Ребят могут и выпустить, а страх останется
Редкий случай, когда я подписываю петиции, но это именно тот случай.
Полицейские провокаторы, которые вовлекают подростков в ими же созданные подпольные структуры, чтобы ребят сдать и заработать себе повышение по службе — безусловно, мерзавцы. Классические, форменные мерзавцы. Их, конечно, нужно судить, и это тот случай, когда отсидка могла бы принести им пользу.
Если врач в СИЗО, как говорит мать Анны, сказала ей после переохлаждения в автозаке, что «тюрьма стерилизует», то она, как минимум, должна быть отстранена от врачебной деятельности.
Все это ясно, как Божий день. Но всё же, они не глупые ребята. Очевидно, что 17-летняя девочка не может быть опасной для государства. Значит, порка показательная. Дело заведомо шумное, и чем больше огласки, тем сильнее эффект запугивания. Парадокс: молчать нельзя, но чем больше огласка — тем больше им на руку. Выбрана мишень, которую будут жалеть, если бы на её месте был бы парень лет 30, то такого пропагандистского эффекта бы не было. Но так задумано. Жалеть никого не будем, ясно сказали? Вот и весь нехитрый месседж. Ребят могут и выпустить, а страх останется.
Какой-то тошнотворный привкус у всей этой истории.
Давайте молиться за девочку
Инокиня Евгения (Сеньчукова)
Вот вчера оставили в СИЗО девочку Аню Павликову. История совершенно безумная и абсурдная, гораздо абсурднее дела историка Дмитриева, дела врача Мисюриной и дела Сенцова. Про них есть хотя бы фотографии ребёнка, безграмотный репортаж Скойбеды и политический аспект. Девочка — не Навальный. Девочка не собиралась ничего ужасного делать, повелась на провокацию (кстати, вот такие провокации — когда не выявляют существующих преступников, а толкают совершенно невинного человека на нарушение, которое так и не было осуществлено — не оправданы ничем). Девочка ни на кого не может надавить и тем более сбежать. В конце концов, девочка болеет.
Выкрасть ее не получится. Не революцию же устраивать, в самом деле.
Может, попробуем просто изо дня в день молиться? Не в качестве гражданской акции, а просто ежедневно повторять ее имя при чтении помянника, каждое воскресенье или чаще вписывать «заключённую Анну» в записку о здравии. Ну я не знаю, что ещё можно сделать. О тех, кто ее там держит (совершенно безжалостно), я сквозь зубы шепчу: «Приложи им зла, Господи, приложи зла», — но об этих гражданах Господь и без меня позаботится, это я просто гнев в рамки Священного Писания загоняю. А девочку жалко.
Если кому важно — она из православной семьи, крещеная, причём не формально. Молиться можно даже с самых ортодоксально-буквоедских позиций.
Быть свидетелями и любить тех, кто рядом
Читаю у друзей в связи с сегодняшним продлением пребывания под стражей Ани Павликовой, что нас всех в это вовлекли и замазали, что мы все соучастники. Нет, возражу. Не соучастники, а свидетели, большая разница. Соучастник ты или свидетель — разница по двум пунктам:
- Мог сделать — и не сделал (значит, соучастник), не мог — свидетель.
- Сочувствуешь насильнику — соучастник, сочувствуешь жертве — свидетель.:
Ну так вот. Иллюзия того, что что-то можно было сделать — а ты не сделал (кроме того, что сделал перепост, помолился, пришел к суду, подписал петицию, не знаю что) — на самом деле иллюзия. Ты надеялся, а вышло не так, как должно было бы выйти по логике, по справедливости, по милосердию, по правде. Но вышло не так не потому, что ты плохо старался. А потому что сторона насилия включает в свой круг и наблюдающих, и тогда мы — как и при событиях, где невозможно в принципе повлиять ни на что, вроде природных катастроф — тоже жертвы. Только жертвы второго порядка. Лишенные возможности действовать, знающие, где жизнь и правда — и не могущие ни вернуть жизнь жертвам природных катастроф, ни совесть жестоко и неправедно судящим, ни свободу тяжелобольным заключенным.
Помимо этого, есть вина выжившего, знакомая и прошедшим войну, и теракты, и катастрофы, и тяжелые болезни: я жив — а они нет, я виноват. Это описано многократно, и это очень тяжело.
И еще важно: свидетель — это не зевака, это не тот, кто снимает автокатастрофу на айфон и едет мимо, и не тот, кто смотрит и бьется об стену. Это тот, кто свидетельствует о том, что видел. Кто, если и записал автокатастрофу на айфон, то ради того, чтобы эта запись послужила материалом дела, особенно — если виновник аварии уехал. Мы видим, помним и записываем, это важно. Фрида Вигдорова ничего не могла сделать: она записывала. А если бы не записывала? Мы не знали бы о том, как судили Иосифа Бродского.
На вопрос же «что делать?» — я только что ответила для себя так: любить тех, кто рядом, потому что люди хрупки и не вечны, и потому что мы все рядом не навсегда. Пусть хотя бы для ближнего круга хватит любви, и только бы безнадежность нас не обескровила настолько, чтобы мы не могли почитать ребенку сказку на ночь или обнять супруга или друга. Когда говорят, что в таких ситуациях, как Анина, «хочется лечь и умереть», то слышится: я тоже виноват, меня надо наказать смертью. Но мы же знаем, чей это голос. Не Божий. Не надо делать того, чего «хочется», не надо ложиться и умирать. Есть желания — и есть желания. Настоящее желание не может быть желанием смерти. Не будем слушать отца лжи: не за ним последнее слово.
В этом возрасте за подобные поступки нужно не карать, а увещевать
По делу Анны Павликовой и «Нового величия». Я допускаю, что за пределами внимания СМИ осталось много такого, что бы заставило нас взглянуть на эту историю иначе (хотя мне все-таки трудно представить себе реальных злоумышленников, которые обсуждают свои планы в интернет-чатах, а встречаются в Макдонадльсе). Но при любом раскладе — не понимаю, зачем держать в СИЗО 18-летнюю девочку, которая никого не убила, ни на кого не напала и даже ничего не украла. В этом возрасте за подобные поступки нужно не карать, а увещевать. А для этого самое подходящее место — домашний арест.
Если же в реальности все именно так, как пишут оппозиционные СМИ, то мне жаль не только подсудимых, но и агента-провокатора, следователя и особенно судью. Такие вещи даром не проходят и рано или поздно очень больно возвращаются.
К прокурору вопросов нет, у него работа такая.