Чудо и «не чудо»
Ольга Шульчева-Джарман
Снова – праздник Крестовоздвижения.
Снова человеческими руками поднимается Крест над толпой.
Это и чудо и «не чудо» одновременно.
Действительно, Крест сам не взлетает над толпой – его поднимают руки священника. Порой это руки молодого, сильного священника, порой – руки старца, которого поддерживают с двух сторон юноши, и, быть может, это последний праздник Крестовоздвижения в его жизни.
Иисус Христос разделяет с нами наши беды не издали, а вблизи, непосредственно в нас, и действует нашими руками, через нас, а не с неба подает помощь нуждающимся, когда мы – рядом.
Христос являет Себя как Бога Всемогущего и Всетворящего – и разделяет эту немощь и эту наготу Своего мартира, свидетеля, мученика и любого христианина, разделяя с ним Свою Животворящую Славу. Слава, Шехина – это, в библейском языке, явление Бога в красоте твари. Безобразное и изуродованное тело свидетеля наполняется красотой того, кто «красен добротою паче сынов человеческих». В его унижении и боли, разделенных со Свидетелем Крестным, сияет Слава, которую Отец дал Голгофскому Страдальцу – «прежде мир не бысть».
Имя «мученик» связано с ранней порой юности Церкви
О, тот далекий и таинственный мир ранней Церкви, Церкви, в которой еще хранилась апостольская память не только таинственно – но и по-человечески живо («Мой дед слушал Павла!», «Ее бабка была наставлена в вере учеником апостола Иоанна!»), где в неистовом таиннике, епископе и апологете, влекомом любовью на Запад, чтобы там, вслед за солнцем, нырнуть в смерть и взойти со Христом, люди узнавали бедного отрока, которого поставил в круг Своих удивленных взрослых учеников, положив ему руку на плечо, Сам Иисус.
Возглас этого так и не повзрослевшего сердцем отрока, жаждущего воды живой, Христа, которого он и знал во плоти, и не знал более, и стремился к Нему, и искал, – возглас его и в двадцатом веке, как и в первом, многие считают «фанатизмом» и «безумием»:
«…Дайте мне стать пищей зверей и посредством их достигнуть Бога, – восклицает Игнатий. – Я пшеница Божия: измелют меня зубы зверей, чтобы я сделался чистым хлебом Христовым. В полной жизни выражаю я свое горячее желание смерти. Мои земные страсти распяты, и живая вода, струящаяся во мне, говорит: приди к Отцу. Я не хочу больше жить этой земной жизнью».
Мартирия, «эта новая мистерия», как презрительно, но, подобно Каиафе, нежданно точно, сказал один знатный римлянин – тайна, не открывшаяся и открывающаяся присно в веках, тайна, которою живет Церковь и открывает всем, и не понимают ее. «И смеялись над Ним, зная, что она умерла». Но Он разбудил девочку Свою, лет двенадцати, и она стала ходить, и сказал Он, чтобы дали ей есть.
Имя «мученик» связано с ранней порой юности Церкви, «временем любви» (как писал пророк Иезекииль).
От слова «мартир», «мученик» – веет юностью и доблестью, веет чем-то неразрушимым, нетленным, непреходящим – тем, что, кажется, и остается единственно верным в Церкви за тысячелетия ее «хождения» среди удивленных людей, ее присного странствования.
«Христиане до Христа»
Кто же они – мученики, свидетели, мартиры античности? Как смотрели они на себя? Примером для них, конечно же, были первые мученики, явленные ветхозаветной Церковью при встрече ее с эллинистическим миром, где много богов и цари суть боги. Маккавеи – вечный библейский образ для умиравших за веру. И примеры для себя Церковь Христа черпала из того Писания, которое было тем священным Писанием для Иисуса – из той книги, что мы зовем сейчас «Ветхим Заветом».
Маккавеи – вот пример мучеников. Псалмы страдальцев – вот песни мучеников. Страдания за веру упоминает Павел в Послании к Евреям – все эти страдальцы еще не получили всю полноту радости, ибо умерли до того, как воссияла их надежда, до того, как говоривший понемногу и по частям Бог, наконец, «все сказал» (законченное, завершенное и совершенное, исполненное действие!) нам в Сыне.
Но еще есть античный «Ветхий завет» – как не уставал говорить и доказывать «Зевес в аттическом плаще», наш великий соотечественник, Ф.Ф.Зелинский. Пришедшие ко Христу по зову Павла «новые люди от язык» имели свою историю и своих благородных мудрецов. Позже Иустин Философ назовет их «христианами до Христа». Позже их – не всех, но многих! – изобразят в притворах храмов.
Позже – Данте увидит орла, парящего в шестом небе рая, и узнает в нем благороднейшего из римских императоров – Траяна, в чье царствование засвидетельствовал и отрок, стремящийся на Запад, в Рим, отрок, носящий Иисуса в сердце, епископ Игнатий Антиохийский, Богоносец. «Несоединимые дали соединяются во Кресте…» – писал священник и богослов отец Георгий Флоровский.
Cesare Fracanzano. Св. Игнатий Антиохийский
Что это значит – умереть жертвенной смертью?
