Клиентка сегодня не из простых. Должна признать: с первой встречи меня настораживает ее острый нос. Казалось бы, в нем так хорошо выражается ее юность, игривость, целеустремленность даже. Но даже когда она лучезарно улыбнется, этот носик предостерегает меня: Соня, все не так просто.
Исповедуюсь в одном и том же
Лиза поет в нашем хоре. Лучше сказать — держит хор на себе. Еще лучше сказать — держит хор в страхе. Так она держит в страхе и меня вот уже два месяца. В первый раз она села и как ни в чем не бывало сказала:
Зоя Ускова
— Я не думаю, что у нас с вами что-либо получится.
— Да? — главное, удержаться от предсказуемого «почему», и я справилась, молодец.
— Я уже была у психолога. У психотерапевта в больнице. Он выписал мне антидепрессанты, и, конечно, я больше к нему ни ногой.
Ох, удержись от еще одного «почему», будь добра.
— Значит, я слышу, что вы пришли ко мне не за антидепрессантами. — Хорошо. — Интересно, пришли ли вы с депрессией?
— Не знаю. Это вы мне скажите. Мне сказал обратиться к вам отец Георгий, потому что я все время исповедуюсь в одном и том же.
Сама не знаю отчего, но я настойчиво решила держаться политики не задавать суперочевидных вопросов, поэтому тут мне пришлось «отразить», не успела придумать ничего лучше.
— Вы говорите, что исповедуетесь в одном и том же?
— Да. Меня все бесит. Не надо говорить «бесит», да? Я постоянно гневаюсь.
— Если вам кажется, что слово «бесит» верно описывает ваше состояние, почему бы и нет?
— «Бесит» значит «от бесов».
— Кажется, я тоже уже начинаю вас бесить?
— Если будете повторять это слово, да.
Так, пауза. Выдохнули.
— Расскажите поподробнее о вашей проблеме.
Консультации на муравейнике
Итак, вот уже два месяца мы работаем с Лизой, и для меня это — как сидеть на муравейнике и заниматься тем, что отражать, переживать и анализировать покусывания Лизиных муравьев.
Именно муравьев — тараканы хоть и мерзкие, но не кусаются. Здесь наоборот — все стройно, чинно, с пользой — и с болью. Да, и знаете муравьев-легионеров, которые могут вцепиться тебе в веко или губу, и оторвать их удастся только с куском кожи? Они в нашей работе тоже встречаются.
Конечно, я сижу на этом муравейнике два месяца, а Лиза — всю жизнь, и, конечно, там, где я встречаю легионера, для нее это по меньшей мере жук-пришелец из «Людей в черном». Так что это моя работа, но… ох, тяжелая это работа.
За это время мы обсудили вдоль и поперек ее раздражение и то, как ее однажды физически тошнило от оторванной на пальто вешалки. Обсудили ее родителей. Они разведены, живет с мамой, мама, конечно, без чувств, но с требованиями. Такая мама, которая не разговаривала с ней сутки, потому что Лиза застала ее на кухне плачущей и не поверила, что это от лука (мама готовила блины). И мама все еще играет с папой в одном оркестре, хотя разошлись они, когда Лизе было восемь.
Есть еще в Лизе что-то…
Она часто так полуулыбается, поджимая края губ, и прищуривает глаза, что чувствуешь себя воробышком с подбитым крылом под взглядом куницы.
Конечно, Лиза хорошо образованна и любит это нечаянно продемонстрировать. Была в отношениях самое долгое полтора года. Беспокоит ли ее, что ее последние отношения были почти 10 лет назад (сейчас ей 32)? В этом вопросе чувствуется неартикулируемое напряжение. Так как Лиза ни разу даже не подходила к этой теме, пока она подвисла.
Я с Лизой, как я уже сказала, сижу на муравейнике. Почему с первой нашей встречи я как будто участвую в соревновании? И кто установил правила, и за что мы боремся? Очевидно, основной вызов для меня как специалиста — выходить из соперничества. Это ясно, очевидно и просто. На словах.
И все же удивительно — я жду наших встреч почти с предвкушением. Что-то есть в этой девушке, что сложно перестать о ней думать. Как будто она какая сирена, сводящая своим пением с ума. Услышав ее однажды, реагируешь на мельчайшее колебание в ветре — ждешь этого опасного щекотания в ушах. Интересно, что мне пришел в голову такой образ, когда она как раз поет в церковном хоре.
«На клир в такой короткой юбочке больше не ходи!»
Понемногу Лиза обвыклась в терапии и стала приносить свое раздражение, говоря, что ей легче, когда есть кому это высказать и при этом ни с кем не испортить отношения. Не сказать, чтобы это была адекватная мотивация для терапии, — но и не сказать, чтобы Лиза могла за два месяца прийти к адекватной мотивации. Поэтому пока так.
Сегодня Лиза пришла разгоряченная и стала рассказывать о том, как прошла служба, которую ей пришлось провести самой. Оказывается, в эту среду старшая регент доверила Лизе вечернюю службу с некоторым намеком, что Лиза могла бы почаще на буднях заменять ее. Это же повышение, это же новый вызов! Конечно, я ожидала некоторой гордости и довольства — ха-ха.
— Служба была полиелейная. И мы вдвоем все это тянули. Ну, я говорю вдвоем — по факту, Саша ждал, что я ему буду тыкать, что читать, а без меня он мог вместо паремий начать читать седальны.
Тут она ухмыльнулась.
— Ну, вы понимаете… Паремии — на вечерне, седальны — на утрене. Паремии — выдержки из Ветхого… В общем, я пытаюсь сказать, что он может перепутать то, что вообще невозможно перепутать!
