Об учителях-священниках, жизни одного педагогического коллектива, проблемах православного образования и о том, чего ни в коем случае нельзя делать родителям рассказывает священник Александр Лаврухин, директор Свято-Димитриевской православной школы, духовником которой является владыка Пантелеимон (Шатов).
– Расскажите нам, как начиналась ваша школа. Сегодня в нее ходят в основном приходские дети, а как это было раньше?
– Когда мы ее только открывали десять лет назад, большинству детей из тех семей, которые возникли в приходе, до школы было еще далеко. В первый класс – нынешний десятый, – тогда пошли шестеро детей из нашего детского дома, три мальчика и три девочки, а кроме того, чтобы этот класс набрать, мы даже давали объявления в газетах. Приглашали детей из церковных семей, которые были готовы на такую авантюру, – у нас тогда даже не были готовы сами классы. Родители, надо сказать, проявили тогда чудеса доверия.
А сейчас у нас совсем другая ситуация. На 15 сентября в будущий первый класс был записан уже 31 ребенок.
И в основном это наши прихожане и дети из детских домов: приход стал очень большим, очень много маленьких детей, и число тех, кого мы можем взять из других приходов, резко сократилось.
– Сколько стоит обучение в вашей школе?
– Наша православная школа – одна из немногих, где деньги за обучение не берут. Конечно, мы собираем какие-то пожертвования, но большинство многодетных семей не может жертвовать существенные средства. Тем более, что часто в школе одновременно учатся 3-5 детей из одной семьи. Школа живет за счет благотворителей и может себе позволить не брать плату за обучение. Владыка Пантелеимон понимает важность существования школы и помогает находить людей, готовых ее финансировать.
– Владыка стоял у истоков школы. Теперь он может уделять ей меньше времени. Ощущаете ли вы недостаток его внимания?
– Я не могу сказать, что он сейчас уделяет ей меньше внимания, чем уделял раньше, – как это ни странно. Да, он немножко реже встречается с детьми. Но в последние годы, когда он еще не был владыкой, однако уже руководил Московским социальным отделом, а затем и Синодальным, у него времени тоже было не так много.
Это что касается встреч с детьми. А вот участие в решениях школьных вопросов он как принимал, так и принимает – у нас с ним регулярно бывают встречи, на которых мы обсуждаем воспитательные и организационные школьные вопросы.
Кроме того, ведь он является духовником школы. Все сотрудники, которых мы принимаем на работу, проходят собеседование с владыкой. Родители почти всех детей, которые к нам поступают, тоже проходят собеседование с ним. Он принимает активнейшее участие в жизни школы, – ни один серьезный вопрос не решается без него.
– Много ли у вас учителей-священников?
– У нас в школе работают пять священников-преподавателей.
– Что они преподают?
– Я преподаю физику, отец Василий — историю, он кандидат наук, отец Иван – заместитель по воспитательной работе. Еще двое священников преподают Закон Божий.
– Пользуются ли учителя-священники большим авторитетом, чем обычные педагоги?
– Понимаете, если учитель-священник пытается решать педагогические проблемы за счет своего сана, – за счет уважения, которое должен вызывать сан, – то он…обречен на провал. На то, что его и как священника перестанут уважать, и как педагога.
А вот если он – хороший учитель, умеющий рассказывать, способный заинтересовать детей, знающий, как правильно построить урок, – так, чтобы дети переключали свое внимание с одного рода деятельности на другой, чтобы были использованы современные технические средства, чтобы урок был насыщенным… Тогда конечно, то, что он еще и священник, безусловно помогает делу.
Почему у нас в школе работают только церковные люди? Потому что концепция, сам смысл существования нашей школы заключается в том, чтобы дети через общение с воцерковленными людьми обретали опыт веры. Контактируя с теми, кто живет церковной жизнью, общаясь, попадая с вместе ними в разные жизненные ситуации, они могут увидеть радость и полноту жизни с Богом.
Поэтому, конечно, если какой-то предмет преподает священник и преподает его хорошо, то он еще и своим мировоззрением, своим отношением к каким-то событиям, происходящим в школе, и вокруг нее, будет иметь влияние на детей. А ведь любое яркое событие вызывает у детей отклик, – и им важно услышать мнение взрослого о том, что произошло.
– Сейчас много говорят о проблеме расцерковления детей.
– Конечно, и мы с ней сталкиваемся. Не могу сказать, что речь идет о потере веры. Скорее, дети в какой-то момент могут просто перестать жить церковной жизнью.
У нас в школе нет жестких внешних рамок в отношении церковной жизни. Мы не устраиваем обязательной исповеди для детей… Мы ни в какой степени не формализуем духовную жизнь. Единственное, чего мы требуем – наличие у ребенка духовника.
– Приходилось слышать, что наши дети уходят из Церкви потому, что нас, их родителей, самих никто не воцерковлял в детстве, – мы неофиты и не знаем, как правильно как это делать.
– Я думаю, что если ребенка в детстве перекормили какой-то такой внешней религиозностью, то у него в какой-то момент возникает отторжение. Это очень тонкий момент.
Самое главное, чтобы ребенок почувствовал радость жизни с Богом. В первую очередь это должно идти от семьи. Но и от школы тоже.
Поэтому владыка категорически не благословляет, например, детей алтарничать. Только старшие мальчики из 10-11 классов могут принимать участие в службе в качестве иподиаконов, и то не всегда, а в зависимости от того, как у них развивается духовная жизнь.
А в целом – нет. Потому что владыка считает, что самое опасное – воспитать в детях привыкание к святыне. И поэтому у нас в школе Закон Божий – это не образовательная дисциплина, не просто предмет, не некий учебный материал, который нужно преподать и освоить, а общение со священником на волнующую тему. Волнующую и священника, и ученика.
– Как происходит это общение?
– Каждый педагог-батюшка, сам, а не по какой-то программе, строит свои занятия. Основываясь на своем личном опыте. На том, что он может рассказать детям так, что это вызовет у них ответную реакцию.
Каждый из нас воспринимает веру через призму своей жизни. И когда ты говоришь о том, пережил сам, что прочувствовал, чем переболел, люди чувствуют, что это настоящее, не прочитанное в книжке, а опыт твоего сердца, который они готовы воспринять. Твое отношение к Богу, к Церкви, к святым.
И вот если этого личного переживания нет, то можно говорить правильные вещи, но они не будут вызывать отклика в детском сердце.
Это очень опасно, – делать формальными занятия по Закону Божьему. В каком-то хорошем смысле наши дети недокормлены этим.
– Вам, наверное, не только детей приходится воспитывать, но и родителей.
– Приходится. Конечно, часто главная проблема – это родители. Это действительно самое сложное. Здесь очень важно, чтобы представления о том, что хорошо, а что плохо, были бы одними и теми же и в семье, и в школе. Очень важно, чтобы было единство школы, семьи и духовника ребенка.
– Можете ли вы дать совет родителям?
– Найти духовника!
– Но ведь бывает, что и есть духовник, а дети все равно в какой-то момент перестают ходить в церковь. Чего не надо делать родителям?
– По своему опыту говорить не могу, – мой старший ребенок пошел только в шестой класс, мои дети – их семеро, – еще маленькие. И я не знаю, что будет с ними, и справлюсь ли я, как родитель, с этой задачей.
Я могу только повторить то, что говорит владыка: главное, что дети должны видеть в семье – это любовь. Любовь не означает попустительство, – «иди, деточка, делай что хочешь». Просто дети должны быть всегда уверены, что их любят.
Что какие бы ты ни совершал ошибки, родительскую любовь ты не потеряешь. Твои действия могут не одобряться, могут огорчать и расстраивать, быть причиной тяжелейших родительских переживаний… Но никакие твои действия не могут лишить тебя родительской любви.
Естественно, что дети, вырастая, начинают воспринимать себя как самостоятельные личности и переосмысливают все. В том числе и опыт религиозной жизни. И обретают веру заново.
Вырастая, они заново проходят этот путь воцерковления – и, становясь другими, уже как взрослые, внутренне свободные личности, они выстраивают свои отношения с Богом.
И помочь им в этом становлении взаимоотношений с Богом может только любовь. И умение жить христианской жизнью радостно и полно.
Главное, чтобы дети, глядя на своих родителей, видели, что христианская жизнь – это не система запретов, тоски, бесконечных ограничений и сетований на то, что вокруг сплошные искушения, а радость жизни с Богом.
Если они видят, как родители любят богослужения и ходят в церковь не потому, что «так положено», а потому, что любят, знают и чувствуют богослужение, тогда и дети начнут также воспринимать христианскую жизнь. И видя пример своих родителей, их христианского подвига, стремления быть со Христом, дети, конечно, с большей легкостью пройдут этот искус. А если они этого не видят, им будет гораздо труднее.
Тут смысл в том, чтобы родители жили – именно жили – христианской жизнью. Не формально. А дети прекрасно чувствуют, делаем ли что-то потому, что «так положено», или потому, что это выражение нашего опытного состояния и потребности.
Еще духовно опытные люди говорят, что чрезвычайно важно для воспитания детей видеть настоящую христианскую любовь между родителями. Эта взаимная любовь должна согревать всех членов семьи.
Поэтому, чтобы воспитать детей в вере, нужно самим жить полной христианской жизнью, христианским подвигом. Тогда вероятность того, что дети сохранят веру, гораздо больше.
…Хотя и тут нет никаких гарантий – и у святых родителей могут вырасти дети, которые не захотят жить с Богом. Но если за детей молиться, может быть, они, даже став разбойниками, в конце концов покаются на кресте.
Человек – это тайна.
