ОТЕЦ ВИКТОР. 9 ДНЕЙ
Я об одном только
прошу Господа:
помоги мне не искривить мой след
Я об одном только
прошу Господа:
помоги мне не искривить мой след
Памяти архимандрита Виктора (Мамонтова)
Архимандрит Аввакум (Давиденко):
Послушник Виктор мыл посуду недолго
Уходят мои дорогие друзья, мои учителя, и мне делается страшно. Почему? Потому что осознаю: друзья у меня еще будут, учителей уже нет!
С отцом Виктором я был очень хорошо знаком, еще в конце 70-х послушниками в Почаеве вместе были. Затем приезжал к нему в Карсаву, затем переписывались. Божий человек…
…Почаев. Поздняя осень 1978 года, холодно. Вечер, время после трапезы… На кухне, где я несу послушание в посудомойке, ярко горит свет, многолюдно и тепло.
Подходит послушник Игорь (Брус), таинственно, чуть заговорщицки щурится и говорит мне:
С отцом Виктором я был очень хорошо знаком, еще в конце 70-х послушниками в Почаеве вместе были. Затем приезжал к нему в Карсаву, затем переписывались. Божий человек…
…Почаев. Поздняя осень 1978 года, холодно. Вечер, время после трапезы… На кухне, где я несу послушание в посудомойке, ярко горит свет, многолюдно и тепло.
Подходит послушник Игорь (Брус), таинственно, чуть заговорщицки щурится и говорит мне:
Слышал новость? У нас сегодня новый послушник, моет посуду, преподаватель московского пединститута».
Мне интересно, я из кухни и себе стал выглядывать, дабы посмотреть на доцента института, который моет посуду. Им оказался мужчина лет 38 с уже заметно проступающей в волосах проседью. Я с ним мало-помалу стал знакомиться и почувствовал, что мне с ним очень интересно. В его теплых словах (он как-то неподражаемо красиво, даже несколько лаконично выражался), мягкой, изящной манере поведения и даже жестах чувствовалось и виделось, что это человек не такой, как большинство из нас. Человек из высшего круга, высшего общества. И мне от этого делалось еще интереснее, и я стремился подражать ему, говорить так же красиво, как и он, и даже вести себя так, как он, копировать его. И он охотно шел мне навстречу.
Правда, послушник Виктор мыл посуду недолго, где-то около месяца. Потом его забрали в Духовный Собор, канцелярию Лавры, к отцу Всеволоду в помощники. Но дружба наша не только не прекратилась, но продолжилась, развилась и укрепилась.
Правда, послушник Виктор мыл посуду недолго, где-то около месяца. Потом его забрали в Духовный Собор, канцелярию Лавры, к отцу Всеволоду в помощники. Но дружба наша не только не прекратилась, но продолжилась, развилась и укрепилась.
Отец Виктор
Мы вместе с ним пережили в Лавре много радостных и скорбных моментов, вместе прятались, укрываясь от милиции… Именно он писал мне характеристику в семинарию. О многом, связанном с ним, можно вспомнить, а еще интереснее было бы поговорить. Но я осознаю с испепеляющей ясностью: сегодня мой разговор с ним – это уже разговор душ…
Царствие Небесное. Да приимет его Господь во свет лица Своего и свет вечен и Божествен ему да сияет.
Сладкого Рая, Божьего края, а земли – пухом-воздухом!
Царствие Небесное. Да приимет его Господь во свет лица Своего и свет вечен и Божествен ему да сияет.
Сладкого Рая, Божьего края, а земли – пухом-воздухом!
«Чтобы прийти к вере, надо прийти к самому себе. Мы живем как бы вдали от себя. Мы работаем, ходим, бегаем, трудимся, но мы совершенно не помним себя… А надо вернуться к себе, почувствовать внутри себя тишину, осознать важность своего духа… Где наше молчание? В нас постоянно все тарахтит. Поэтому для того, чтобы прийти к духовным ценностям, надо создавать островки тишины, островки духовной сосредоточенности».
Ольга Седакова:
Отец Виктор (Мамонтов) был похож на ожившую икону
Отец Виктор (Мамонтов) был похож на ожившую икону. Иконный образ неподвижен – но почему-то было совершенно ясно, что, выйди этот образ к нам, у него были бы такие движения рук, такой шаг, такая улыбка, как у отца Виктора.
Конечно, я имею в виду прежде всего образы рублевского письма. Заговори этот образ, его голос звучал бы, как у отца Виктора: удивительное звучание, в котором нет ни йоты насилия или вторжения в слух собеседника. Это звучание скорее приглашало в себя, чем устремлялось к тебе. И приглашало очень бережно, «на расстоянии двух свобод». Формулу о двух свободах отец Виктор любил и часто повторял: так должны строиться, говорил он, отношения между человеком и человеком, взрослым и ребенком, человеком и Богом.
Конечно, я имею в виду прежде всего образы рублевского письма. Заговори этот образ, его голос звучал бы, как у отца Виктора: удивительное звучание, в котором нет ни йоты насилия или вторжения в слух собеседника. Это звучание скорее приглашало в себя, чем устремлялось к тебе. И приглашало очень бережно, «на расстоянии двух свобод». Формулу о двух свободах отец Виктор любил и часто повторял: так должны строиться, говорил он, отношения между человеком и человеком, взрослым и ребенком, человеком и Богом.
Отец Виктор (Мамонтов). Художник М.Ф.Ерошкин
С детьми у отца Виктора были самые доверительные отношения. Звери и растения отвечали ему взаимностью. Где-то у меня хранится его фотография с моим котом Шарлем на плече: они смотрят друг на друга с тихим восторгом. Есть фотография в азаровском саду, на которой он смотрит на старую антоновку и на Федю Василюка, собирающего с нее яблоки: отец Виктор явно хочет помочь Феде собирать яблоки и не свалиться с дерева, а яблоне – отдавать их и держать Федю.
Отец Виктор составил и издал молитвы старца Силуана – наверное, этот образ святости был для него самым близким. И, конечно, отца Тавриона Батозского, у которого он проходил ученичество.
Каждый, кому довелось видеть отца Виктора вблизи, согласится: он был воплощенным благословением. Ты видел в нем саму милость Божию, обращенную к тебе лично. Когда он передавал тебе какую-нибудь конфету за столом, это чувствовалось не меньше, чем когда он помазывал елеем на соборовании.
Мы встретились впервые в Италии, в монастыре Бозе, на конференции, посвященной русской святости. Он первым подошел ко мне и заговорил, сказал, что давно меня (то есть мои сочинения) любит. Я помню его смешную фразу. Заметив некоторое замешательство гостей из России перед трапезой (был какой-то постный день), он сказал: «Я давно понял, что есть можно всё, кроме табуреток». Все знают, что сам он при этом почти не ел, и его желание относительно еды за трапезой в его приходе в Карсаве было, чтобы она была разноцветная. Он угощал: «А теперь вот этого зеленого возьмите! И вот этого желтого!».
В Бозе в то время жил греческий епископ на покое, и за столом он сказал: «А его (отца Виктора) мы не отпустим! C'est un bijoux!» И еще бы: приглашенные делали доклады о русской святости, а отец Виктор был сама эта святость, с головы до пят. Владыка Антоний Сурожский тоже в свое время приглашал отца Виктора перебраться к нему в Лондон. Может быть, и другие его приглашали… Но отец Виктор оказывался: он не хотел оставить «своих».
В Бозе в то время жил греческий епископ на покое, и за столом он сказал: «А его (отца Виктора) мы не отпустим! C'est un bijoux!» И еще бы: приглашенные делали доклады о русской святости, а отец Виктор был сама эта святость, с головы до пят. Владыка Антоний Сурожский тоже в свое время приглашал отца Виктора перебраться к нему в Лондон. Может быть, и другие его приглашали… Но отец Виктор оказывался: он не хотел оставить «своих».
Фото: Анна Гальперина
С тех самых пор, с Бозе, мы постоянно поддерживали связь с отцом Виктором. Он с посыльными присылал мне гостинцы: латышский сыр, копченых рыбешек, кедровые орешки. На орешках он особенно настаивал, велел мне есть их каждый день. «Они добавляют то, чего не хватает во всей остальной еде», уверял он.
