском саду», а какая-то жизнь в кадре. Мне захотелось попробовать.
Предложила свои бесплатные услуги на местном «мамском» сайте. В ответ ко мне пошел просто огромный вал желающих. Буквально через несколько месяцев съемка уже стоила полторы тысячи, и я всё равно с трудом справлялась с потоком. Оказалось, что до этого детских фотографов в городе не было, только свадебные. Я была первой, и это было в каком-то смысле тяжело.
Мы с мужем решили, что мне нужно какое-то время просто отдохнуть, и уехали жить к моей бабушке в Балахну. Там я продолжила фотографировать цветочки-кустики и однажды набрела в Сети на сайт фотографа Олеси Угловой. И впервые увидела, как можно снимать детей: что это может быть не стандартная съемка «как в детском саду», а какая-то жизнь в кадре. Мне захотелось попробовать.
Предложила свои бесплатные услуги на местном «мамском» сайте. В ответ ко мне пошел просто огромный вал желающих. Буквально через несколько месяцев съемка уже стоила полторы тысячи, и я всё равно с трудом справлялась с потоком. Оказалось, что до этого детских фотографов в городе не было, только свадебные. Я была первой, и это было в каком-то смысле тяжело.
«Приставить вам тело Анджелины Джоли – это не к нам»
– Как ты психологически решила вопрос с тем, что есть клиенты, которые всегда будут недовольны тем, как получились в кадре? Или тем, как получился их ребенок…
– Вот поэтому я практически не снимаю в школах и детсадах… Сто процентов, что будут мамы, которым не понравится, что у их Пети воротничок не поправлен или он как-то не так сидит. У многих ведь до сих пор установка, что хорошая фотография – это студия, студийный свет, как в советских фотоателье. А в условиях потоковой фотографии, когда на одного ребенка отводится 5 минут – сделать какой-то идеальный кадр, где и ребенок будет сидеть естественно, и воротничок, и волосок к волоску, где всё будет идеально – это практически невыполнимая задача.
Среди других категорий люди, которые чем-то недовольны, бывают редко. Те, кто звонит, как правило, уже видели мое портфолио, то есть примерно представляют себе, что получат в итоге. Хотя иногда среди них встречаются те, кто считает, что если фотографу заплатить хорошие деньги, он сделает вам на фото какой-то совершенно иной, идеальный внешний вид. Приставить вам тело Анджелины Джоли – это не к нам. Фотограф снимает вас такими, какие вы есть. Немного получше, но в принципе человек должен быть совершенно узнаваем.
– Вот поэтому я практически не снимаю в школах и детсадах… Сто процентов, что будут мамы, которым не понравится, что у их Пети воротничок не поправлен или он как-то не так сидит. У многих ведь до сих пор установка, что хорошая фотография – это студия, студийный свет, как в советских фотоателье. А в условиях потоковой фотографии, когда на одного ребенка отводится 5 минут – сделать какой-то идеальный кадр, где и ребенок будет сидеть естественно, и воротничок, и волосок к волоску, где всё будет идеально – это практически невыполнимая задача.
Среди других категорий люди, которые чем-то недовольны, бывают редко. Те, кто звонит, как правило, уже видели мое портфолио, то есть примерно представляют себе, что получат в итоге. Хотя иногда среди них встречаются те, кто считает, что если фотографу заплатить хорошие деньги, он сделает вам на фото какой-то совершенно иной, идеальный внешний вид. Приставить вам тело Анджелины Джоли – это не к нам. Фотограф снимает вас такими, какие вы есть. Немного получше, но в принципе человек должен быть совершенно узнаваем.
– Кстати, хотела спросить о твоем отношении к ретуши…
– В моей фотографии ретушь – это всё-таки то, как я чувствую образ. Это связано с другими вещами – не с тем, чтобы сделать человеку «идеальное» лицо без мимических морщин. Я не fashion-фотограф, и я всегда говорю: «Вот есть эмоции, какие-то моменты ваших отношений – о них я и буду пытаться рассказать, а не о том, какая у вас фигура». И ко мне идут люди, которым важно то же самое. Хотя бывают какие-то отдельные конкретные пожелания: если человек просит, к примеру, «убрать вот здесь морщинку», я ее уберу. Но всегда даю и неотретушированные фотографии, обязательно.
– Зачем?
– Потому что считаю, что ретушь – это преходящее. Пройдет тридцать лет, и эти фотографии без обработки будут для человека более ценными, потому что тогда уже будут важны совсем другие вещи.