Воистину, пришел Примиритель и соделал все новое. И в притворах храмов Сократ, Платон и Эпиктет, Гераклит, Аристотель и Гиппократ взирали на приходящих.
Благородство Сократа и смерть его были наследием тех, кто не был наследником по крови Авраама, Исаака и Иакова. Была и мощная мысль стоиков – о жертве за мир.
Жертва за мир лежит в основе праиндоарийской религии.
Жертвой мир обновляется. Это знали древние. В жертвенной смерти совершается обновление. Но что это значит – умереть жертвенной смертью?
Умереть за Закон. Умереть, чтобы дать пример людям, спасти людей от незнания.
Таковы две мощные ветхие струи, низвергающиеся водопадом, в каплях которых сияет радуга и вечно поют, возглашают, плещут крылами, взывают и говорят человеческим языком ангелы из страшной четверицы животных вавилонского неба, обымающей весь мир и идущей на четыре стороны одновременно.
Но – средоточие мартирии – не Маккавеи и не Сократ.
Средоточие мартирии – Он, Обуздатель Херувов и Серафов. И вид Его – подобен виду Сына Человеческого. Он жив – и знаменован навсегда смертью, смертельные ранения не ушли с Его тела – но Он жив и действует, и приносит, и приносится, и приемлет, и приемлется. Он – Жертва и Совершитель Жертвы.
Средоточие мартирии – в свидетельстве этому. И Он Сам – Протомартир, Первый Мученик, Первый Свидетель верности Отца.
«Ибо этого Иисуса, которого вы распяли, Бог воскресил из мертвых», – говорил своим соплеменникам апостол Петр (Деян. 3:13-15).
Мы умираем для того, чтобы было видно, что мы живы
…Христианское «свидетельство сему» перед лицом страдания – своего и чужого, воспринимаемого как свое, шире, чем просто смерть. И это мы видим на примере мучеников, любящих тех «чужих», с кем свела их жизнь в последние часы – стражников, судей, сокамерников, наконец, палачей. Любовь, переплавляющая все в новое творение, изливается из их сердца и порой преображает сердца тех, кто равнодушен к Евангелию.
Увидев живое Евангелие, продолжение Евхаристии, которое можно видеть на месте пыток и казней, на месте страдания христианина, эти люди видят что-то глубоко убедительное для себя, видят ту правду, которую они считали невозможной, не осуществимой и небывалой в этом мире.
И это отчасти так – эта правда верности Бога до смерти, это парадоксальное Царство, унижающееся и не унижаемое в служении миру – не от мира сего. Оно исцеляет мир, страдающий во зле, светит ему – и гибнет в нем.
Он был им чужой, они смеялись и, быть может, убили его – но они не были чужими ему, потому что он был вместе со Христом, которому они тоже чужими не были. Мартир исполнял дело Любимого им – являя Его в своих страданиях, он показывал, что, вопреки всему, вопреки всякой безнадежности, надежда есть. Христово дело – спасать, и дело мартира – неотделимо от дела Христа, им возлюбленного навек.
Но, по законам падшего мира, чтобы в полной мере объяснить и обнять любовью, надо, отдавшись бесстрашно слепой силе тления, пойти вслед за Христом, убитым и умершим, и умереть по-настоящему. Мы умираем для того, чтобы было видно, что мы живы. Иначе этого – не видно… Жизнь мартира, умершего для мира – умершего со Христом за жизнь мира одной с Ним жертвой, разделенной с Ним Евхаристией – жизнь его, жизнь христианина сокровенна, сокрыта вместе с жизнью Христа – в Боге.
И на смерти мучеников, как на исполнившейся Евхаристии, вопреки всему, появляется, пробиваясь, как маленький феникс, новая жизнь новых христиан – людей, чужих Христу, но встретивших Его в свидетельстве до смерти мартира-мученика, для которого, как и для Христа-Самарянина, они – не чужие.
Этот День настал
…Христос не просто умирает, чтобы кому-то что-то доказать – но чтобы созидать, строить, молча, когда уже нет сил, строить немыслимое, то, чего не может быть – вопреки всякой безнадежности и вопреки всему. «Ныне будешь со Мной в раю!» Ныне – священное пророческое древнее слово, означающее – «День Господень настал!». Этот День настал – во тьме и на Кресте, и он распространяется с одного Креста на соседний, ничем не примечательный, обычный смертный крест…
Евангелие Рабулы, 586 г. Распятие.
+++
«А-ах-х-х!!..» – и замерло все:
Взнесенный над толпой,
Крещатый, горней странной бесконечной формы летательный аппарат,
С которого Он когда-то сорвался ввысь,
Ныне пуст, –
Место пилота свободно, примеряй любой!
В первую секунду – восторженно ринулись было все, во вторую
Каждый к месту прирос.
Сентябрьский медный ветер
С лазурных небес пикирует вниз,
Рвет из артритных старческих патриаршьих перстов
Легкие деревянные крылья,
Свистит в квадратные пробоины, пропитанные рдяным,
Не перестающим сочиться, авиационным топливом.
(свящ. Сергий Круглов)