Его тихость обладала укрощающей силой. Однажды я пришла на его выступление в Москве из коммунального ада. У меня прорвались трубы в квартире, соседи снизу справедливо бушевали, а сантехника вызвать человеческими силами было невозможно. В разодранных чувствах я поднималась по лестнице. И тут в громкоговорителе раздался голос отца Виктора. Говорил он о Достоевском, но это несущественно. От одного его голоса весь ужас, гнев и отчаяние у меня внутри исчезли. Я думаю, своей тишиной он мог укротить любую бурю, внутреннюю и внешнюю.
Я могла бы еще много рассказать о его удивительных благодеяниях. Но пока кончу на таком. Однажды он навестил меня в Азаровке и почему-то захотел пройтись по поселку (коттеджному поселку, который недавно там появился). Владельцы коттеджей тогда только начинали «возвращаться в церковь». Но вид отца Виктора, который шел, почти не касаясь земли, и излучал совершенно не здешнюю благожелательность, впечатлил их. Многие выходили из-за заборов, хотели его увидеть поближе. Отец Виктор каждого благословлял и благодарил: «Спасибо, что вы так хорошо относитесь к нашей Оле!» Я не сразу поняла, что он благодарил за будущее.
Отец Виктор любил, как он говорил, божественный дар свободы. И он ей обладал в высшей степени, свободой чад Божиих. Для него не было своих и чужих. Все перегородки для него мало что значили. Как у него это получалось – понять так же трудно, как то, что можно войти «дверем затворенным». Потому что двери у нас в самом деле затворены, и замки повешены, и установлено видеонаблюдение.
Дорогой отец Виктор, не забывайте нас, пожалуйста!
Его тихость обладала укрощающей силой. Однажды я пришла на его выступление в Москве из коммунального ада. У меня прорвались трубы в квартире, соседи снизу справедливо бушевали, а сантехника вызвать человеческими силами было невозможно. В разодранных чувствах я поднималась по лестнице. И тут в громкоговорителе раздался голос отца Виктора. Говорил он о Достоевском, но это несущественно. От одного его голоса весь ужас, гнев и отчаяние у меня внутри исчезли. Я думаю, своей тишиной он мог укротить любую бурю, внутреннюю и внешнюю.
Я могла бы еще много рассказать о его удивительных благодеяниях. Но пока кончу на таком. Однажды он навестил меня в Азаровке и почему-то захотел пройтись по поселку (коттеджному поселку, который недавно там появился). Владельцы коттеджей тогда только начинали «возвращаться в церковь». Но вид отца Виктора, который шел, почти не касаясь земли, и излучал совершенно не здешнюю благожелательность, впечатлил их. Многие выходили из-за заборов, хотели его увидеть поближе. Отец Виктор каждого благословлял и благодарил: «Спасибо, что вы так хорошо относитесь к нашей Оле!» Я не сразу поняла, что он благодарил за будущее.
Отец Виктор любил, как он говорил, божественный дар свободы. И он ей обладал в высшей степени, свободой чад Божиих. Для него не было своих и чужих. Все перегородки для него мало что значили. Как у него это получалось – понять так же трудно, как то, что можно войти «дверем затворенным». Потому что двери у нас в самом деле затворены, и замки повешены, и установлено видеонаблюдение.
Дорогой отец Виктор, не забывайте нас, пожалуйста!
Филолог Николай Эппле:
Стремление перепоручить жизнь старцу отец Виктор тактично переправлял наверх
Радость общения с ним, общения, дававшего отчетливо почувствовать опыт жизни в присутствии Бога – из самых глубоких переживаний в моей жизни. Это чувствовали многие, и Карсава была своего рода центром мира – у мира много центров, больше, чем кажется на первый взгляд. Туда ехали действительно со всего мира – в маленьком деревенском храме часто можно было встретить гостей из Москвы или Парижа, Нью-Йорка или Иерусалима, православных и не только, верующих и ищущих.
Обычную в нашей церкви и понятную в трудных человеческих ситуациях тягу к старцу, стремление препоручить свою жизнь в надежные руки отец Виктор нежно и тактично перенаправлял от себя наверх. Он вообще старался занимать как можно меньше места – в его книгах и докладах цитат едва ли не больше, чем авторского текста; отец Виктор считал публикации и выступления способом дать прозвучать голосам других.
Я тоже пару раз пытался «повеситься» на нем, задавал ему настойчивые вопросы о том, что мне делать в трудных ситуациях, какой путь выбрать в жизни – он уводил разговор в сторону и читал мне Цветаеву с Мандельштамом (он был литературоведом по образованию). А после звал на службу.
Я тоже пару раз пытался «повеситься» на нем, задавал ему настойчивые вопросы о том, что мне делать в трудных ситуациях, какой путь выбрать в жизни – он уводил разговор в сторону и читал мне Цветаеву с Мандельштамом (он был литературоведом по образованию). А после звал на службу.
Красив и поэтичен был его путь и люди, его окружавшие. В Москве, где в конце 60-х и начале 70-х он учился в аспирантуре Педагогического института, а потом преподавал, он был дружен с кругом Анастасии Цветаевой, сестры поэта, которая стала его крестной.
Среди друзей отца Виктора той поры – польская певица Анна Герман, о которой он написал трогательные воспоминания.
Связь с московской общиной отец Виктор сохранял и после своего отъезда в Латвию. Духовной жизни он учился тоже у удивительно красивых людей – схиархимандрита Космы (Смирнова), архимандрита Тавриона (Батозского) и архимандрита Серафима (Тяпочкина) – им посвящена его книга «Сердце пустыни».
Связь с московской общиной отец Виктор сохранял и после своего отъезда в Латвию. Духовной жизни он учился тоже у удивительно красивых людей – схиархимандрита Космы (Смирнова), архимандрита Тавриона (Батозского) и архимандрита Серафима (Тяпочкина) – им посвящена его книга «Сердце пустыни».
Теплые отношения связывали отца Виктора с архимандритом Зиноном (Теодором), одним из самых чутких современных иконописцев. Их общение – и сослужение – были очень красивы даже просто с визуальной точки зрения. Наблюдать общение отца Виктора с Сергеем Аверинцевым – вполне эльфийское даже в эпистолярной форме – было не меньшим удовольствием. Когда стало известно, что в Карсаву собирается приехать Ольга Седакова, мне очень захотелось именно увидеть их общение.
Стихия красоты очень чувствовалась и в карсавском храме, после службы там играли музыканты и читали стихи.
Стихия красоты очень чувствовалась и в карсавском храме, после службы там играли музыканты и читали стихи.
Все эти красоты могут навести на мысль о Свято-Евфросиниевском храме как чем-то вроде православной Касталии – прибежище интеллигенции. Это не так, в Карсаву тянулись самые разные люди, хотя музыкантов, поэтов и художников среди них всегда было немало. В жизни и слове отца Виктора, при всем их изяществе, совсем не было вычурности, а были простота и детскость – он очень любил общаться с детьми и чувствовал себя с ними, кажется, комфортнее, чем с взрослыми.
 |
 |
 |
Эти красота и изящество не были вычурными, потому что были следствием жизни в присутствии Божием. Об этом напоминало постоянно сопровождавшее его ощущение тишины и тайны, таинстводействия. Восприятие жизни как таинства нашло отражение и в его книгах, которые совсем не для красного словца называются «Таинство детства» и «Таинство жизни». Его проповеди – тихие и произносившиеся часто с полузакрытыми глазами – были сродни медитации, они тоже вели не к нему, а через него, дальше.
Он любил тишину, безмолвную молитву и бесконечно уважал тишину в другом. Ведь чтобы услышать и Бога, и ближнего, необходим опыт тишины. Последние годы отца Виктора, проведенные в тишине – тоже тайна, непостижимое свидетельство жизни в присутствии Божием.
Он любил тишину, безмолвную молитву и бесконечно уважал тишину в другом. Ведь чтобы услышать и Бога, и ближнего, необходим опыт тишины. Последние годы отца Виктора, проведенные в тишине – тоже тайна, непостижимое свидетельство жизни в присутствии Божием.
«Бог никогда не оставляет нас. Даже если мы на голове ходим перед Ним, Он нас все равно любит. Как говорил какой-то святой, если даже ты сам в себя не веришь, Бог в тебя верит».
Архимандрит Виктор (Мамонтов)
Архимандрит Виктор (Мамонтов)
Михаил Зеленый:
Я слышал от отца Виктора, что священник должен быть прозрачным, как стекло
Отец Виктор сыграл большую роль в моей жизни, хотя я не дерзаю назвать себя его духовным чадом. Во время нашей первой встречи я был еще неофитом. Благодарю Бога, что я имел возможность достаточно часто бывать у него. Наше общение продолжалось примерно 10 лет – с 1995-го по 2005-й. Я к нему ездил как минимум раз в год, иногда дважды. Кроме того, он меня благословил ему звонить, и в важных жизненных ситуациях я с ним советовался. У него побывала и вся моя семья: супруга и трое детей, и за это я тоже благодарен Богу. Может быть, и сам мой брак был вымолен отцом Виктором.
Помню, что меня поразило, когда я в первый раз приехал к нему. У него обязательно после богослужения была трапеза. В церковном доме или в теплое время года во дворе ставился стол. И он сидящим рядом с ним людям наливал чай. С образом священника в моем представлении это не вязалось: как это – батюшка сам чай разливает?
В Евангелии о Христе сказано: «Трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит…». Отец Виктор в этом смысле был подлинным учеником Христовым, живым Его образом. Многие «пасомые», православные люди в наше время ищут жесткого духовного руководителя, который бы им говорил «делай так, делай не так». Такие люди его бы не оценили.
Те, кто общался с отцом Виктором, с одной стороны, чувствовали его духовную силу; с другой, ощущали и мягкость. Он всегда старался давать только советы. Говорил: «Давайте вместе подумаем – наверное, вот это будет хорошо». Но за этой мягкостью скрывалась его сила. Он не стеснял свободу тех, кто обращался к нему. А приезжало довольно много людей – и за советами, и просто пожить, помолиться.
В Евангелии о Христе сказано: «Трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит…». Отец Виктор в этом смысле был подлинным учеником Христовым, живым Его образом. Многие «пасомые», православные люди в наше время ищут жесткого духовного руководителя, который бы им говорил «делай так, делай не так». Такие люди его бы не оценили.
Те, кто общался с отцом Виктором, с одной стороны, чувствовали его духовную силу; с другой, ощущали и мягкость. Он всегда старался давать только советы. Говорил: «Давайте вместе подумаем – наверное, вот это будет хорошо». Но за этой мягкостью скрывалась его сила. Он не стеснял свободу тех, кто обращался к нему. А приезжало довольно много людей – и за советами, и просто пожить, помолиться.
У отца Виктора был дар слова, он мог много интересного сказать. Кроме того, это был человек, который самим своим обликом показывал, что такое жизнь во Христе. Когда я его увидел, то было впечатление, что он словно сошел с иконописной доски.
Отец Виктор был сторонником очень интенсивной евхаристической жизни. Он призывал причащаться на каждой литургии, на которой ты присутствуешь. Это он почерпнул у своего духовного отца, старца Серафима (Тяпочкина).
Незабываемое впечатление на меня всегда производило богослужение в его храме. С одной стороны, у отца Виктора было достаточно строгое богослужение. Он службу практически не сокращал, Псалтырь всегда вычитывал, все стихи, тропари, каноны. Кроме того, всегда утреню служил утром, перед литургией, что непривычно для нашей Русской Православной Церкви, хотя греки, например, только утром утреню служат. Это был очень важный опыт, особенно воскресная утреня – встреча Христа воскресшего на рассвете.
С другой стороны, в храме Священное Писание (паремии, Апостол, Евангелие) читалось по-русски, что позволяло лучше понимать Слово Божие. Все это было очень органично, и совершенно не диссонировало с тем, что другие богослужебные тексты звучали на церковнославянском языке. Очень важно было то, что сами прихожане и паломники пели и читали часы, кафизмы, каноны на утрене, тем более что у отца Виктора отсутствовал профессиональный клирос, который очень трудно иметь в небольшом сельском приходе.
С другой стороны, в храме Священное Писание (паремии, Апостол, Евангелие) читалось по-русски, что позволяло лучше понимать Слово Божие. Все это было очень органично, и совершенно не диссонировало с тем, что другие богослужебные тексты звучали на церковнославянском языке. Очень важно было то, что сами прихожане и паломники пели и читали часы, кафизмы, каноны на утрене, тем более что у отца Виктора отсутствовал профессиональный клирос, который очень трудно иметь в небольшом сельском приходе.
Люди, которые вокруг него собирались: и его приход, местные жители, и те, кто приезжал из близлежащих городов, и паломники из Риги, и из России и других стран – были действительно единым целым, единой общиной, одной духовной семьей. Есть такое песнопение для Вербного воскресенья, «Днесь благодать Святого Духа нас собра». Вот это как раз очень хорошо можно было у батюшки почувствовать: нас, совершенно разных людей из разных мест, Господь собирал вокруг него.
Есть такое изречение, я слышал его и от отца Виктора, что священник должен быть прозрачным, как стекло, чтобы через него лучи Божьи шли на паству. Отец Виктор, действительно, был таким прозрачным человеком, через которого шел свет. Он не господствовал над прихожанами.
Евангелие говорит, что в Царствие Небесное не войдут те, кто не умалится, как дитя. Одна из статей отца Виктора называлась «Тайна умаления». И мне кажется, что он в своей жизни явил эту тайну – и во время своего священнического служения, и потом, когда физическая немощь вынудила его уйти в затвор, где он не мог видимым образом окормлять свою паству.
Евангелие говорит, что в Царствие Небесное не войдут те, кто не умалится, как дитя. Одна из статей отца Виктора называлась «Тайна умаления». И мне кажется, что он в своей жизни явил эту тайну – и во время своего священнического служения, и потом, когда физическая немощь вынудила его уйти в затвор, где он не мог видимым образом окормлять свою паству.
Думаю, что сегодня, когда отца Виктора видимым образом с нами уже нет, людей, духовно с ним связанных, можно сравнить с детьми, которых сначала водили за ручку, а потом они начинают ходить сами, набивают шишки. Наверное, Господь у нас батюшку нашего забрал, чтобы мы дальше шли уже сами. Но отец Виктор будет все равно с нами на молитвах присутствовать. Когда уходит такой человек, начинаешь понимать, что его смерть – это именно день рождения его в Царствии Небесном.
Светлая ему память, да упокоит его Господь. Мы потеряли человека на земле, но обрели перед престолом Божьим молитвенника и предстателя.
Светлая ему память, да упокоит его Господь. Мы потеряли человека на земле, но обрели перед престолом Божьим молитвенника и предстателя.
«Современный человек, к сожалению, утопает в негативных, циничных разговорах, всех критикует, всех высмеивает и при этом жалуется на плохую жизнь. Но важно понять простую истину: хорошая жизнь начинается с исправления самого себя, с нашей доброй совести».
Архимандрит Виктор (Мамонтов)
Архимандрит Виктор (Мамонтов)
Педагог Маргарита Белотелова:
Во время проповеди отец Виктор ставил рядом кого-нибудь из детей
В середине 90-х годов состоялся первый детский летний лагерь в карсавском приходе отца Виктора (Мамонтова). Дети и взрослые приехали из Москвы, но к ним сразу же стараниями батюшки присоединилась латвийская сторона, со временем в эту церковную среду стали приглашать и детей из детских домов.
Вряд ли сейчас кто-то сумеет здраво объяснить, как родилась идея такой «заграничной» поездки, каким образом ее вообще удалось реализовать – начиная с того, что нужно было в очень короткие сроки оформить приглашение, визы для большого числа участников (никто из них в то время к тому же не имел заграничных паспортов), повезти их в маленькую умирающую латвийскую деревушку на границе с Россией непонятно зачем и т.п. Но когда произошла встреча с отцом Виктором тех, кто приехал, все стало очевидным – какие силы свыше усердно трудились над тем, чтобы эта встреча состоялась.
Вряд ли сейчас кто-то сумеет здраво объяснить, как родилась идея такой «заграничной» поездки, каким образом ее вообще удалось реализовать – начиная с того, что нужно было в очень короткие сроки оформить приглашение, визы для большого числа участников (никто из них в то время к тому же не имел заграничных паспортов), повезти их в маленькую умирающую латвийскую деревушку на границе с Россией непонятно зачем и т.п. Но когда произошла встреча с отцом Виктором тех, кто приехал, все стало очевидным – какие силы свыше усердно трудились над тем, чтобы эта встреча состоялась.
Как-то дети нарисовали карту Карсавы. Рисунок был не слишком умелым ввиду малолетства художников, и, чтобы не перепутать, его дополнили подписями: это – палатки, это – кухня, это – храм, это – лужайка, это – козы на лужайке, это – ангелы.
Действительно, это было то место, где мирно уживаются рядом и козы, и ангелы, и люди из самых разных уголков земли – те, кто приезжал к отцу Виктору – приезжал, чтобы войти в опыт общей жизни, в которой все, что мы делаем перед лицом Божьим, может быть благословенно и радостно.
40-60 детей в возрасте от 5-6 лет до 14-15-ти, 20-40 взрослых. Жили в палатках, сооружали походную кухню, столовую под навесами на улице. В воскресные дни за трапезой число гостей переваливало за пару сотен человек.
Отец Виктор абсолютно во всем участвовал — как будет устроен быт, кто где будет жить, как будем питаться, чем заниматься, куда поедем. Были и тонкие духовные отношения с людьми, но без длинных обстоятельных разговоров – все было предельно просто и кратко. Отец Виктор очень ценил любую хорошую возможность совместного христианского общения.
40-60 детей в возрасте от 5-6 лет до 14-15-ти, 20-40 взрослых. Жили в палатках, сооружали походную кухню, столовую под навесами на улице. В воскресные дни за трапезой число гостей переваливало за пару сотен человек.
Отец Виктор абсолютно во всем участвовал — как будет устроен быт, кто где будет жить, как будем питаться, чем заниматься, куда поедем. Были и тонкие духовные отношения с людьми, но без длинных обстоятельных разговоров – все было предельно просто и кратко. Отец Виктор очень ценил любую хорошую возможность совместного христианского общения.
Он не находился в детском лагере с утра до вечера, но казалось, отец Виктор все о нас знает, и мы успеваем разделить с ним все наши и простые, и важные события.
Карсава находится почти на восточной границе Латвии, рядом с Псковской областью. А море, естественно, на западе – и ехать туда приходится часов пять-шесть в одну сторону. Мы сомневались, стоит ли. «Но ведь встреча с морем – это как встреча с Богом, перед тобой ощущение необъятного – как же не ехать?» – рассуждал вместе с нами отец Виктор. И все загорались поездкой.
Карсава находится почти на восточной границе Латвии, рядом с Псковской областью. А море, естественно, на западе – и ехать туда приходится часов пять-шесть в одну сторону. Мы сомневались, стоит ли. «Но ведь встреча с морем – это как встреча с Богом, перед тобой ощущение необъятного – как же не ехать?» – рассуждал вместе с нами отец Виктор. И все загорались поездкой.
Одна из наших смен была посвящена разгадке истории погибшего средневекового города, расположенного не где-нибудь, а там, где сейчас стоит карсавский храм. Изучая найденную древнюю карту, дети заспорили: «Нет, это, конечно, подделка, краски современные!», и подошли спросить у батюшки. А он: «Да вы что?! Это же XV век!» И тут у всех сомнения снимаются, потому что это же сказал отец Виктор.
В итоге дети днем раскопали в два раза больше, чем взрослые ночью закопали. Тогда отец Виктор говорит: «Раз так много ценностей, то давайте сделаем музей!» И действительно устроили музей в приходской сторожке, который отец Виктор затем по-настоящему освятил, и музей принял многих гостей, заслужил признание.
В итоге дети днем раскопали в два раза больше, чем взрослые ночью закопали. Тогда отец Виктор говорит: «Раз так много ценностей, то давайте сделаем музей!» И действительно устроили музей в приходской сторожке, который отец Виктор затем по-настоящему освятил, и музей принял многих гостей, заслужил признание.
В детские игры отцу Виктору удавалось ввести иное измерение. Все переживания детей – надежды, радости, верности дружбе, терпения, способности сделать ответственный выбор – обретали ясность в их собственной жизни, как будто бы находился нужный ключик, открывающий поиск понимания самого себя в этом мире перед людьми и Богом.
Внутренний мир и покой отца Виктора, его искреннюю любовь и радость к каждому дети чувствовали мгновенно. Рядом с ним было просто и хорошо и самым маленьким, и «крутым» подросткам. Разговор мог быть и утонченно эстетическим, интеллектуально насыщенным, а мог быть как бы вообще «ни о чем»: о птичках, бабочках, облаках. Маленькие дети вообще очень любили закутаться в его монашеское облачение или просто прижаться к нему, и это общение переживалось как настоящее счастье.
Внутренний мир и покой отца Виктора, его искреннюю любовь и радость к каждому дети чувствовали мгновенно. Рядом с ним было просто и хорошо и самым маленьким, и «крутым» подросткам. Разговор мог быть и утонченно эстетическим, интеллектуально насыщенным, а мог быть как бы вообще «ни о чем»: о птичках, бабочках, облаках. Маленькие дети вообще очень любили закутаться в его монашеское облачение или просто прижаться к нему, и это общение переживалось как настоящее счастье.
Однажды в лагере гостила группа детей из детского дома и перед прощанием все напоследок зашли в храм, подошли к иконам, как-то невольно собрались вокруг батюшки, и начался разговор.
И вот уже кто-то вынес табуреточку для отца Виктора, остальные расселись вокруг него на коврике, а детдомовские воспитатели растеряли свои твердые намерения уехать поскорее. Как это бывает в Карсаве, время как будто потекло вспять – все сидели и вели совсем не запланированную, по-настоящему духовную беседу.
Отец Виктор говорил о том, какие слова мы говорим Богу перед сном, о том, как мы просим Его принять в Свои руки дух наш. А потом задал детям вопрос: «А что мы скажем Богу, когда проснемся утром?» И вдруг одна девочка, у которой, видимо, эта логическая цепочка была в голове четко построена, говорит: «Как что, нам надо попросить, чтобы Бог отдал наш дух обратно».
И вот уже кто-то вынес табуреточку для отца Виктора, остальные расселись вокруг него на коврике, а детдомовские воспитатели растеряли свои твердые намерения уехать поскорее. Как это бывает в Карсаве, время как будто потекло вспять – все сидели и вели совсем не запланированную, по-настоящему духовную беседу.
Отец Виктор говорил о том, какие слова мы говорим Богу перед сном, о том, как мы просим Его принять в Свои руки дух наш. А потом задал детям вопрос: «А что мы скажем Богу, когда проснемся утром?» И вдруг одна девочка, у которой, видимо, эта логическая цепочка была в голове четко построена, говорит: «Как что, нам надо попросить, чтобы Бог отдал наш дух обратно».
Отец Виктор умел удивительным образом «использовать» искренние детские ответы (реагируя на них без тени улыбки, а удержаться было действительно трудно) для того, чтобы в общей беседе возникла особая открытость всех присутствующих друг другу и Богу.
И никто не уставал в таком общении. Вот вроде бы напряженная духовная тема, и обычно мы натужно думаем, как детям сказать об этом, о том… А у него получалось говорить с ними об очень важных вещах легко и просто.
На тех богослужениях, где присутствовало достаточно много детей, отец Виктор часто, начиная проповедь на Евангелие, ставил рядом с собой кого-нибудь из детей – из тех, кто облеплял в это время пространство амвона, – и начинал задавать ему вопросы. Вот так они и проповедовали евангельское слово: один «устами младенцев…» и другой – тот, кто по-настоящему вместил «будьте как дети…»
Однажды я увидела в одном из городов Латвии, как лютеране – и взрослые, и дети – совершают ночью крестный ход и, останавливаясь в разных местах города, совершают молитву об этом месте. И мы с отцом Виктором подумали, почему бы не сделать это в Карсаве. Мэр нам подсказал несколько мест в городе, о которых можно было бы помолиться. Вместе с батюшкой написали чин ночного молитвенного шествия.
Все начиналось в храме в то время, когда сумерки уже густели, затем шли с пением и зажженными свечами и факелами по городу, в каждом месте намеченных остановок совершалась ектения, которую составляли в том числе и дети, читали отрывки из Писания, проповедовали.
На тех богослужениях, где присутствовало достаточно много детей, отец Виктор часто, начиная проповедь на Евангелие, ставил рядом с собой кого-нибудь из детей – из тех, кто облеплял в это время пространство амвона, – и начинал задавать ему вопросы. Вот так они и проповедовали евангельское слово: один «устами младенцев…» и другой – тот, кто по-настоящему вместил «будьте как дети…»
Однажды я увидела в одном из городов Латвии, как лютеране – и взрослые, и дети – совершают ночью крестный ход и, останавливаясь в разных местах города, совершают молитву об этом месте. И мы с отцом Виктором подумали, почему бы не сделать это в Карсаве. Мэр нам подсказал несколько мест в городе, о которых можно было бы помолиться. Вместе с батюшкой написали чин ночного молитвенного шествия.
Все начиналось в храме в то время, когда сумерки уже густели, затем шли с пением и зажженными свечами и факелами по городу, в каждом месте намеченных остановок совершалась ектения, которую составляли в том числе и дети, читали отрывки из Писания, проповедовали.
За несколько лет Карсава привыкла и радовалась такому крестному ходу, люди выходили на пороги домов со свечами. Нас встречал католический приход у своего храма. Завершалось все на братском кладбище. Отец Виктор говорил, что мы берем с собой столько свечей, сколько людей в братских могилах, и дети зажигали сотни свечей, глубоко переживая и осознавая все происходящее, слушая евангельское чтение «нет большей любви, как если кто положит душу свою за други своя». И там, на кладбище, казалось, что уходит граница, разделяющая живых и мертвых.
В одной из наших поездок в детский дом произошла такая история. Не так давно в нем появился худенький 10-летний мальчик, поведение которого было вызывающе агрессивным, он никого не подпускал к себе. Попал он в детский дом из воровской шайки, которая использовала его в деле как ловкого лазутчика в дома через щели и форточки. В детском доме нас замечательно встречали, отца Виктора посадили на почетное место, и все было очень хорошо. Вдруг откуда-то выскочил этот мальчишка и, подбежав к отцу Виктору, изо всей силы больно дернул его за бороду. А отец Виктор «воспользовался» этим: он крепко-крепко обнял мальчика, который держал его за бороду. И мальчик принял эти объятия, он в них растаял. Потом между ними началась настоящая дружба.
В другой раз поехали мы на целый день на местную мельницу. Возвращаемся поздно, впечатлений много, уже темнеет, еще нужно служить вечерню... И когда проезжали место, где находятся развалины настоящего средневекового рыцарского замка, отец Виктор вдруг говорит: «Ну, эти же дети не видели замок». Я с ужасом представляю, как мы будем почти в темноте выпускать детей на эти развалины, как они залезут наверх, как их потом собирать. А он говорит: «Ну как же мы это не посмотрим?» Мы останавливаемся, все дети, конечно, сразу залезли на стены. Взрослые напряглись, думая, как их потом снимать. А отец Виктор дал им возможность посмотреть руины, а потом просто повернулся и пошел по склону холма, на котором этот замок расположен. Дети как в замедленном фильме плавно стекали с этих стен, как ручейки, вслед за ним.
В другой раз поехали мы на целый день на местную мельницу. Возвращаемся поздно, впечатлений много, уже темнеет, еще нужно служить вечерню... И когда проезжали место, где находятся развалины настоящего средневекового рыцарского замка, отец Виктор вдруг говорит: «Ну, эти же дети не видели замок». Я с ужасом представляю, как мы будем почти в темноте выпускать детей на эти развалины, как они залезут наверх, как их потом собирать. А он говорит: «Ну как же мы это не посмотрим?» Мы останавливаемся, все дети, конечно, сразу залезли на стены. Взрослые напряглись, думая, как их потом снимать. А отец Виктор дал им возможность посмотреть руины, а потом просто повернулся и пошел по склону холма, на котором этот замок расположен. Дети как в замедленном фильме плавно стекали с этих стен, как ручейки, вслед за ним.
Как-то после богослужения в день памяти Серафима Саровского отец Виктор говорил с детьми о святых. «А какой он, святой человек?» – спрашивает батюшка прежде самих детей. «Ну, он такой… – поясняет восьмилетняя Оля. – Он светится – ну, не в темноте. Он полный – не в смысле толстый… ну, в общем, он такой, как вы…»
Наверное, легче всего понять, каким должен быть святой, если повезет его увидеть воочию.
Историк Ирина Оскольская:
Не-расставание
Наверное, так не пишут о святых.
Когда-то давно, в совсем темные для меня времена, он сказал: «Ты даже не представляешь, как все будет замечательно!» – и я ухватилась за эти слова как за спасательную соломинку.
С тех пор я вижу его улыбку в каждом солнечном луче, его глаза – во всех цветах на свете. Слышу его голос в шелесте листвы и пении птиц. На каждую букашку и всю красоту Божьего мира я стараюсь глядеть его глазами. И нет во мне самой ничего хорошего, если вам что-то и показалось, то это – отсвет его святости.
Когда-то давно, в совсем темные для меня времена, он сказал: «Ты даже не представляешь, как все будет замечательно!» – и я ухватилась за эти слова как за спасательную соломинку.
С тех пор я вижу его улыбку в каждом солнечном луче, его глаза – во всех цветах на свете. Слышу его голос в шелесте листвы и пении птиц. На каждую букашку и всю красоту Божьего мира я стараюсь глядеть его глазами. И нет во мне самой ничего хорошего, если вам что-то и показалось, то это – отсвет его святости.
…первая встреча: на излете августа, вечерня. Храм маленький, деревянный, уютный. Сам батюшка в это первое мгновение мне увиделся очень высоким и величественным. Уже потом я разглядела, что он совсем тонкий и не очень высокий. Он молился, глаза были прикрыты. А потом, потом он взглянул на меня. Удивительное сияние словно лилось из его глаз, и я поняла, что он все про меня увидел, все знает, уже любит, и, что он – родной.
Теперь уже можно сказать: я постоянно вспоминаю сияние, которое от него шло. С каждым разом сияния становилось все больше, земного, ощутимого, телесного – все меньше. Тем не менее, батюшка являл удивительную полноту Жизни. Все, что есть в Жизни прекрасного, все, что есть в ней Правда, - заслуживало его внимания, его улыбки. Он освящал повседневность, любую мелочь в ней. Он улыбался, когда причащал. С ним рядом было не торжественно, когда не знаешь, как встать – как сесть – куда девать руки. Все было очень просто, естественно и тепло.
Теперь уже можно сказать: я постоянно вспоминаю сияние, которое от него шло. С каждым разом сияния становилось все больше, земного, ощутимого, телесного – все меньше. Тем не менее, батюшка являл удивительную полноту Жизни. Все, что есть в Жизни прекрасного, все, что есть в ней Правда, - заслуживало его внимания, его улыбки. Он освящал повседневность, любую мелочь в ней. Он улыбался, когда причащал. С ним рядом было не торжественно, когда не знаешь, как встать – как сесть – куда девать руки. Все было очень просто, естественно и тепло.
Ни единожды я наблюдала, как дети в Карсаве начинали себя вести так ужасно, словно их ни разу не воспитывали. Мои, например, начинали есть горстями соль, другие – сахар. Просто дети лучше взрослых чувствовали, что здесь не надо что-то из себя строить, чтобы тебя любили, достаточно, что ты есть – это единственное условие для любви.
Когда я первый раз привезла сыновей в Карсаву, младший сын был нездоров: перед поездкой он простудился, и хотя температуры не было, но привязался сильный кашель, который я активно лечила, делая только хуже. Голос у ребенка стал хриплый как у заядлого курильщика. После вечерней службы батюшка подозвал моего сына к себе, обнял, буквально сгреб в объятия, о чем-то спрашивал, разговаривал, не выпуская из рук. Так мы из храма переместились в трапезную пить чай. После чая батюшка ушел. А еще через полчаса мы поняли, что сын не только не кашляет, но и голос у него уже не хриплый.
Последние годы было уже невозможно позвонить ему, услышать его шелестящий голос: «Я знаю» - он всегда останавливал меня, когда я, порывалась объяснить, кто звонит. В последний раз – он был уже очень слаб, и по голосу было слышно, что ему тяжело – мне не пришлось рассказывать о своей просьбе, батюшка ответил сразу.
Очень не хватает его голоса в трубке. Его сухой благословляющей руки.
Он взял меня в свое сердце. Сразу, одним взглядом. Словно мы были родные, только очень давно не виделись. Меня, моих близких и многих-многих. У нас большая и очень разношерстая компания. Мы навсегда останемся в его сердце. И когда закончится время, языки умолкнут и знание упразднится, когда даже пророчества прекратятся, его сердце останется тем же. Потому что любовь никогда не перестаёт.
Последние годы было уже невозможно позвонить ему, услышать его шелестящий голос: «Я знаю» - он всегда останавливал меня, когда я, порывалась объяснить, кто звонит. В последний раз – он был уже очень слаб, и по голосу было слышно, что ему тяжело – мне не пришлось рассказывать о своей просьбе, батюшка ответил сразу.
Очень не хватает его голоса в трубке. Его сухой благословляющей руки.
Он взял меня в свое сердце. Сразу, одним взглядом. Словно мы были родные, только очень давно не виделись. Меня, моих близких и многих-многих. У нас большая и очень разношерстая компания. Мы навсегда останемся в его сердце. И когда закончится время, языки умолкнут и знание упразднится, когда даже пророчества прекратятся, его сердце останется тем же. Потому что любовь никогда не перестаёт.
Учитель и режиссер Лариса Щукина:
Увидеть каждого...
Я не знаю, с чего начать свой рассказ…
Отец Виктор (Мамонтов) – это человек, который научил меня смотреть на мир другими глазами. Научил, наверное, – не совсем подходящее слово. Он сам смотрел на мир с любовью и радостью. Его окружала Божья Благодать, и если человек попадал в это благодатное пространство, то просто уже не мог смотреть на мир иначе.
Отец Виктор (Мамонтов) – это человек, который научил меня смотреть на мир другими глазами. Научил, наверное, – не совсем подходящее слово. Он сам смотрел на мир с любовью и радостью. Его окружала Божья Благодать, и если человек попадал в это благодатное пространство, то просто уже не мог смотреть на мир иначе.
Первый раз я увидела отца Виктора в 2001 году в Карсаве. Сразу же поразили его заботливое отношение к каждому человеку, необыкновенное сияние глаз, и ровный, тихий голос.
До встречи с ним я считала себя атеисткой.
До встречи с ним я считала себя атеисткой.
Первый раз приехала в карсавский храм вместе со своими коллегами, как говорят, «за компанию». В это время мы собирались на заработки в Испанию – к отцу Виктору обратились за благословением («на всякий случай»). Я не относилась к этому серьезно, но до сих пор помню каждое слово в тот день – его слова имели силу.
Позже, работая в Испании (было трудно), ничего не зная о Боге и о молитве, в мыслях неоднократно обращалась за помощью к отцу Виктору.
После четырех месяцев скитания по Испании я возвращалась домой в состоянии «блудного сына»: «Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! Я согрешил против неба и перед тобою и уже недостоин называться сыном твоим…» (Лк 15:18)
После четырех месяцев скитания по Испании я возвращалась домой в состоянии «блудного сына»: «Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! Я согрешил против неба и перед тобою и уже недостоин называться сыном твоим…» (Лк 15:18)
На чужбине произошла переоценка ценностей. А далее фундамент веры стал закладываться в карсавском храме святой Евфросинии Полоцкой. Святая Евфросиния Полоцкая – великая просветительница. И батюшка неоднократно говорил нам, что нужно учиться, просвещаться, оглашаться, катехезироваться. Он создавал все условия для учебы: на службах рекомендовалось следить по тексту по служебным книгам, пели все вместе, читали; устраивались просветительские беседы с приезжающими из Москвы и других городов богословами. Летом организовывался выездной богословский колледж.
После каждой службы батюшка устраивал встречи с интересными людьми. Нужно сказать, что для отца Виктора всякий человек был интересен, он умел раскрыть потенциал каждого, – люди рядом с ним расцветают как цветы.
Отец Виктор (Мамонтов) любит общаться с детьми. При карсавском храме летом устраивались интереснейшие детские лагеря. Приезжали дети со всего мира, каждый день служилась Литургия. Жили настоящей общинной жизнью: дети и взрослые.
Все то, что я сейчас знаю и понимаю,– это благодаря архимандриту Виктору (Мамонтову).
Я безмерно благодарна Господу за то, что он привел меня в Карсаву в храм святой Евфросинии Полоцкой, где служил отец Виктор.
Отец Виктор (Мамонтов) любит общаться с детьми. При карсавском храме летом устраивались интереснейшие детские лагеря. Приезжали дети со всего мира, каждый день служилась Литургия. Жили настоящей общинной жизнью: дети и взрослые.
Все то, что я сейчас знаю и понимаю,– это благодаря архимандриту Виктору (Мамонтову).
Я безмерно благодарна Господу за то, что он привел меня в Карсаву в храм святой Евфросинии Полоцкой, где служил отец Виктор.
«Смириться – не значит подавлять в себе свое естество, свою природу, как-то насиловать ее. Смиряться – это все более и более впитывать в себя образ Иисуса Христа, подражать этому образу и видеть, каков Он».
Архимандрит Виктор (Мамонтов)
Архимандрит Виктор (Мамонтов)
Литературный агент Ирина Волкова:
Мы все сидели у его ног,
как дети
как дети
Я училась в Свято-Филаретовском институте в 1990-2000-х, о. Виктор тогда регулярно приезжал на конференции института в Москву, и некоторые из его прихожан учились на нашем курсе и часто приезжали на сессии, так что связь с Карсавой всегда ощущалась. Я была в Карсаве один раз, в паломничестве в 1997 году, с большой группой: мы там пели на клиросе, готовили сами еду, работали в огороде и много беседовали.
В храм Св. Евфросинии Полоцкой в Карсаве съезжались люди из разных уголков (из Москвы и пр.). Почему людей тянуло сюда, словно магнитом? Мне кажется, он притягивает своей внутренней умиротворенностью, благодатью, мудростью, умением слушать тишину после службы, любовью (одна раздача сладостей на дорожку чего стоит). Помню мы все как дети сидели у его ног во время проповеди на полу деревянной церкви. Еще важен был опыт молчания после каждой службы – в этом храме удивительная, наполненная, почти осязаемая тишина. Икона св. Ефросиньи Полоцкой и сама фотография отца Виктора с тех пор на моей полочке с иконами, уже много лет. Рядом с ним все затихало –внутренние бури, мысли, беспокойство – все эти помехи, этот внутренний шумовой фон, к которому мы привыкаем в большом городе. От одного его присутствия это все уходило. Еще мы вместе молились об одной серьезной ситуации, и он учил нас не возмущаться духом, не кипеть впустую, а обойти храм с молитвой, вслушиваясь в тишину.
Я училась в Свято-Филаретовском институте в 1990-2000-х, отец Виктор тогда регулярно приезжал на конференции института в Москву. Некоторые из его прихожан учились на нашем курсе и часто приезжали на сессии, так что связь с Карсавой всегда ощущалась. Я была в Карсаве один раз, в паломничестве в 1997 году, с большой группой: мы там пели на клиросе, готовили сами еду, работали в огороде и много беседовали.
В храм святой Евфросинии Полоцкой в Карсаве съезжались люди из разных уголков. Почему людей тянуло сюда, словно магнитом? Мне кажется, он притягивал своей внутренней умиротворенностью, благодатью, мудростью, умением слушать тишину после службы, любовью (одна раздача сладостей на дорожку чего стоит). Помню, мы все, как дети, сидели у его ног во время проповеди на полу деревянной церкви. Еще важен был опыт молчания после каждой службы – в этом храме удивительная, наполненная, почти осязаемая тишина.
Я после этого часто так обходила храмы, у меня в Москве есть один храм, который я много лет вот так обхожу.
В храм Св. Евфросинии Полоцкой в Карсаве съезжались люди из разных уголков (из Москвы и пр.). Почему людей тянуло сюда, словно магнитом? Мне кажется, он притягивает своей внутренней умиротворенностью, благодатью, мудростью, умением слушать тишину после службы, любовью (одна раздача сладостей на дорожку чего стоит). Помню мы все как дети сидели у его ног во время проповеди на полу деревянной церкви. Еще важен был опыт молчания после каждой службы – в этом храме удивительная, наполненная, почти осязаемая тишина. Икона св. Ефросиньи Полоцкой и сама фотография отца Виктора с тех пор на моей полочке с иконами, уже много лет. Рядом с ним все затихало –внутренние бури, мысли, беспокойство – все эти помехи, этот внутренний шумовой фон, к которому мы привыкаем в большом городе. От одного его присутствия это все уходило. Еще мы вместе молились об одной серьезной ситуации, и он учил нас не возмущаться духом, не кипеть впустую, а обойти храм с молитвой, вслушиваясь в тишину.
Я училась в Свято-Филаретовском институте в 1990-2000-х, отец Виктор тогда регулярно приезжал на конференции института в Москву. Некоторые из его прихожан учились на нашем курсе и часто приезжали на сессии, так что связь с Карсавой всегда ощущалась. Я была в Карсаве один раз, в паломничестве в 1997 году, с большой группой: мы там пели на клиросе, готовили сами еду, работали в огороде и много беседовали.
В храм святой Евфросинии Полоцкой в Карсаве съезжались люди из разных уголков. Почему людей тянуло сюда, словно магнитом? Мне кажется, он притягивал своей внутренней умиротворенностью, благодатью, мудростью, умением слушать тишину после службы, любовью (одна раздача сладостей на дорожку чего стоит). Помню, мы все, как дети, сидели у его ног во время проповеди на полу деревянной церкви. Еще важен был опыт молчания после каждой службы – в этом храме удивительная, наполненная, почти осязаемая тишина.
Я после этого часто так обходила храмы, у меня в Москве есть один храм, который я много лет вот так обхожу.
Хочется вспомнить какие-то маленькие детали – общую трапезу, отец Виктор много рассказывал за столом. Эти беседы были очень важны. Мы долго готовили стол, помню, что все было несказанно вкусным, сейчас вспоминаю компот из «райских яблочек» и божественно вкусный мусс из какого-то варенья, все из батюшкиных запасов.
Мы пробовали петь и читать на клиросе в храме: помню первое ощущение от чтения записок– чувство, что ты стоишь на пороге неба, совершенно не готовый находится в этот момент у этой черты, но именно тебе доверили эти имена и их надо донести до Бога, произнося про себя .Что касается пения, то у сестер Аллы и Насти свои распевы и свой строй, негромкий, очень живой и со слегка латвийской интонацией. Мне кажется, наше пение только сбивало что-то, но они нас терпели и не гнали с клироса, а нам тогда хотелось непременно звучать…
Еще нам поручили что-то прополоть в батюшкином огороде, это тоже воспринималось как важная миссия, часть общего таинства. В Карсаве в ограде храма все воспринималось, как таинство.
Мы пробовали петь и читать на клиросе в храме: помню первое ощущение от чтения записок– чувство, что ты стоишь на пороге неба, совершенно не готовый находится в этот момент у этой черты, но именно тебе доверили эти имена и их надо донести до Бога, произнося про себя .Что касается пения, то у сестер Аллы и Насти свои распевы и свой строй, негромкий, очень живой и со слегка латвийской интонацией. Мне кажется, наше пение только сбивало что-то, но они нас терпели и не гнали с клироса, а нам тогда хотелось непременно звучать…
Еще нам поручили что-то прополоть в батюшкином огороде, это тоже воспринималось как важная миссия, часть общего таинства. В Карсаве в ограде храма все воспринималось, как таинство.
Об исповедях, проводимых батюшкой, ходят почти легенды. Я исповедовалась у о. Виктора всего один раз. Самое главное впечатление от исповеди – что батюшка давал понять, что мои мысли крутятся по замкнутому кругу, в то время как жизнь богаче и в ней больше вариантов, которые еще откроются.
Мне кажется, батюшка был пронизан светом (наподобие столпников на фресках Феофана Грека в церкви Спаса на Ильине улице в Новгороде), был удивительно кротким и музыкальным во всем – в тоне голоса, в словах, и все вещи и люди вокруг него были такими, и ты сам, приближаясь, таким становился, хотя потом в городе очень трудно было это удержать. Рядом с ним все были немножко детьми, и нам все время дарили вкусные рижские конфеты – их привозили в Москву «от батюшки» и сами эти конфеты были таинством приобщения. Каждый человек, приезжавший в Карсаву, ощущал себя приобщенным к этому таинству тишины и света, это потом сохранялось на всю жизнь, многие поэтому ездили снова и снова в Карсаву, за этой благодатью и тишиной. Я очень жалею, что не смогла туда больше поехать, хотя этот опыт в сердце живет до сих пор, никуда не делся.
Слово «был», конечно, совсем инородно звучит, и был и есть, потому что он никуда не ушел, и может быть даже станет ближе, потому что это мы разбежались, а теперь он нас собирает.
Мне кажется, батюшка был пронизан светом (наподобие столпников на фресках Феофана Грека в церкви Спаса на Ильине улице в Новгороде), был удивительно кротким и музыкальным во всем – в тоне голоса, в словах, и все вещи и люди вокруг него были такими, и ты сам, приближаясь, таким становился, хотя потом в городе очень трудно было это удержать. Рядом с ним все были немножко детьми, и нам все время дарили вкусные рижские конфеты – их привозили в Москву «от батюшки» и сами эти конфеты были таинством приобщения. Каждый человек, приезжавший в Карсаву, ощущал себя приобщенным к этому таинству тишины и света, это потом сохранялось на всю жизнь, многие поэтому ездили снова и снова в Карсаву, за этой благодатью и тишиной. Я очень жалею, что не смогла туда больше поехать, хотя этот опыт в сердце живет до сих пор, никуда не делся.
Слово «был», конечно, совсем инородно звучит, и был и есть, потому что он никуда не ушел, и может быть даже станет ближе, потому что это мы разбежались, а теперь он нас собирает.
Теолог Евгений Молодов:
Прогулка
По просьбе друзей делюсь одним из очень важных для меня воспоминаний об о.Викторе (Мамонтове).
Как-то раз, году в 2003, я обнаружил себя в очень серьезном жизненном тупике. Это когда сразу несколько жизненных процессов (в моем случае - церковное служение, отношения с очень близким человеком, работа, здоровье и некоторые другие смыслообразующие области жизни) либо сломались, либо потеряли свой смысл, что для меня еще хуже. И вот в таком совершенно разобранном состоянии я приехал в Карсава. После того, как, по выражению батюшки, "Москва вышла", т.е. после трех дней жительства среди молящихся людей и деревенской природы, я попросился к о. Виктору на беседу, и обрисовал ему свою ситуацию. Батюшка почти никак не прокомментировал мое нытье, но предложил проводить его до дома, и мы побрели по карсавским улицам. При этом батюшка почему-то взял меня за руку, как малыша и крепко держал весь путь.
Как-то раз, году в 2003, я обнаружил себя в очень серьезном жизненном тупике. Это когда сразу несколько жизненных процессов (в моем случае - церковное служение, отношения с очень близким человеком, работа, здоровье и некоторые другие смыслообразующие области жизни) либо сломались, либо потеряли свой смысл, что для меня еще хуже. И вот в таком совершенно разобранном состоянии я приехал в Карсава. После того, как, по выражению батюшки, "Москва вышла", т.е. после трех дней жительства среди молящихся людей и деревенской природы, я попросился к о. Виктору на беседу, и обрисовал ему свою ситуацию. Батюшка почти никак не прокомментировал мое нытье, но предложил проводить его до дома, и мы побрели по карсавским улицам. При этом батюшка почему-то взял меня за руку, как малыша и крепко держал весь путь.
Отец Виктор, по обыкновению, шутливо и немного печально говорил о том, что попадалось на глаза: про пьяненький забор, про коровью лепешку, точно «починившую» яму на асфальте, про несуразную ворону, играющую с пивной жестянкой, вспомнил кусочек песни Анны Герман и эпизод из своего почаевского периода жизни. В общем, искусно развлекал меня (и, наверно, себя) легкой светской беседой.
Со мной же в это время творилось нечто невообразимое. я шел как будто сквозь какие-то слои, то воздух густел, как желе, то мне становилось холодно, внезапно я переставал слышать, или все вокруг резко прояснялось, и я видел каждое перышко вороны и прожилку упавшего желтого листа. Иногда я чувствовал, что он меня буквально проводит сквозь какую-то мешанину переживаний, неясных (и очень ясных) страхов и отчаяния.
Я потел и спотыкался, пытаясь мычать что-то вразумительное в ответ на его истории для поддержания разговора, но, по большей части, было не до того. У меня было отчетливое ощущение, что меня ведут по какой-то совершенно неизвестной дороге, хотя это были те же хоженные-перехоженные улицы.
Недалеко от его дома мы повстречали какого-то совсем незнакомого мне колоритного бородатого старика толстовского типа, которого батюшка тепло обнял и стал расспрашивать, надолго ли он здесь, а потом представил нас словами: "Это Женя из Москвы, а это Николай, он очень хороший, ты его запомни" (к слову сказать, мы с этим стариком повстречались еще один раз, в Битцевском парке, в 2007 году, но совершенно по другому поводу :))) После того, как старик ушел, батюшка, подойдя к своему дому, засмеялся и сказал: "Ну, вот и дошли!" И я ощутил это всем существом.
После этой прогулки я через несколько дней вернулся в Москву, и все было так же, как я оставлял, но изменилась атмосфера и очень ощутимо изменилось направление моей жизни.
Недалеко от его дома мы повстречали какого-то совсем незнакомого мне колоритного бородатого старика толстовского типа, которого батюшка тепло обнял и стал расспрашивать, надолго ли он здесь, а потом представил нас словами: "Это Женя из Москвы, а это Николай, он очень хороший, ты его запомни" (к слову сказать, мы с этим стариком повстречались еще один раз, в Битцевском парке, в 2007 году, но совершенно по другому поводу :))) После того, как старик ушел, батюшка, подойдя к своему дому, засмеялся и сказал: "Ну, вот и дошли!" И я ощутил это всем существом.
После этой прогулки я через несколько дней вернулся в Москву, и все было так же, как я оставлял, но изменилась атмосфера и очень ощутимо изменилось направление моей жизни.
«Для меня каждый день – это белоснежная равнина, которая расстилается передо мной, и мне нужно идти по ней. Я об одном только прошу Господа: помоги мне не искривить мой след».
Архимандрит Виктор (Мамонтов)
Архимандрит Виктор (Мамонтов)
Биография
Будущий архимандрит родился 10 сентября 1938 года в селе Новый Ямполь Зейского района Амурской области. Отец – Авраам Никитич Мамонтов (1899) работал директором школы в Приморье. Был репрессирован и умер в лагере в 1943 году. Мать – Вера Дмитриевна (1902-1993). Родители венчались в Благовещенске. В браке родились 9 детей.
С 1955 по 1960 год Виктор Мамонтов учился в Южно-Сахалинском педагогическом институте, специализируясь по русскому языку и литературе. По окончании института работал учителем, а позже директором в деревенской школе. С 1962 по 1965 год учился в аспирантуре при Московском государственном педагогическом институте. В 1965 году защитил диссертацию «Драматургия А.Н.Арбузова» и получил степень кандидата филологических наук. Несколько лет преподавал студентам русскую литературу, получил звание доцента.
В 1971 году Виктор Мамонтов принял крещение. Его крестной матерью стала Анастасия Ивановна Цветаева. По воспоминаниям архимандрита Виктора, «в первые годы христианской жизни я встретился со многими людьми, которые оказали на меня большое духовное влияние. Это старцы архимандрит Косма, архимандрит Таврион, архимандрит Серафим, это протоиерей Николай Гурьянов, архимандрит Зинон, игуменья Варвара. У них было духовное сияние…»
Иноческий путь Виктор Мамонтов начал в Свято-Успенской Почаевской лавре по благословению своего
духовника архимандрита Серафима (Тяпочкина). Промысел Божий привел Виктора Мамонтова на латвийскую землю, где началось его служение.
С 1955 по 1960 год Виктор Мамонтов учился в Южно-Сахалинском педагогическом институте, специализируясь по русскому языку и литературе. По окончании института работал учителем, а позже директором в деревенской школе. С 1962 по 1965 год учился в аспирантуре при Московском государственном педагогическом институте. В 1965 году защитил диссертацию «Драматургия А.Н.Арбузова» и получил степень кандидата филологических наук. Несколько лет преподавал студентам русскую литературу, получил звание доцента.
В 1971 году Виктор Мамонтов принял крещение. Его крестной матерью стала Анастасия Ивановна Цветаева. По воспоминаниям архимандрита Виктора, «в первые годы христианской жизни я встретился со многими людьми, которые оказали на меня большое духовное влияние. Это старцы архимандрит Косма, архимандрит Таврион, архимандрит Серафим, это протоиерей Николай Гурьянов, архимандрит Зинон, игуменья Варвара. У них было духовное сияние…»
Иноческий путь Виктор Мамонтов начал в Свято-Успенской Почаевской лавре по благословению своего
духовника архимандрита Серафима (Тяпочкина). Промысел Божий привел Виктора Мамонтова на латвийскую землю, где началось его служение.
13 февраля 1980 года митрополит Леонид в домовой церкви преподобного Серафима Саровского Рижского женского монастыря постриг его в монашество. Осенью того же года он был рукоположен во диаконы, а затем в пресвитеры.
Служил в храме святого благоверного великого князя Александра Невского в Риге, затем короткое время в Тукумсе, а с 1982 года – в Свято-Евфросиньевском храме и еще трех приходах: Голышевском, Пудинавском и Квитенском.
При митрополите Леониде (Полякове) был духовником Рижского Свято-Троице-Сергиева женского монастыря. Заочно учился в Московской духовной семинарии.
Архимандрит Виктор – автор нескольких книг и многочисленных статей по истории Русской Православной Церкви.
Книги, статьи и проповеди архимандрита Виктора (Мамонтова) онлайн:
«Таинство жизни»
«Таинство детства»
«Господь – Пастырь мой»
«Тайна умаления»
Вместе с Богом мы должны творить вечную жизнь
Христианин не может быть одиночкой
Упокоить нас может только Господь
Архимандрит Виктор Мамонтов. Проповеди и беседы
Подготовили Анна Голубицкая, Оксана Головко, Роман Кизыма, Валерия Потапова, Артем Левченко, Валерия Посашко
Фото: Лариса Щукина, Ирина Волкова, Наталья Майзенберг, Анна Гальперина, Лия Иваска, Николай Эппле, снимки из соцсетей.
Фото: Лариса Щукина, Ирина Волкова, Наталья Майзенберг, Анна Гальперина, Лия Иваска, Николай Эппле, снимки из соцсетей.