– Ты сказала о том, что в твоей фотографии главное – эмоции. А можешь как-то сформулировать свой основной месседж? Что ты хочешь сохранить, увидеть в кадре?
– Наверное, я это поняла для себя только тогда, когда родилась дочка. Я делаю ей каждый год фотокнигу, и когда мы садимся ее смотреть, всякий раз думаю: какие же мы счастливые… Стопроцентного рафинированного счастья на свете нет, всегда есть какие-то хлопоты, а с маленькими детьми бывает тяжело и физически, и морально. Но когда ты смотришь на фотографии, ты видишь и помнишь только то, что на них запечатлено, а то, что за кадром, оно за кадром и остается. И мне очень хочется, чтобы мои фотографии напоминали людям о том, что они счастливы. И что самое главное – это. То, что в кадре, – оно главное: лето, детство, огромные деревья, босиком по траве, солнце, ветер в волосах… А всё остальное пусть будет за кадром.
– В моей фотографии ретушь – это всё-таки то, как я чувствую образ. Это связано с другими вещами – не с тем, чтобы сделать человеку «идеальное» лицо без мимических морщин. Я не fashion-фотограф, и я всегда говорю: «Вот есть эмоции, какие-то моменты ваших отношений – о них я и буду пытаться рассказать, а не о том, какая у вас фигура». И ко мне идут люди, которым важно то же самое. Хотя бывают какие-то отдельные конкретные пожелания: если человек просит, к примеру, «убрать вот здесь морщинку», я ее уберу. Но всегда даю и неотретушированные фотографии, обязательно.
– Зачем?
– Потому что считаю, что ретушь – это преходящее. Пройдет тридцать лет, и эти фотографии без обработки будут для человека более ценными, потому что тогда уже будут важны совсем другие вещи.
– Ты сказала о том, что в твоей фотографии главное – эмоции. А можешь как-то сформулировать свой основной месседж? Что ты хочешь сохранить, увидеть в кадре?
– Наверное, я это поняла для себя только тогда, когда родилась дочка. Я делаю ей каждый год фотокнигу, и когда мы садимся ее смотреть, всякий раз думаю: какие же мы счастливые… Стопроцентного рафинированного счастья на свете нет, всегда есть какие-то хлопоты, а с маленькими детьми бывает тяжело и физически, и морально. Но когда ты смотришь на фотографии, ты видишь и помнишь только то, что на них запечатлено, а то, что за кадром, оно за кадром и остается. И мне очень хочется, чтобы мои фотографии напоминали людям о том, что они счастливы. И что самое главное – это. То, что в кадре, – оно главное: лето, детство, огромные деревья, босиком по траве, солнце, ветер в волосах… А всё остальное пусть будет за кадром.
– С дочкой, чтобы запечатлеть ее детство, ты предпочитаешь постановочные съемки или из серии «камера в нужный момент оказалась под рукой»?
– Наш семейный альбом и из тех, и из других фотографий состоит. Мне вообще не очень понятны профессиональные баталии на тему: что важнее – жизнь или сказка? А почему не может быть и того, и другого? У меня на этом развороте – ребенок, измазанный в помаде, а на другом – в красивом платье и с завитками на лесной полянке. Я и сама снимаюсь у разных фотографов – и «сказочных», и life-style.
– А есть что-то такое, что ты хотела бы научиться снимать, но пока не получается?
– Я не умею снимать, например, натюрморты. Меня восхищают предметные фотографы, мне безумно нравится food-фотография. Это к вопросу о пространственном мышлении: я не умею собирать гармоничное целое из частей. Для меня это высшее искусство, пока мне недоступное. Ну и еще одна мечта – макрообъектив. Я уже сказала, что начинала с макрофотографии, и до сих пор мне это интересно. Какие-то мелкие капельки в кадре, божья коровка на росинке сидит – это совершенно потрясающе.
– Наш семейный альбом и из тех, и из других фотографий состоит. Мне вообще не очень понятны профессиональные баталии на тему: что важнее – жизнь или сказка? А почему не может быть и того, и другого? У меня на этом развороте – ребенок, измазанный в помаде, а на другом – в красивом платье и с завитками на лесной полянке. Я и сама снимаюсь у разных фотографов – и «сказочных», и life-style.
– А есть что-то такое, что ты хотела бы научиться снимать, но пока не получается?
