***
Страшно сказать, но я понимаю этих несчастных матерей. Читала новости и ловила себя на этой мысли. Особенно ту, которая оставила мальчика в лесу и связала ему руки. Никто не подумал, как этой женщине жить с непростым ребенком одной, который к тому же пытался убить собаку. Я-то знаю, что это такое: желать своему ребенку смерти и вообще, чтоб он провалился.
Нет, мой не пытался придушить даже кошку. И вообще был прекрасным мальчиком с самого начала. Вроде бы. Только с синдромом дефицита внимания и гиперактивностью. Я устала сразу же, как принесла его из роддома домой. Мне кажется, он как начал кричать спустя неделю нахождения дома, так больше никогда и не останавливался.
Мы с мужем жили в так называемом гражданском браке, а через три месяца выяснилось, что я беременна. К тому моменту я уже начала сомневаться, что это мужчина всей моей жизни. Но выхода не было, или я его не видела — пошли в ЗАГС и расписались. Ребенка при этом ждали с радостью, никакого негатива в его сторону не было.
Во время беременности я пыталась уйти от мужа два раза. Он выпивал, стал ко мне равнодушен. Но каждый раз было очень страшно стать матерью-одиночкой, и я возвращалась, переночевав у подруги, домой. Видя, что супруг равнодушен и к детям, я думала, он на ребенка и не посмотрит. Каждую зиму муж отдыхал мужской компанией на краю нашей родины, я надеялась, что после родов он все-таки останется и немного поможет. Я вообще была довольно беспечна. Ходила на курсы для беременных, в бассейн, много читала, но при этом думала, что весь мир будет готов мне помочь. Мама, муж, медсестра в детской поликлинике. Справимся, что там!
После родов к нам домой пришли бабушки. И подрались над младенцем. Я не шучу. Одна кричала, что пеленать надо так, а другая, что эдак. Они били друг друга по рукам, стоило кому-то из них потянуться к ребенку. У меня поднялась температура. Младенец надрывался. Я еще не знала, что этот надрыв на несколько лет. Я выгнала бабушек за дверь и поняла, что рассчитывать теперь можно только на себя. Тем более, что медсестра из поликлиники заполнила бумажки и исчезла. А муж отбыл на отдых.
***
Тем, кто говорит: «Подумаешь, один ребенок», я желаю такого ребенка. Все время, что он не спал, он орал. Я держала строгую диету, я клала его себе на живот, мы спали вместе и отдельно, я бегала с коляской по округе ночами, трясла его горизонтально, вертикально и по диагонали. Все было тщетно. Врачи, кстати, проблем не выявили, даже повышения внутричерепного давления не было. Просто вопли с утра до ночи.
Со сном этот товарищ боролся. Едва глаза начинали закрываться, он тут же вздергивался и открывал рот, чтобы кричать, кричать и кричать. Обессилев, парень засыпал между двумя и тремя ночи. Когда он не орал, то висел на груди. Час, два, три. Сейчас я думаю, может быть, он просто хотел есть. Я спрашивала у врачей, вызывала специалиста по кормлению, все пожимали плечами, никто не предположил голод.
Я озверела от этого крика уже через пару месяцев. Пока муж не отбыл на отдых, он часто заставал такую картину, придя домой к полуночи: я рыдаю на одном конце дивана, на другом валяется наш ребенок и орет. Иногда я при входе раздраженно бросала ему младенца, он едва успевал его поймать.
Когда я читаю на форумах: «Не трясите ребенка», мне просто смешно. Я трясла, и еще как. Я трясла и орала ему в лицо: «Когда же ты заткнешься, замолчи!» Я начинала понимать матерей, которые засовывают своих детей в стиральные машинки или выбрасывают в окно.
Слава Богу, я этого не сделала, но строки чеховского рассказа «Спать хочется» и его ужасный финал были со мной каждую минуту.
Самыми кошмарными были две вещи. Первая: я больше не принадлежала себе и не могла строить планы. Даже план дойти до туалета был неоднократно сорван воплем. Меня это просто убивало. Вторая: у меня не было поддержки. Подруги, конечно, были. И некоторые в таком же состоянии, что и я. Но хотелось взрослого мудрого человека, который бы просто положил руку на плечо и сказал: «Это не конец света, ты справишься». Я его искала повсюду: в поликлинике, в интернете, на улице. И не находила. Более опытных молодых родителей в моем кругу не было, я родила в коллективе одна из первых в свои 22 года.
Фото: weheartit.com
***
Итак, муж уехал на отдых, а я осталась с кричащим ребенком одна. Спасибо бездетным подругам из старой жизни, они приезжали и дежурили ночами, успокаивая этого маленького монстра. Но я все равно чувствовала себя глубоко несчастной, считая дни до приезда мужа.
Однажды я брела с коляской по зимним тропинкам, еле передвигая ноги, и поскользнулась от усталости. Ребенок вылетел из конверта прямо на лед. Утром я обнаружила на его голове гематому, побежала в поликлинику, там вызвали скорую. Я рыдала, чувствуя себя маленькой девочкой, мне так хотелось, чтобы меня утешили. Фельдшер сказал: «Уронила, теперь не ори», а врач в больнице издевательски пропел: «Ой, мамочка плачет, мамочка себя жалеет!»