Итак, основное переживание Лизы — недовольство некомпетентностью коллег по хору и прочих. А чего ты хотела? Однако следует постараться это заметить — это полное отсутствие положительных эмоций. Адекватно ли оно, была ли служба действительно полной катастрофой?
— Кажется, вся ответственность была на вас?
— Вот именно! Священник подходит спросить про величание, алтарники уточняют, какая сейчас песня канона. Какая сейчас песня канона?! Вы серьезно?! Алтарник не понимает, какая сейчас песня канона?!
— Простите мне мое невежество: это тоже что-то, что невозможно перепутать?
— Ну, нет, на самом деле с каноном не так очевидно… Но в общем. Служба закончилась, я собираюсь домой, подхожу к иконе, и тут бабушка: «Девочка, на клир в такой короткой юбочке больше не ходи! Так ходи, а на клир нельзя». Я молчу, а она продолжает: «Думаешь, Господь не спросит? Спросит!»
Здесь промелькнуло что-то в ее голосе, не раздражение, а что-то как будто глубже раздражения.
— И как вам это было?
— Всю дорогу домой я продумывала, как можно было ответить пообиднее. Смотрите, вот мой «список»: «Не клир, а клирос!», «И вас с праздником!». Или вот: «И это ваша благодарность, что я только отпела службу?» Потом я долго крутила в голове варианты, как можно было поймать ее на том, что она ничего не понимает в службе, а еще как сказать, что она берет на себя говорить от лица Бога, что грех-грех. Чтобы ее пронять, наверное, нужно вставить «грех», да?
— Кажется, вам было очень обидно.
— Вы знаете что? Мне было… Тех же щей да пожиже влей! Хочется сказать: «Продолжайте! Накидывайте! Добейте». Понимаете? Ты впахиваешь, чтобы сделать все идеально, а потом тебе все равно прилетает, причем так, что все, что ты сделал, никому не важно…
«Ты провела службу? Какая разница! Юбка — вот что главное!»
Они профессионалы. Они всегда найдут то, что меньше всего относится к делу, — и ударят туда. Профессионалы!..
— Кто «они»?
Она зависла с напряженными скулами и слегка покачивающейся головой.
— Люди, наверное.
Пауза. Куда же пойти, чтобы не потерять глубину, которая наклевывается…
— Выберите лучшую фразу.
— Какую фразу?
— Из тех, которыми вы хотели ответить бабушке. Какая лучшая?
— Ну… Пусть будет: «Мешать людям молиться, когда они подходят к иконе, — это грех».
— Хорошо. Представим, что я бабушка.
Она оживилась. Я попыталась немного согнуться и начать потряхивать головой, как Баба-яга скорее, чем как нормальная бабушка, вынуждена признать.
— «Вот, девочка, нельзя в такой юбке в храм, ты больше не ходи, Господь спросит с тебя!»
Она набрала воздуха, с предвкушением, почти готовая напасть, но почему-то вместо того, чтобы отвечать, она набирала воздух раз за разом, теряя улыбку на лице и приобретая вместо нее какое-то окаменение. Потом она отмерла.
— Ну, мне хочется сказать вот так. Знаешь, что, — начала она медленно, как приближающаяся тень в ужастике, — знаешь, что, дорогая моя… Ненавижу!..
Выдохнула.
А что такое благодарность?
— Кажется, вот лучшая фраза. Но тогда меня еще и назовут одержимой, — она усмехнулась. Я на секунду задумалась. Такое чувство, как будто куница оказалась беззубой… Я хочу сказать, что казалось, гнев у Лизы внутри такой, что хватит повторить Хиросиму и Нагасаки. А вышло… не так уж страшно.
— Знаете, как я себя чувствовала? В роли бабушки?
Тут я думаю, что ей не хотелось знать. Но она кивнула, что слушает.
— Я чувствовала, что я очень важна для вас. Что в этой ненависти много всего другого намешано, что не может найти иного выхода, кроме вот таких, простите, проклятий, что ли.
— Да, там еще много чего осталось, это правда. Достаточно, чтобы у бабушки случился инсульт на месте.
— Нет, я говорю не только о негативном. Мне слышалось, что там еще есть… желание отношений. Мне кажется, там слышалось: «Я бы хотела, чтобы вместо этих глупостей ты была бы мне… благодарна. Я так хорошо провела службу».
Она снова приостановилась.
— Я вообще не знаю, что такое благодарность.
Пауза.
— Что это? Вы можете объяснить?
Постарайся не быть экспертом.
— Ну, давайте начнем с простого. Я благодарна вам, что вы постоянно просвещаете меня о том, как устроена служба.
Кажется, переборщила, Лиза напряглась, телом немного отстранилась.
— Значит, благодарность — это когда у тебя что-то могут брать. Как кровь.
Вот-вот, косяк, Соня.
— Кажется, это был не очень удачный пример. Давайте другой. Я благодарна вам, что вы делитесь своими переживаниями.
Здесь были пауза за паузой, так что я уже даже не записываю. Консультация пошла на носочках.
— Я не понимаю. Смысл вам мои переживания?
— Может, тут необязательно понимать? Как вам принимать благодарность?
— Мне… непонятно. Наверное… в груди немного тепло… Вы… можете повторить?
— Я благодарна вам, что вы делитесь со мной своими переживаниями. Я представляю, как это непросто.
Минуту мы как будто вместе прислушивались к ее теплу в груди, а тепло как будто начало звенеть в воздухе.
— Я хотела бы с этим сегодня уйти. Мне еще непонятно. Как раз время.