– Я не умею снимать, например, натюрморты. Меня восхищают предметные фотографы, мне безумно нравится food-фотография. Это к вопросу о пространственном мышлении: я не умею собирать гармоничное целое из частей. Для меня это высшее искусство, пока мне недоступное. Ну и еще одна мечта – макрообъектив. Я уже сказала, что начинала с макрофотографии, и до сих пор мне это интересно. Какие-то мелкие капельки в кадре, божья коровка на росинке сидит – это совершенно потрясающе.
Как быть творческой мамой, или «Марусино время»
– Расскажи немного про организацию своего рабочего дня с маленьким ребенком…
– Я никогда не была «мамой-наседкой». Понятно, что у меня был такой гормональный период, когда я физически не могла без ребенка существовать, – это первый год, как, наверное, и у всех мам. Но я всегда приветствовала помощь мужа, и мне было радостно, если он что-то на себя брал. «Подожди, сейчас я всё сделаю сама» – это не про меня. Купал только он, ногти до сих пор он стрижет, я не могу. И ответственность за ребенка у нас пополам, он такой же родитель.
– Это как-то изначально было заложено в вашей семье?
– Да, у меня всегда была установка, что в отношении дочки у нас всё пополам. И права, и обязанности, и радости. Когда я вижу, что муж с дочкой вдвоем играют, например, я никогда не вмешиваюсь. Я радуюсь, когда у них появляются какие-то впечатления на двоих, какие-то секретики. Не вмешиваюсь, когда муж дочку воспитывает, хотя я не всегда со всем согласна, но я радуюсь самому факту того, что он активно участвует в ее воспитании. Никогда никакой ревности или желания «будет так, как я хочу, и точка» – в отношении дочки я не транслировала. Хотя в других сферах нашей жизни это вылезает периодически, каюсь. Я очень борюсь с этим, но иногда вылезает.
Естественно, у нас в семье есть какие-то проблемы, которые то заживают, то опять обостряются. Но это всё скрепляется тем, что у нас большой опыт дружбы. До того, как у нас начали развиваться отношения, мы несколько лет были друзьями. Мы не воспринимали друг друга как будущих спутников жизни, я была в других отношениях, он тоже. И вот это дружеское общение дало нам то, что мы очень хорошо друг друга знали. А потом вдруг вспыхнули чувства.
– Я никогда не была «мамой-наседкой». Понятно, что у меня был такой гормональный период, когда я физически не могла без ребенка существовать, – это первый год, как, наверное, и у всех мам. Но я всегда приветствовала помощь мужа, и мне было радостно, если он что-то на себя брал. «Подожди, сейчас я всё сделаю сама» – это не про меня. Купал только он, ногти до сих пор он стрижет, я не могу. И ответственность за ребенка у нас пополам, он такой же родитель.
– Это как-то изначально было заложено в вашей семье?
– Да, у меня всегда была установка, что в отношении дочки у нас всё пополам. И права, и обязанности, и радости. Когда я вижу, что муж с дочкой вдвоем играют, например, я никогда не вмешиваюсь. Я радуюсь, когда у них появляются какие-то впечатления на двоих, какие-то секретики. Не вмешиваюсь, когда муж дочку воспитывает, хотя я не всегда со всем согласна, но я радуюсь самому факту того, что он активно участвует в ее воспитании. Никогда никакой ревности или желания «будет так, как я хочу, и точка» – в отношении дочки я не транслировала. Хотя в других сферах нашей жизни это вылезает периодически, каюсь. Я очень борюсь с этим, но иногда вылезает.
Естественно, у нас в семье есть какие-то проблемы, которые то заживают, то опять обостряются. Но это всё скрепляется тем, что у нас большой опыт дружбы. До того, как у нас начали развиваться отношения, мы несколько лет были друзьями. Мы не воспринимали друг друга как будущих спутников жизни, я была в других отношениях, он тоже. И вот это дружеское общение дало нам то, что мы очень хорошо друг друга знали. А потом вдруг вспыхнули чувства.
– Мы начали говорить о том, как ты выстраиваешь свой рабочий ритм, свой день...
– На самом деле рабочий ритм появился, только когда дочка уже пошла в садик. Ребенок ушел – всё, я работаю. Потом я ее беру – всё, это полностью Марусино время. Иначе бывает только в субботу, потому что приходится выезжать на съемки. Но с воскресеньем у нас жестко – это всегда домашний день, мы чем-то вместе занимаемся, с недавнего времени стали ходить в церковь. Я стараюсь ни в телефон не залезать, никуда.
