Дальнее плавание

Солнце зажгло жёлтым пламенем небо и море. Они почти смешались в красках, не разберёшь, где горизонт. Волны тихо плескали о берег, чайки слетелись в те места, где днём вытягивали тела отдыхающие, подставляя бока горячим солнечным лучам.

Песок уже немного остыл и осыпал прохладой усталые больные ноги Светланы.

– Давай присядем, – сказал Андрей, муж Светланы.

В двадцати метрах от моря начинался подъём, ступеньки взбегали наверх и переходили в тропинку. Тонкий, едва уловимый запах пряных трав перемешивался с запахом йода. Море после трёхдневного шторма было спокойно. Оно очистило себя от мусора и как будто утомлённо дремало. Как часто Светлана бывала здесь и, стоя на берегу, вглядывалась вдаль, словно ожидая, что на проплывающем мимо корабле приедет он, её муж.

– А Анечка на тебя похожа, Ванюшка по фотографии – вылитый дед, – сказал Андрей.

Вечернее море уже наполовину поглотило солнце. Оно было как громадный блин с пылу с жару. Светлана молчала. Муж вернулся словно из кругосветного плавания. Двадцать лет он «плавал», уехав на заработки в Сибирь. Первое время никак не давал о себе знать. Изредка через земляков узнавала, что он жив-здоров.

– А помнишь, как забыли забрать Анютку из садика? Я думал, ты забрала, и после смены на рыбалку уехал, а ты думала, что я возьму, и осталась ещё на одну смену, – вспоминал Андрей.

Светлана посмотрела ему в глаза. Всё те же смеющиеся любимые голубые глаза. Кожа огрубела, как бывает при работе на ветру и морозе. Лицо осунулось, пожелтело, и золото заката сделало его почти янтарного цвета. Он всегда был душой компании. Он и ей не давал скучать, юмором поднимал настроение и переводил ссоры в шутку. Она даже сейчас сердиться на него не могла по-настоящему. А может, страдания перетёрли те ниточки внутри, которые называются «нервы», и было уже, по большому счёту, всё равно.

– Да. Её отвела к себе домой нянечка, – ответила Светлана.

«Как он жил все эти годы? Чьи печали нёс на плечах? Как она сама жила все эти годы?»

А жила она от воскресенья до воскресенья, от смены до смены. Первые десять лет было тяжко, зарплата малюсенькая. Брала сына и дочку с собой в больницу, когда начальства не было, и укладывала спать в палате, на пустующие койки. Постоянный риск, что подхватят заразу, но по крайней мере под присмотром. Первая денежная помощь пришла только через десять долгих лет. А как не хватало и его задорного смеха, его энергии!

Андрей сидел напротив и пытался подобрать слова: он не мог понять мыслей спутницы, которая была его женой. Когда он покинул её, оставив на произвол судьбы, она была в расцвете сил и красоты. А сейчас – стареющая, полная женщина за пятьдесят. Он был виноват перед ней. Так получилось, что там, на чужбине, друг, позвавший на заработки, временно определил его на постой к одной вдове. И всё пошло, закрутилось в страсти, словно он попал в безумный водоворот. Со Светланой же у них была спокойная любовь: женились, детей родили, всё было ровно и гладко.

– А помнишь нашу первую с детьми ночёвку у моря? – спросила Светлана. – У нас была такая большая тёмно-зелёная палатка. И мы, кажется, поставили её здесь, где сейчас сидим. И я всю ночь слушала шум прибоя.

– Да, палатка стояла там, чуть в стороне. Помнишь, как я включил фары и вы с Анюткой танцевали под детские песенки. И длинные тени бегали за вами так, что Ванюшка испугался и залез ко мне на руки. Он был совсем малой тогда.

– …А потом, когда детки уснули, мы пошли купаться в костюмах Адама и Евы, и мне так было свободно, что казалось – плыву я не в воде, а на небе, не волны развожу руками, а воздух. Мне снится это порой до сих пор, и я просыпаюсь от страха утонуть.

Опять замолчали. Каждый думал о прошлом. Он никогда не выражал к ней своих чувств, был словно чужим. Ей казалось, что любила только она. Тогда они работали на станции «Скорой помощи»: он водителем, она – фельдшером. Работа их сблизила, и выглядело естественным, что они поженились. Были ли они счастливы те пять лет совместной жизни? Можно ли назвать счастьем жизнь после его отъезда? Светлана, конечно, догадывалась обо всём, когда он уехал. Но когда пришло письмо от той женщины…

Разлучница просила прощения, просила не судить строго, писала, что не может с собой ничего поделать, что любит безумно. Она вдова, устала от одиночества и просит понять её и простить.

Он прожил с ней десять лет, потом она начала тяготить его. Её звали Любовью. По иронии судьбы он встретил другую Любовь, которой подарил ещё пять лет жизни. А потом была Людмила. А после ещё три года – никого, но стыдно было вернуться.

– Анечка плакала, когда шла под венец. Говорила: вот если бы папа был рядом, она была бы счастливей, – Светлана глубоко вздохнула, проглатывая слёзы. А ещё дочь сказала, как больно ей видеть мать одинокой. Они обнялись тогда, и Светлана плакала в родное хрупкое плечико, затянутое в белоснежные кружева свадебного платья, а дочь гладила мать по уже тронутым сединой каштановым волосам и плакала тоже.

Светлана никогда не говорила об отце плохо, тема отсутствия отца была закрыта в доме. И сын только однажды, учась в первом классе, поинтересовался, что случилось с папой. У всех есть папа, а у него нет, только смутные воспоминания о нём остались с младенчества. Но чуткая детская душа уловила, что матери непросто даются ответы. И вопросы больше не задавал.

Солнце опустилось, оставив слабый белёсый отблеск на густом темнеющем синем небе, и с моря потянуло влажной прохладой. Но ещё можно было рассмотреть серебристые волны и очертания предметов вокруг. Светлана подумала, что в море собираются слёзы несчастных людей всего мира, оттого оно такое солёное.

– Пойдём потихоньку, – предложил Андрей. Он подал ей руку, свою тёплую руку, в ладони которой хотелось укрыться. И быть маленькой крошкой, защищённой от невзгод.

Они поднимались, и ароматом нагретых трав веяло им в лицо. Андрей поддерживал за локоть Светлану – темнота прятала тропинку. Позади, над морем, смеялись чайки-хохотушки. «Знали бы они, как судьба может смеяться над нами», – думала Светлана. Она ждала его все эти годы. Все двадцать лет. Потому что любила и верила: он поймёт свою ошибку и обязательно пожалеет. Хотя нет, не ждала. Это была любовь с истёкшим сроком годности. Но всё же, может быть, в глубине души чаяла встречи.

Он приехал домой умирать. Сколько ему ещё отпущено? С таким диагнозом долго не живут. Почему же он так спокоен? Как хочется, как нужно услышать единственное: прости.

Но нет, наверное, это не о ней. Не о ней пишут прекрасные романы. Не о ней слагают стихи. Кто она вообще для него? Просто мать его детей, и никогда они не были по-настоящему близки, никогда не любил он её как женщину. Жена-вещь, вещь-жена, вот кто она. Такая должна быть у каждого взрослого мужчины, мечтающего о детях и наваристых борщах. Так чего же просить прощения?

Она была просто матерью. Матерью теперь уже взрослых детей, готовой кинуться на помощь без оглядки. И бабушкой маленьких внуков, бегущей по первому зову. Чтобы быть нужной детям, не обязательно быть женщиной, женственность не нужна.

Молодая луна вышла из-под земли уверенно и чётко. Она, как самодостаточная женщина, дерзко смотрела с неба на землю, горделиво приподняв острый подбородок, и мягкий свет отходил от неё, как обаяние очаровательной незнакомки. Светлана смотрела в «лицо» луны, словно луна и была той самой разлучницей. Какая из них? Та первая или вторая? А может, третья? Да, пожалуй, та первая, в те первые десять лет, когда ранено было сердце и когда рана гноилась и разлагала всё тело и душу. Неужели не чувствует он своей вины? Хотя да, какая уж там вина…

А потом они пили чай. Смотрели фотографии. На тех фотографиях, где Светлана была счастливой, они стояли в обнимку почти на каждом снимке. Потом его не стало, а Светлана осталась в обнимку с детьми.

– Что говорят врачи? Ты уверен, что в нашем городе тебе помогут? У нас нет хороших специалистов и нормального диагностического оборудования, ты же знаешь, – сказала Светлана.

– Светочка, боюсь, мне уже ничего не поможет. У меня есть друг, он онколог, говорит, что девяносто пять процентов летального исхода в таких случаях. Я уже со всеми попрощался. Хотел напоследок увидеть тебя и детей.

Попрощался со всеми… Со своими женщинами, что ли?! Ревность и обида вгрызались в душу. И хотелось быть лучше их, тех хищниц, покусившихся на чужое. Яркий свет электрической лампы придавал здорового румянца Светлане, она знала, что электрическая лампочка, прикрытая оранжевым абажуром, надёжно затушёвывает морщинки. Ей хотелось нравиться, как и раньше. Быть привлекательней оставленных им её соперниц. А Андрей выглядел ещё более жёлтым. Болезнь окутала его тело точно в кокон.

На стене висела всё та же картина с натюрмортом. Её подарили на свадьбу друзья. Голубоватые обои без особого рисунка – как бы ни о чём, как и сама жизнь их была как бы ни о чём. И скромная кухонная мебель советских времён – как бы ни о чём, без характера, без будущего, не представляющая интереса для потомков. Кран ронял редкие капельки, и мойка заржавела с одной стороны. «Надо починить завтра, давно, видать, капает, – подумал Андрей. – А над мойкой отклеился угол обоев».

– Давай обои переклеим, – предложил Андрей.

Вот так он всегда, лёгок на подъём.

– Давай, – сказала Светлана. И на минутку показалось, что всё как прежде. Словно опытный редактор вырезал ненужные главы.

А наутро приехали дети с семьями. Дочь и сын внимательно изучали чужого родного отца. Искали сходства между собой. Внук и внучка забрались деду на колени. Внук Серёженька похож на Светлану: карие, близко посаженные небольшие глаза, нос чуть с горбинкой. А Машенька, дочка Анюты, унаследовала глаза деда, такие же, со смешинкой, красиво изогнутые пухлые губы.

Маленькая Машенька провела рукой по колючему подбородку деда, и они посмотрели друг другу в глаза – одинакового голубого цвета. И этот взгляд трёхлетняя Машенька запомнит. Деда забудет, а ласковые глаза запомнит. Они будут смотреть на неё сквозь годы.

Весь вечер мастерили бумажные самолётики. И скоро самолётики летали по всей квартире. А весёлый дед, забыв про боли в спине, руководил полётами. И глаза его всё смеялись.

Потом был ужин. Пытались вести непринуждённую беседу. Андрей сам приготовил рыбу, он отменно всегда готовил рыбные блюда. И Светлана подумала, что двадцать лет он готовил рыбу для других. Но это было уже почти неважно – веселье и смех быстро вытесняли грустные мысли. Да и ничего не вернуть, хоть плачь, хоть не плачь.

Дети уехали. Андрей и Светлана тихонько сидели на диване. Смотрели телевизор. Светлана робко положила голову ему на плечо, которое она всё ещё любила. Как оно похудело…

И было ещё два месяца тихих вечеров. О чём-то говорили. Иногда смеялись. Иногда гуляли. Ходили на берег. И казалось, так будет вечно: может, ошиблись врачи?

Но в одно утро Андрей не смог встать. Резкая боль – вызвали «скорую», полегчало. Но ненадолго. Счастье закончилось. Обои успели переклеить.

Умирал он медленно и мучительно. Мучительно страдало сердце Светланы. Она ухаживала за мужем, не роняя слёз. Она роняла их после. Тихо сидела в изголовье, вытирала пот с бледного лба и поила водой из стакана. Мучительных три месяца.

Он уже почти не мог говорить и почти не приходил в себя. Синие клетки на его рубашке стали крупнее, чем черты лица. Уже скорее хотелось конца. Но так думать нельзя. Нельзя желать смерти.

Однажды, после очередной бессонной ночи, когда Светлана, как верная голубка, сидела всё так же рядом, задремав от усталости, а Андрей лежал в забытьи, она услышала стон. Тут же встрепенулась, чтобы дать воды. Андрей посмотрел на неё голубыми глазами, которые уже не смеялись.

– Я виноват перед тобой. Ничем мне не исправить своей вины. Ничего не вернуть назад. Прости меня, если сможешь. Ты знаешь, все годы, в которых не было тебя и детей, – пусты и бессмысленны. Я слишком поздно это понял, – произнёс он.

И душа зарыдала, и слёзы полились по щекам Светланы. Она поняла, что простила. Минута эта стала минутой Встречи. Никогда он не был так откровенен. Она взяла его кисть и поднесла к губам. Горячие слёзы омыли слабеющую руку. Они – муж и жена. Их брак свершился на Небесах.

Он закрыл глаза, и сквозь сомкнутые веки выступили слёзы. Они покатились по небритым, воскового цвета щекам. Помолчав, он сказал:

– Передай детям, чтобы и они не обижались на дурака-отца. Они взрослые, поймут. Поцелуй Машеньку и Серёжку. Какие славные они у нас! У них впереди жизнь. Вы одни у меня любимые, всё остальное неважно. Помолись за меня. Хотя нет, не надо, нет мне у Бога прощения.

Потом он закрыл глаза, уже навсегда.

«Прости… Он всё-таки понял, он понял, и он страдал, он жалел», – она сидела в изголовье и смотрела на человека, который только что был её мужем. А теперь лишь оболочка. Оболочка человека, которого она так любила. Кокон, из которого только что выпорхнула душа-бабочка.

И Светлане показалось, что муж стоит сейчас невидимо рядом, молодой и здоровый. И он предложит ей руку, чтобы она встала, и придержит за локоть, пока они будут спускаться знакомой тропинкой к морю. И у шёлковой серебристой воды нежный бриз подует в пылающее от любви лицо.

Он снова ушёл. Ушёл в дальнее плавание. Настолько дальнее, что всей жизни не хватит дождаться. И снова Светлана будет стоять на берегу и смотреть, как мимо вдали проплывают корабли. И море будет шептать «прости». И прохладный песок успокаивать уставшие больные ноги.