Наверное, я жалела себя, пусть. Но что им стоило сказать мне, молодой девчонке, хоть пару ласковых слов? Я себя обвиняла хуже Страшного суда, я грызла себя часами и мучилась, что не уберегла ребенка: сыну поставили перелом левой теменной кости. Я была готова выпрыгнуть и из больничного окна, только чтобы закончить все эти мучения, и не знала, как посмотрю мужу в глаза. Точнее, знала. Мне эти его глаза хотелось выцарапать. Мне хотелось сказать: «Что, уехал, скотина? Смотри теперь на его кость!»
Муж приехал, когда нас уже выписали. Точнее, измучившись лежать на полу в больнице (мест для матерей не предполагалось) и поняв, что ребенку уже ничего не угрожает, я вышла под расписку. Он долго не заходил домой, распивая коньяк с другом у подъезда. И когда он появился в дверях, я в первый раз почувствовала: с этим человеком я дальше жить точно не буду. Но развелись мы только спустя несколько лет.
***
Любопытно, что все вокруг знали, как воспитывать ребенка. Я выглядела моложе своих лет, и советов мне не давал только ленивый. Бабушки с подъездной лавочки рекомендовали надеть панамку, свекровь — кормить по часам, мама — не переодевать на стиральной машинке, друзья мужа — не сюсюкать.
Я не помню, чтобы кто-нибудь помог мне в бытовых вопросах. Или хотя бы, как сейчас говорят, поговорил с принятием и эмпатией. Я временами ненавидела своего ребенка, но мне некому было об этом рассказать. Это было стыдно, невозможно. Каждая мать обязана ребенка отлично кормить, гулять по два раза в день, развивать с рождения и мыть полы ежедневно. Я это все и делала.
Я завидовала тем, у кого дети засыпают на стульчике во время кормления. С моим такое произошло лишь один раз. Обычно еда его активность только подстегивала. А так — я всегда была на таком стреме, что даже днем спать не получалось. Чуть позже он научился спать по сорок минут, а я пребывала в напряжении и вместе с ним заснуть не могла.
Довольно быстро он отказался от дневного сна. Когда ему было 2 года, я уехала с ним на море. И он ни в какую не хотел днем спать. Я до сих пор помню, как била его, придавливала к кровати и орала: «Спать!» Этот крик, наверное, слышало все побережье. А когда ему исполнилось три, мы поехали в Египет. Я мечтала отплыть от берега хотя бы метров на 50, почувствовать себя свободной хоть на секунду. Как только я начинала отплывать, он открывал рот и метался по пляжу. Я плыла от него и равнодушно думала, что мне плевать. Народ оглядывался, жестами мне показывал, что ребенок надрывается, а я переворачивалась на спину: «Да хоть оборись ты, достал!»
При этом внешне я была прекрасной матерью: развивалки, потешки, колыбельные на ночь. И вздрагивала, когда моя подруга жестко говорила своей дочери: «Ты выела мне всю печень!» Мне казалось, что это ужасно, так детям говорить нельзя. Но не замечала, как вообще-то думаю так же. Просто молчу.
***
Потом, с одной стороны, стало полегче, он орал меньше, но с другой — труднее. Он везде лез, все откручивал, ломал, падал. Однажды я тащила его в детский сад, а он с утра орал. Я сдернула там с него штаны, он упал с лавки на кафельный пол и ударился головой. Не забуду красноречивый взгляд другой мамы. Тогда я испугалась, что когда-нибудь придет опека и мне конец.
Я знаю, многие сейчас читают это и думают, что я ужасная мать, что опека была бы кстати гораздо раньше. Тем более, к шести годам мой сын сломал руку, ногу и получил еще пару сотрясений мозга. Не по моей вине, просто гиперактивность. Но ничего этого не было бы, если бы была поддержка. Какая-нибудь социальная служба, внимательный педиатр, я не знаю, ну хоть кто-то в этих городских джунглях, где мне было ужасно одиноко.
От этого тотального одиночества я обращала весь свой гнев на ни в чем не повинного сына. Мне казалось, он причина всех бед и несчастий.
Я ненавидела его. Часто представляла, как он падает с моста, а я потом, конечно, плачу. Или думала: «Боже, как ты меня достал, пусть сейчас тебя переедет машина и все закончится». Я не обращалась к психиатру, я просто никому не могла об этом рассказать.
На самом деле мне хотелось, чтобы он немного помолчал. Или посидел, поиграл в машинки, как другие дети. Просто отдых. Просто передышка. Хотя бы час в день не снимать его с самой высокой горки в округе, не вынимать из собачьей пасти его руку, не соскребать его, упавшего на самокатике, с асфальта. Кажется, ближе к трем годам я начала давать ему валерьянку. А сама — пить на ночь пустырник.