– И удается?
– Это ужасно, на самом деле, что сейчас всё настолько завязано на соцсетях, на общении в Сети, в том числе и в моей деятельности. Мне приходится держать руку на пульсе, мне никак не обойтись без публичности, мне интересно быть в курсе творчества коллег. Но при этом мне очень страшно – в последнее время я это особенно ощущаю, – что ребенок постоянно видит меня с телефоном. И я стараюсь им пользоваться, только когда она меня не видит, а в остальное время его убирать.
– Моя дочь тоже постоянно говорит: «Мама, положи телефон»...
– Знаешь, у меня есть такое предположение, что следующее поколение уже не будет «телефонным поколением». Дети всегда в той или иной степени отторгают то, чем живут родители, у них такой протест. И вполне возможно, что дети, выросшие у «телефонных» родителей, как раз-таки скажут: «Господи, зачем все эти "ВКонтакты"…». Это утешительная мысль. Но я себя прямо по рукам бью: когда меня тянет к телефону, я иду и беру книгу. Одно время пыталась еще вышивать, но это не пошло. А вот книги бумажные регулярно себе покупаю, чтобы ребенок меня видел с ними, а не с электронной «читалкой». И я очень рада, что у меня Маруся пока не знает, что такое телефон, а книжки, наоборот, очень любит.
– На самом деле рабочий ритм появился, только когда дочка уже пошла в садик. Ребенок ушел – всё, я работаю. Потом я ее беру – всё, это полностью Марусино время. Иначе бывает только в субботу, потому что приходится выезжать на съемки. Но с воскресеньем у нас жестко – это всегда домашний день, мы чем-то вместе занимаемся, с недавнего времени стали ходить в церковь. Я стараюсь ни в телефон не залезать, никуда.
– И удается?
– Это ужасно, на самом деле, что сейчас всё настолько завязано на соцсетях, на общении в Сети, в том числе и в моей деятельности. Мне приходится держать руку на пульсе, мне никак не обойтись без публичности, мне интересно быть в курсе творчества коллег. Но при этом мне очень страшно – в последнее время я это особенно ощущаю, – что ребенок постоянно видит меня с телефоном. И я стараюсь им пользоваться, только когда она меня не видит, а в остальное время его убирать.
– Моя дочь тоже постоянно говорит: «Мама, положи телефон»...
– Знаешь, у меня есть такое предположение, что следующее поколение уже не будет «телефонным поколением». Дети всегда в той или иной степени отторгают то, чем живут родители, у них такой протест. И вполне возможно, что дети, выросшие у «телефонных» родителей, как раз-таки скажут: «Господи, зачем все эти "ВКонтакты"…». Это утешительная мысль. Но я себя прямо по рукам бью: когда меня тянет к телефону, я иду и беру книгу. Одно время пыталась еще вышивать, но это не пошло. А вот книги бумажные регулярно себе покупаю, чтобы ребенок меня видел с ними, а не с электронной «читалкой». И я очень рада, что у меня Маруся пока не знает, что такое телефон, а книжки, наоборот, очень любит.
– А были моменты какого-то неожиданного счастья от ребенка? Какой-то радости, о которой ты, может быть, не думала заранее, а она оказалась открытием. И наоборот, какие-то сложные моменты, которых ты не ожидала…
– Неожиданное и потрясающее– то, что смотрю на нее и вижу: улыбается она, как моя мама, а хмурится – как свекровь. То есть то, что я вижу в одном человеке, в ее мимике, внешности, то себя, то любимого мужа, то своих родных, то его родных, что это квинтэссенция дорогих мне людей.
А неожиданные сложности… Вообще мне кажется, что наше поколение очень незрелое, и ответственность, когда мы ее осознаём, дается нам очень сложно. Мы как-то выросли большими детьми, нам трудно вырастать и взрослеть.
И такой еще момент: когда всё хорошо, меня это тревожит. Когда всё слишком гладко – это как что-то ненормальное воспринимается, потому что начинаешь ждать какого-то подвоха. И в обычной жизни тревожит, а в первый год жизни дочки это проявлялось особенно. Было такое жуткое чувство полнейшего отчаяния и одновременного счастья. Слишком счастливой, оказалось, быть тяжело. Крутились мысли о том – чем я это счастье заслужила и как его придется «отрабатывать». Конечно, здесь сказались гормональные изменения, я себя не узнавала в этот период. Эти качели настроения от счастья к страху и обратно – они очень выматывали. Благодаря устойчивой психике я как-то это пережила, но я боюсь повторения этого со следующим ребенком, если, дай Бог, он будет.