А бывают совершенно противоположные примеры, когда в семье, где ничего этого и близко нет, вырастают глубоко верующие дети, и это становится смыслом их жизни. А бывает и наоборот.
– Нужно больше православных гимназий или достаточно того, что есть?
– Я считаю, что нужно как можно больше открывать православных гимназий. Проблемы общего православного образования не вполне осознаны на уровне всей Церкви, от которой, к сожалению, православные школы не получают финансовой поддержки. Думаю, что многие большие московские приходы могли бы позволить себе иметь православную гимназию. Если находится возможность позолотить храм, – что хорошо и замечательно, дом Божий должен быть благолепен, это выражение нашей любви к Богу, – то и на школу деньги Бог пошлет, было бы желание. Но, к сожалению, осознания необходимости этого нет.
Многие православные школы находятся в тяжелом финансовом положении. И зачастую становятся элитными учреждениями, где позволить себе учиться могут дети из очень обеспеченных семей. Сейчас средняя стоимость обучения в православной гимназии – от 15 тысяч в месяц.
И тот контингент учащихся, который есть у нас, – а это детские дома и на семьдесят процентов дети из многодетных семей (у нас учится по пять детей из одной семьи) – как правило, остается «за бортом».
Негосударственная школа получает от государства в среднем в два раза меньше средств, чем государственная. А зарплаты, если ты хочешь, чтобы у тебя работал хороший учитель, должны быть достойными. Как бы ни хотел учитель работать с детьми, каким бы он ни был верующим, но если он получает 25 000 рублей в месяц, а его коллега в другой школе – 70 000, то он год проработает за 25, а потом придет и скажет: «Прости, отец, очень жалко, конечно, но у меня дети, мама болеет, мне предлагают другое место, я ухожу».
Школы не получают поддержки приходов, не получают общецерковной поддержки и вынуждены выживать, как могут.
Можно было бы создать общецерковные фонды поддержки программ обучения детей из многодетных семей или фонды поддержки одаренных детей, – тут разные могут быть формы. Но нужно, чтобы кто-то этим занялся.
Однако дело еще и в том, что в Уставе Русской Православной Церкви нет самого понятия «православная общеобразовательная школа». Есть воскресные школы, и все. А это, к сожалению, говорит о том, что у нас нет общецерковного понимания важности православного школьного образования.
И священники по-разному относятся к православным школам. Не всем вполне очевидна важность православной школы.
– По-моему, это как раз очень очевидно. Особенно по контрасту с районной обычной школой. Разница хотя бы в том, что не может быть и речи о том, в православной гимназии дети, например, курят.
– Насчет «речи быть не может» – это вы идеализируете. Скажем так: наркотиков у нас точно не было ни разу (смеется). Но дети есть дети, и растут они все равно не в изоляции, а в некой общей среде, так что была у нас пара случаев и с курением, – курящих мы выгоняем. Сперва пожурим, конечно. Но идеализировать не надо, еще раз повторю, дети есть дети.
– Я это уже поняла. Постояла в коридоре, посмотрела, – носятся на перемене самые обычные дети.
– Можно сделать так, что они будут, как мыши. Но только в этом нет никакого смысла.
Я, конечно, за то, чтобы дети учились в православной школе. Но только в той православной школе, где нет перекоса в сторону формальных норм церковной жизни в ущерб ее духу, которая не ставит своей главной задачей сделать из своих учеников догматиков, специалистов по литургике, церковной истории…
Потому что самое страшное, что может быть, – это если дети, выйдя из стен православной школы, будут воспринимать церковную жизнь, как нечто, что они уже «прошли». Об этом все время говорит владыка. Прошли, выучили и сдали.
Пускай они чего-то не знают. Пускай они будут чувствовать свое незнание, – это гораздо полезнее для души, чем чувствовать себя «человеком, получившим православное образование».
Когда эта тема поднимается, владыка всегда приводит такой пример, – когда-то, много лет назад, он разговорился в Греции с молодыми людьми студенческого возраста. «Ну как, Евангелие читаете?», – спросил их он. «Да нет, мы его в школе проходили». Это самое страшное, что может быть.
– А если православный ребенок учится в не православной школе?
– Я сам учился в такой, хотя тогда было другое время, – время, более свободное от того потока грязи, который изливается сейчас на наших детей. Тут есть другой момент: я чувствовал некую свою исключительность, противостояние окружающему миру. И это очень полезное чувство.
Оно воспитывает борца, приучает тебя жить в тонусе. К сожалению, у наших детей – обратная ситуация. Может быть, поэтому они стремятся в подростковом возрасте выйти за рамки, которые им созданы церковной средой. В этом есть проблема.
Но ее опасность, на мой взгляд, на порядок меньше, чем опасность потерять внутреннюю чистоту, целомудрие, само понимание цели человеческой жизни, которая подстерегает наших детей в обычной школе, куда приходят учиться из семей с самыми разными взглядами на эти вопросы.