Сейчас я понимаю, что была просто не взрослая. Маленькая девочка, эгоистка, которая думала, что ребенок — это такая кукла. Сейчас я совсем по-другому к нему отношусь. Он закончил школу, поступил в институт, все такой же импульсивный, но очень яркий, веселый и добрый. Я научилась не подпрыгивать от каждой его бурной эмоции. На это ушло много лет.
Я знаю теперь, что таким гиперактивным детям достается много негатива, они прямо вызывают огонь на себя. Мне очень жаль, что детство сына прошло вот так, хотя временами были и счастливые моменты. Но с тех пор я не осуждаю матерей, которые скотчем привязывают своих детей в лесу. Или тех, у кого дети копошатся в груде мусора в квартире. Я сама была близка к этому.
Ребенок отнимает у матери ее саму
Ирина Макарова, директор Центра психологического консультирования НИУ ВШЭ
Ирина Макарова
История впечатляет своей искренностью. Большинство матерей об этой части материнства не рассказывают. В то же время почти все женщины переживают такие амбивалентные чувства. Первый год жизни ребенка — это не только мимими. И это вполне естественно. Ненависть к ребенку бывает и у нормальных людей. Материнство — это не только благостное состояние. Ребенок отнимает у матери ее саму, с этим сложно справляться.
Фантазировать, что я своего ребенка придушу, — это одно, а реально закрывать ему рот подушкой — совершенно другое. Когда здоровью и жизни ребенка есть угроза — это уже далеко от границ нормальности. Обычно это не связано с тем, какой ребенок, а только с тем, что происходит с его матерью.
В этой истории очень много персонажей, но женщина чувствует себя покинутой и брошенной. Она не может позвать на помощь мать, для нее естественнее оттолкнуть старшее поколение. Муж какой-то ненадежный, то есть с мужскими фигурами у героини истории все туманно. И беременность раскрывает психическую структуру женщины: то ли случайно, то ли любовь, то ли непонятно что. Ее личная женская жизнь описывается как что-то незначительное и случайно происшедшее.
Очевидно, у нее было много трудностей, конфликтов и проблем. А первый год — это абсолютная зависимость от ребенка, неважно, какой он, гиперактивный или спокойный. Это довольно тяжелое психологическое состояние. Мать в это время находится в регрессивном состоянии. И все сложности актуализируются.
Если родился особенный, трудный ребенок, то ненависть к нему и желание, чтобы его не было, будет тем сильнее, чем больше у матери нарциссический дефект. Если она надеялась, что ребенок сделает то, чего она не может, будет самым умным и красивым. А рождается кто-то не такой. Или не того пола. Вместо девочки, допустим, рождается мальчик, и вот вам привет.
Неважно, здоров ребенок или нет. Здесь вопрос о здоровье матери. Когда ребенок лишь инструмент, то его неприятие может быть довольно сильным. А гиперактивность мальчика в этой истории — способ привлечь внимание матери и вывести ее из депрессии. Она настолько переполнена гневом, что даже ожила.
Кроме того, материнство — это всегда актуализация собственных отношений с матерью, от которой приходит бессознательный опыт. И если молодая мать переходит грань, это, конечно, про ее психическую организацию и те проблемы, которые были в прошлом с ее собственной матерью. В этой истории две бабушки даже подрались над младенцем, утвердить собственную идеальность им было важнее. Понятно, что у женщины нет с ними контакта и не может быть.
Где проходит граница между нормой и патологией? Норма там, где мы можем отделить фантазии от реальности, какие бы они ни были ужасные. Если граница постепенно уплывает от нас в силу особого психологического или психического состояния, и когда мы находимся в искаженной реальности, вряд ли мы сами можем что-то отследить.
Близким людям легче понять, что с женщиной происходит что-то особенное, чем соседям. В этой истории мать описывает, что все считали ее хорошей и заботливой. И она нашла неплохое решение: в дом стали приходить подруги. Нет поддержки от мамы и мужа, могут помочь подруги и они же могут заметить, насколько она измучена.
В случае с девочкой, которую нашли в груде мусора в Москве, там у матери, судя по всему, серьезный психический дефект. И одно из проявлений — в ее дом просто так не зайдешь. И тогда проблемы можно увидеть только в критический момент.
Я вспоминаю, как очень давно, почти на моих глазах, женщина пыталась выбросить ребенка из окна. Это считалось послеродовой депрессией, но на самом деле она была психически нездорова, а беременность и роды усугубили ситуацию. Соседи ее поймали, когда она уже стояла с четырехмесячным ребенком на козырьке подъезда. Потом они вспоминали, что внешне она выглядела заботливой матерью, и муж там тоже был хороший.
Тогда мне казалось, что это патология. А потом, став психологом, получив опыт общения с матерями маленьких и больших детей, я увидела, сколько может быть раздражения, ненависти и других амбивалентных чувств к ребенку. Это переживают все. Вытеснять переживания еще хуже. Лучше находиться в контакте с этими фантазиями, при этом понимая, что это фантазии.