– Неожиданное и потрясающее– то, что смотрю на нее и вижу: улыбается она, как моя мама, а хмурится – как свекровь. То есть то, что я вижу в одном человеке, в ее мимике, внешности, то себя, то любимого мужа, то своих родных, то его родных, что это квинтэссенция дорогих мне людей.
А неожиданные сложности… Вообще мне кажется, что наше поколение очень незрелое, и ответственность, когда мы ее осознаём, дается нам очень сложно. Мы как-то выросли большими детьми, нам трудно вырастать и взрослеть.
И такой еще момент: когда всё хорошо, меня это тревожит. Когда всё слишком гладко – это как что-то ненормальное воспринимается, потому что начинаешь ждать какого-то подвоха. И в обычной жизни тревожит, а в первый год жизни дочки это проявлялось особенно. Было такое жуткое чувство полнейшего отчаяния и одновременного счастья. Слишком счастливой, оказалось, быть тяжело. Крутились мысли о том – чем я это счастье заслужила и как его придется «отрабатывать». Конечно, здесь сказались гормональные изменения, я себя не узнавала в этот период. Эти качели настроения от счастья к страху и обратно – они очень выматывали. Благодаря устойчивой психике я как-то это пережила, но я боюсь повторения этого со следующим ребенком, если, дай Бог, он будет.
– А опасений потерять творческое состояние не было?
– Был момент, когда мне казалось, что я потеряла в себе какую-то искру. При этом я продолжала снимать, но это было как-то на автомате. Но навыки всё равно остаются, никуда они не деваются. Я потом стала понимать, что просто женская природа так устроена: не нужно, чтобы мать в первые полтора года жизни ребенка носилась по полям и кого-то фотографировала, поэтому способности ограничиваются.
Я очень хорошо помню первую съемку, когда всё вернулось – это случилось года через полтора после рождения Маруси: всё, у меня просветление! Я снова стала тем вдохновленным фотографом, что и была. Мне раньше казалось, что со вторым ребенком я уже буду такой супермамой: одной рукой снимать, а другой – люльку качать. А сейчас поняла, что даже браться за это не буду. В это время ресурсы на другие вещи важны.
– Был момент, когда мне казалось, что я потеряла в себе какую-то искру. При этом я продолжала снимать, но это было как-то на автомате. Но навыки всё равно остаются, никуда они не деваются. Я потом стала понимать, что просто женская природа так устроена: не нужно, чтобы мать в первые полтора года жизни ребенка носилась по полям и кого-то фотографировала, поэтому способности ограничиваются.
Я очень хорошо помню первую съемку, когда всё вернулось – это случилось года через полтора после рождения Маруси: всё, у меня просветление! Я снова стала тем вдохновленным фотографом, что и была. Мне раньше казалось, что со вторым ребенком я уже буду такой супермамой: одной рукой снимать, а другой – люльку качать. А сейчас поняла, что даже браться за это не буду. В это время ресурсы на другие вещи важны.
«Это был такой колокол, что я не могла не откликнуться»
– У вас есть какие-то семейные ритуалы и традиции? Может быть, что-то еще от родительской семьи, из детства…
– У меня было классическое советское детство – с ободранными коленками и купанием на озере. Каких-то особых традиций не было, но у меня никогда не было ощущения, что мне чего-то недостает. Нас с сестрой очень любили родители. Мама много занималась работой, а бабушка была такой хрестоматийной бабушкой: у нас всегда был дома завтрак, обед, ужин из трех блюд. И хотя время это – начало 90-х – было в материальном плане непростое, хотя у меня было много комплексов и по внешности я была совершенно «гадким утенком», я всегда знала, что родные делают для меня всё возможное.
– А с мужем и дочкой у вас есть какие-то особенные семейные привычки, радости?
– Ничего такого, всё банально. Хотя мне бы очень хотелось, чтобы какие-то традиции появились. Как-то на свой день рождения я даже заказала две толстенные книги о том, как жили в конце XIX – начале XX века в России. Там как раз о традициях, и там масса интересных мне фотографий. Я пыталась найти что-то, что поможет мне скрепить нашу семью именно традициями. Но самое неожиданное – что с этого момента начался мой в какой-то уже степени осознанный путь к Церкви.
