Считаешь себя плохим учителем? Это прекрасно!
— Почему понадобилась новая школа?
— Когда-то в советские времена, в доперестроечный период, здесь была школа, но постепенно село разъезжалось, осталось 25–30 домов, а детей и того меньше. За ненадобностью школу перепрофилировали в сельский клуб.
А потом эти места стали резко развиваться. Появились две частные школы (одна работает до сих пор), а шесть лет назад было принято решение о строительстве муниципальной, государственной. В 2019 году, в ноябре, она открыла свои двери. В первый же день только из Петропавловки пришло 86 ребят.
Вообще, по данным сельского совета, у нас проживают 200 детей школьного возраста, а школа же рассчитана на 115 человек. В начале прошлого учебного года у нас было 116. Сегодня, если считать вместе с заочниками, у нас 170 ребятишек, и мы ожидаем еще.
Естественно, из космоса учителя к нам не спускаются, тем более что жилищных условий для приезжих не так чтоб много. Сотрудников набирали из жителей — благо здесь большой слой интеллигенции и людей с педагогическим образованием. Это позволило достаточно оперативно сформировать педагогический состав, но у многих был большой перерыв в педагогической деятельности.
— Может быть, это и неплохо? Люди больше открыты всему новому.
— Штампы все равно довлеют. Когда я зашел в школу в январе 2020 года, я попробовал сделать первое знакомство в виде аналитической таблицы. Разбил сетку X, Y от нуля до девяти по вертикали и от нуля до девяти по горизонтали. По горизонтали я попросил оценить себя, с точки зрения профессиональной компетенции, а по вертикали уровень мотивации от нуля до девяти. Я сразу предупредил, что это анонимно. Мне просто важно, как люди сами себя оценивают. Ожидаемо, подавляющее количество точек оказалось в четвертом секторе, то есть за 50% и выше.
В конце учебного года, когда стало очевидно, что образовательные результаты у нас не блестящие, мы снова провели такое исследование.
Что мы получили? С точки зрения мотивации мало что изменилось, но к своим профессиональным компетенциям учителя стали относиться более критично.
И это прекрасно. Если мы не видим собственных дефицитов и считаем, что у нас и так все отлично, то никакого развития не будет.
1 сентября в тайге
— 1 сентября в сельской школе как-то отличается от 1 сентября в школе большого города? Может быть, у вас другие проблемы, которые городу-миллионнику незнакомы?
— Да-да, нас тоже интересует, есть ли жизнь внутри Садового кольца (смеется).
Конечно, мы ничем не отличаемся от любой другой школы в Российской Федерации. Все особенности образования, которые существуют в нашей стране, так или иначе касаются любого образовательного учреждения, в том числе малокомплектной сельской школы в далекой тайге, в 600 километрах от Красноярска, если ехать не по грунтовой, а по автомобильной дороге, в объезд, через Абакан. От нашей школы до райцентра 80 километров по гравийной дороге, тоже не близко.
Хотя интерес к нам большой, дефицита в общении мы не испытываем.
— Ковид и удаленка вас затронули?
— К локдауну в первую волну мы оказались не готовы. Этот тотальный нигилизм объяснялся отчасти тем, что на нашей территории на тот момент не было ни одного случая. А когда докатилось до нас, локдаун уже был снят.
Константин Гуреев
Что касается дистанта, то наша школа существует всего два года, у нас новый педагогический коллектив, люди привыкли общаться очно. Да и не было цифровой платформы для дистанта, нашу школу должны подключить к высокоскоростному интернету только сейчас, в сентябре, а пока интернет у нас мобильный. Он позволяет участвовать в конференциях и вебинарах, но для систематического обучения его мало.
Мы справлялись, используя, что называется, ручные способы коммуникации — благо в одной деревне можно передавать информацию с помощью «сарафанного радио», раздавать задания, получать ответы.
Но все это стало поводом, для того чтобы задуматься, как быть дальше. Здесь, на наше счастье, появилось предложение от Сбербанка — практики персонифицированной модели образования, ПМО.
Четыре сценария для одного урока
— Звучит красиво.
— При обычной классно-урочной системе учитель выстраивает коммуникацию сразу со всем классом и ведет урок в удобном для себя темпе. При этом кто-то уже знает материал и скучает, кто-то не понимает ни слова и тоже скучает, и остается в лучшем случае треть, кому урок на пользу. В малокомплектных классах — вообще два-три ученика. Вот с ними учитель и работает, а остальные выпадают из процесса.
Персонифицированная модель — это когда каждый ученик двигается в том темпе, в котором он готов двигаться.
Есть четыре уровня. Первый — это самые азы, он обычно не берется. Второй — базовый, потом — углубленный, и наконец, исследовательский, где требуется сопоставление и анализ.
В начале учебного года дети, родители и учителя выстраивают индивидуальную образовательную траекторию. В соответствии с ней ребята получают задания и на уроке, и дома. Учитель смотрит, насколько дети справляются с выбранным уровнем, не нужен ли кому-то более продвинутый или, наоборот, упрощенный.
— Уровней четыре, но учитель-то все равно один, и класс общий, и урок общий.
— Зато нет общей контрольной — вариант 1, вариант 2, когда один сидит над первым заданием, ломает голову и получает двойку, а другой отщелкал все 10 заданий и свободен. Здесь сразу задаются разные уровни. Если ты изначально заявил базовый уровень и с ним справился, то тебе гарантирована твоя четверка.
— Как же урок строится? Возьмем литературу, например.
— Допустим, у нас «Евгений Онегин». Базовый уровень изучает фабулу и ключевых персонажей. Углубленный анализирует конфликт. Исследовательский помещает произведение в широкий исторический контекст, сравнивает с другими текстами этого периода, получает представление об эпохе.
— А учитель раздал всем на уроке письменные задания, а потом проверяет?
— Раздал задания — и получает обратную связь. Но тут как раз и нужны цифровые возможности. Ученики получают каждый свое задание и работают над ним, а учитель подключен одновременно ко всем каналам, смотрит, у кого что получается, и реагирует. Если он видит, что ученик «западает», он сразу понимает, какое задание из существующего набора кейсов можно ему дать на дом. Мало того, оценивание происходит тоже автоматизированно, по определенной методологии.
Без программного обеспечения такой подход возможен, но придется собрать тетрадки с ответами, делать после урока анализ и раздавать обратно. Цифровая платформа — совсем другой уровень.
— У вас не побаиваются всех этих новых образовательных технологий?
— Побаиваются. Главный аргумент — что это плохо влияет на здоровье детей, что теряется живое общение и так далее.
Хотя на уроках ПМО живого общения гораздо больше, потому что идет работа в группах, даже мебель расставляется иначе.
Кстати, здесь немало моментов вступает в противоречие с существующими стандартами проведения урока.
В этом году мы осваивали новую методологию, и еще далеко не все освоили. К тому же у меня работают учителя, у которых было по 15-20 лет перерывов в учительской деятельности, им негде было работать по специальности. Была только одна школа в Черемшанке на 250 человек, но многим было сложно ездить. Такие дети учились по семейной форме и сдавали в школе только итоговые аттестации.
«На растяжке» между властью и гражданами
— А ваша мотивация какая? Вы — управленец, работали в городской администрации, а потом пошли в школу. Обычно же бывает наоборот.
— Даже когда я работал в органах исполнительной власти, где занимался молодежной политикой, поддержкой некоммерческого сектора, я так или иначе был связан с человеческим ресурсом. Иначе говоря, все остальные сферы работают с проблемами, а я с людьми. Тут нужно постоянно находиться «на растяжке» между интересами власти и интересами граждан, гражданских институтов. Это не дает скатиться в чистое администрирование.
Я был депутатом районного совета, потом возглавлял отдел по делам молодежи, потом комитет по делам молодежи города, в агентстве по реализации программ общественного развития и молодежной политики края. Но меня особенно не увлекал карьерный рост. Важно, чтобы дело интересное.
— И что за дело?
— Фестивали и движение КВН, которым я занимался 18 лет, а главное — молодежный образовательный форум «Бирюса». Это палаточный лагерь на 1 200 человек на берегу Красноярского моря. Туда только по воде можно было добраться.
Эта площадка стала лабораторией для молодежных социальных инициатив, которые можно было реализовать за семь дней смены. Некоторые тиражировались и уходили уже в реальную жизнь.
В первой половине дня в лагере выступали лекторы, проводились тренинги, а во вторую половину дня все желающие заявляли свои собственные площадки. И пошло огромное количество заявок от ребят на мастер-классы в тех сферах, где они чувствуют себя специалистами. И такие площадки оказались дико популярны! При этом народ в лагере был самый разный, неформатный, «андеграундный», специально никого не набирали.
Так получилось, что среди наших молодых ребят было немало любителей экстремальных видов спорта. Они сделали качественный проект, представили его губернатору и мэру.
Так было принято решение о строительстве первого в Российской Федерации и второго в мире крытого дворца экстремальных видов спорта.
То, что бюджетные деньги были отданы под идею каких-то «неформалов», в негосударственную структуру, — это вообще была сенсация. Так в 2009 году появился дворец экстремальных видов спорта «Спортэкс» — теперь визитная карточка Красноярского края.
Бенефис без обратной связи
— Тем более обидно, наверное, после таких масштабов приходить в какую-то сельскую школу.
— Так здесь то же самое! Главное — партнерство и доверительная атмосфера. Поначалу это совсем не получалось. Учителя боялись диалога с детьми. Они понимали урок как свой собственный 45-минутный бенефис без обратной связи.
Тогда мы попробовали изменить формат. Стали проводить так называемые летние оздоровительные площадки по модели «Бирюсы». Дети рассказывали другим детям и взрослым, что нужно делать. И все — педагоги и школьники — почувствовали вкус свободы. Я настоял, чтобы у детей всегда было право выбора своей траектории на каждый день. Ты мог пойти заниматься на спортивную площадку, где проходил тренинг по лапте или по большому теннису. Мог заняться производством собственной керамической игрушки, или петь, или играть в настольные игры.
Миссия нашей школы звучит так: «Мы готовим выпускника, способного делать свободный, осознанный и ответственный выбор».
— Выбор чего? Например, как вы отнесетесь к тому, что все дети уедут в города, на селе никого не останется?
— Уедут они или останутся — это совершенно неважно. Важно, чтобы была сама возможность выбирать. У нас есть выпускники, которые решили остаться. Но не потому, что им так привычнее, а потому что они понимают, как они смогут себя здесь реализовать. Например, одна наша выпускница поступила в педагогический университет с прицелом, что вернется и будет преподавать в начальных классах.
Неважно, что ты выбираешь, важно — насколько разумно ты это делаешь.
В 92-м году в красноярских гастрономах не было ничего, кроме минтая в собственном соку. А потом было почти все, невозможно было решить, что покупать. И так во многих областях, о чем бы речь ни шла, — хоть о продуктах, хоть о профессии.
Главное владеть навыком выбора. Если его нет, если ты идешь по заданному извне маршруту, и вдруг перед тобой светофор: желтый, зеленый или красный, — то ты начинаешь возмущаться: «А что мне делать дальше?» Отсюда патернализм и иждивенчество.
— Вам не кажется, что сейчас умение подчиниться ценится гораздо больше, чем свобода выбора?
— Когда я сам выпускался из школы, моего папу попросили выступить от имени родителей. Он сказал: «Не верьте людям, которые говорят, что от вас ничего не зависит». Я часто вспоминаю это. Дефицит свобод — это, на самом деле, наш внутренний дефицит. Мы берем столько свободы, сколько способны взять. А если без конца примерять на себя позицию: «Да что там, без нас все и так решат», — то да, конечно, решат.
Все хотят получить деньги, а он — отдать
— Я все-таки не понимаю, какая там в Петропавловске, 600 километров от Красноярска, свобода выбора.
— Простой пример. Министерство финансов сейчас по поручению Президента продвигает «Закон о социальном заказе», когда услуги в социальной сфере могут оказывать не только государственные, муниципальные учреждения, но и другие игроки — из бизнеса, из некоммерческого сектора. Я на ура воспринял эту тему, потому что мы годами добивались, чтобы НКО могли оказывать социальные услуги наравне с учреждениями. Социальная сфера тоже ведь может быть конкурентной средой, когда на одну и ту же услугу претендуют несколько исполнителей.
У нас в Красноярском крае в 2019–2020 году даже проводился федеральный эксперимент по двум направлениям: социальное обслуживание на дому и дополнительное образование. И вот я, директор школы, со своим штатным расписанием и двумя-тремя ставками на допобразование должен создать в рамках этого эксперимента такие условия, чтобы этот ресурс у меня забрали, выставили на рынок, а потом я в конкурентных условиях претендовал на то, чтобы этот ресурс ко мне вернулся. Большинство моих коллег восприняли это прям в штыки.
— Еще бы! Тебе уже дали ресурс, хватай его. А вместо этого ты подаешься на конкурс, где твои деньги могут забрать и передать другим.
— Да, именно. Многие не понимают: как это так? У тебя есть две-три ставки дополнительного образования, и теперь они куда-то уходят, и ты должен доказать, что они должны к тебе вернуться, потому что эти образовательные услуги ты окажешь лучше, чем в соседней школе.
— Только никаких соседних школ-то у вас нет.
— Но есть четыре очень сильных некоммерческих организации, которые могут по своему уставу оказывать услуги по допобразованию. Я своим педагогам сказал: «Если у нас появится заявка от НКО, которые будут работать более качественно, чем мы, то предоставим им нашу площадку». Представляете, какая это внутренняя борьба?
Трудно отказываться от накатанного, брать ответственность за людей, которые зайдут на территорию школы, не являясь ее сотрудниками. Но я обязан предоставить родителям этот выбор.
Например, в соседнем клубе есть школа вокала, но нет репетиционной базы. Появляется некоммерческая организация, в которую входят преподаватели этой школы, заявляют услугу, регистрируют ее в системе дополнительного образования «Навигатор». И родители одним кликом голосуют за то, чтобы прийти с ребенком заниматься именно к ним. А деньги на занятия уже закреплены за ребенком, он получает электронный сертификат, на основании которого родители заключают с этой некоммерческой организацией договор. И тогда, хочешь не хочешь, деньги пойдут не в школу, а в эту НКО, хотя репбаза может находиться в школе.
— Все хотят получить деньги, а вы — отдать, еще и приплатить.
— А деньги мне для чего? Чтобы у детей была качественная услуга. Если мой педагог дополнительного образования, которого я приму на период реализации программы, с сентября по май, оказывает ее хуже, чем сотрудник некоммерческой организации, почему я должен ему платить?
Кстати, к этому сотруднику НКО могут записаться и ученики из другой школы или дети, находящиеся на семейной форме обучения. И я точно так же их приму. Никаких местнических интересов здесь быть не может, мы же в интересах детей работаем, не делимся на «наших» и «ваших».
— Был момент в вашей жизни, когда вы себе сказали: «Я попал. Напрасно я с этим связался».
— Нет. Как только я так подумаю, я уйду. Предыдущая моя практика показала, что самое уязвимое мое место — это привязанность к делу. И я сразу дал себе внутреннюю установку, что этого не будет. Конечно, я все равно привяжусь к школе, к детям, к родителям, к учителям, но, если что-то не получится или я посчитаю, что моя миссия завершена, я уйду и не буду себя казнить.
Географические карты вместо игральных
— Каков был ваш первый день на новом рабочем месте? Вы сели в директорский кабинет — и…?
— … и ко мне пришел один из преподавателей в должности педагога-организатора с проектом приказа о запрещении мобильных телефонов в школе.
— Вы, конечно, ему ответили, что не собираетесь их запрещать.
— