Прадед ничего и никогда мне не рассказывал
Священник Андрей Мизюк
Мои дедушка с бабушкой по отцу были совсем еще детьми, когда границы пересекли армии нацистской Германии. Это было в разных концах Украины – западной и восточной. Там, где родился дед, это случилось практически в первые дни, а там, где жила моя бабушка – чуть позже, уже в 1942 году, а потом были долгие месяцы оккупации.
К слову сказать, бабушка умерла совсем недавно, почти три года назад, успев встретить войну новую, а жила она под Луганском. Не смогла это пережить. Все-таки детская память достаточно сильна. Со стороны мамы тоже были фронтовики и эвакуированные, а у фронтовиков с обеих сторон – маминой и отцовской – тяжелые ранения. Одного деда я не знал, ну а прадед, который в составе одной из армий 1-го Украинского фронта в 1945 году входил в освобожденный Освенцим, ничего и никогда мне не рассказывал.
Отец о его войне знал немногим больше, а мне эти скромные сведения дошли уже от него. И лишь не так давно я нашел на одном из специальных сайтов одну из его наград и описание обстоятельств и событий, в связи с которыми он к ней был представлен. И надо сказать, что теперь я даже благодарен в каком-то смысле за то, что мне, 8-летнему мальчишке, мой замечательный, тихий и спокойный прадедушка на мои расспросы в общем-то ничего и не рассказывал. Наверное, так поступил бы и любой нормальный мужчина.
Главное чувство в эти дни – благодарность
Какой бы ни была война, а говорить о смерти, горе и ярости, смешанных с грязью, голодом и страхом, надо не детям, уж во всяком случае не в столь юном возрасте. А ведь это и есть правда войны. Мне довелось беседовать с одним человеком, который в 19 лет уже участвовал в боевых действиях в середине 80-х, в Афганистане.
Когда в личной беседе мы затронули эту тему, я посмотрел ему в глаза и мне показалось, что я увидел в них что-то знакомое. Наверное, этот взгляд с незабытой болью когда-то увидел, но не понял я в глазах своего прадеда.
Только тогда мальчишеское любопытство осталось неудовлетворенным, а теперь мне и самому не хотелось задавать никаких лишних вопросов.
Война. Смерть, горе и грязь. В те страшные дни для одних это была совершенно больная и смертоносная иллюзия о скором победоносном походе на восток, а для других – долгий и тяжелейший путь, битва за право быть – и не только им, но и нам, ныне здравствующим и живущим в этом странном, но все-таки прекрасном мире. И был ли бы он таким, пусть и со всеми своими сложностями и болячками, если бы увенчалась эта безумная идея нацистов об их персональном стерильном мире успехом, вопрос очень большой.
И потому главное чувство для меня в эти дни – это благодарность, которую я могу выразить в молитве, чувство, которое стремительно уходит из нашей жизни, как и знание истории, как и понимание того, что война – не старая хроника на пленках, не цветы на Белорусском вокзале, а просыпающиеся в огне рано утром люди, это ужас и боль, это ставшая бордовой от крови Брестская крепость, это поднятое восстание в лагере смерти, это отчаянный бросок человека за право жить и умирать по-человечески, а не быть пущенным в расход подобно скоту. И потому так важна эта память, но именно память и тишина, которые не могут и не должны быть нарушены игрой чьей-то мускулатуры. Вот чего совместными усилиями нельзя допустить.
И еще… помимо подвигов, о которых часто вспоминают, война – это еще и быт. Одна женщина, которой теперь за 90 (я прихожу ее причащать), вспоминает голод и тиф, который ей, тогда еще совсем молодой, пришлось перенести. Моя прабабушка, которая в оккупации, с двумя малолетними детьми, умудрялась прятать у себя во дворе евреек – мать и дочь, для нее это было частью повседневности. Так устроено сердце женщины.
Это жизнь в неестественных условиях, когда утром ты просыпаешься с осознанием того, что вокруг и около только беда. И сколько той беде еще быть, одному Богу известно.
Фото: Казимир Лишко / РИА Новости
И мы можем изменить отношение
Однажды в беседе со знакомым врачом-психиатром, когда мы коснулись этой темы, я узнал о том, что почти все мы несем в себе последствия той страшной душевной травмы, которую перенесли наши дедушки и бабушки, что, по большому счету, даже мы – внуки и правнуки – не здоровы. Очень многое, в том числе хронический алкоголизм, который нередко встречается у многих людей разного социального положения – возможно, привет из далеких и роковых сороковых.
Что мы можем изменить? Наверное, в первую очередь, отношение. И именно с эйфории, даже уже не радости, которая очень неумно выражается особенно в дни празднования Победы, на благодарность за спасенный мир.
Врачи говорят, что вообще благодарность – это в некотором смысле способ терапии, а апостол Павел напрямую говорил: «За все благодарите…» За все.
Поэтому, конечно же, благодарю. Деда – за молчание, хотя ему, я теперь знаю, было что рассказать. Благодарю этих многих неизвестных и даже забытых теперь обычных людей-героев, которые жили и умирали, а умирали, чтобы жить. Жить памяти. И нам с этой памятью. И благодарить.