– У меня было классическое советское детство – с ободранными коленками и купанием на озере. Каких-то особых традиций не было, но у меня никогда не было ощущения, что мне чего-то недостает. Нас с сестрой очень любили родители. Мама много занималась работой, а бабушка была такой хрестоматийной бабушкой: у нас всегда был дома завтрак, обед, ужин из трех блюд. И хотя время это – начало 90-х – было в материальном плане непростое, хотя у меня было много комплексов и по внешности я была совершенно «гадким утенком», я всегда знала, что родные делают для меня всё возможное.
– А с мужем и дочкой у вас есть какие-то особенные семейные привычки, радости?
– Ничего такого, всё банально. Хотя мне бы очень хотелось, чтобы какие-то традиции появились. Как-то на свой день рождения я даже заказала две толстенные книги о том, как жили в конце XIX – начале XX века в России. Там как раз о традициях, и там масса интересных мне фотографий. Я пыталась найти что-то, что поможет мне скрепить нашу семью именно традициями. Но самое неожиданное – что с этого момента начался мой в какой-то уже степени осознанный путь к Церкви.
– Благодаря чему?
– Как ни странно, благодаря ошибке интернет-магазина… Вместе с этими двумя томами мне положили православную книгу, которую я не заказывала. Это оказались беседы игумена Нектария (Морозова) «Что мешает нам быть с Богом». Я села ее читать, и в какой-то момент муж даже испугался того, что со мной происходило. Я просто сидела, заливаясь слезами, потому что через эту вроде бы случайность мне открылось, что православие – это не то, чем оно мне казалось до этого, что оно содержит в себе вообще всё, что нужно человеку, и только на основании его можно построить ту жизнь, которую я бы хотела и которой мне не хватало.
В общем, это был такой катарсис. На самом деле это, наверное, было последней каплей в каких-то скрытых процессах. Помню, что в подростковом возрасте меня порой заносило в церковь, и там были бабушки со своим пресловутым «не так стоите, не так креститесь». А сейчас у меня появились друзья среди православных, и мне открылись удивительные вещи. У нас есть знакомая верующая семья в Москве, и там я увидела, как супруги никогда не повышают голоса на детей, как дети с радостью ходят в храм и, садясь за стол, непременно ждут отца. Не потому что «ложкой по лбу» получат или что-то в этом роде, а потому, что папа для них – глава семьи.
У меня воцерковленная свекровь, так что нельзя сказать, что я вообще не соприкасалась с людьми верующими. Но почему-то именно в определенный момент жизни для меня прозвучал этот вопрос: «Что мешает нам быть с Богом?», и я поняла, что обязана себе на него ответить. Это был такой колокол, что я не могла не откликнуться. Я не имела права этого не сделать.
Текст и фото Анны Даниловой
– Как ни странно, благодаря ошибке интернет-магазина… Вместе с этими двумя томами мне положили православную книгу, которую я не заказывала. Это оказались беседы игумена Нектария (Морозова) «Что мешает нам быть с Богом». Я села ее читать, и в какой-то момент муж даже испугался того, что со мной происходило. Я просто сидела, заливаясь слезами, потому что через эту вроде бы случайность мне открылось, что православие – это не то, чем оно мне казалось до этого, что оно содержит в себе вообще всё, что нужно человеку, и только на основании его можно построить ту жизнь, которую я бы хотела и которой мне не хватало.
В общем, это был такой катарсис. На самом деле это, наверное, было последней каплей в каких-то скрытых процессах. Помню, что в подростковом возрасте меня порой заносило в церковь, и там были бабушки со своим пресловутым «не так стоите, не так креститесь». А сейчас у меня появились друзья среди православных, и мне открылись удивительные вещи. У нас есть знакомая верующая семья в Москве, и там я увидела, как супруги никогда не повышают голоса на детей, как дети с радостью ходят в храм и, садясь за стол, непременно ждут отца. Не потому что «ложкой по лбу» получат или что-то в этом роде, а потому, что папа для них – глава семьи.
У меня воцерковленная свекровь, так что нельзя сказать, что я вообще не соприкасалась с людьми верующими. Но почему-то именно в определенный момент жизни для меня прозвучал этот вопрос: «Что мешает нам быть с Богом?», и я поняла, что обязана себе на него ответить. Это был такой колокол, что я не могла не откликнуться. Я не имела права этого не сделать.
Текст и фото Анны Даниловой
Фото Марии Струтинской: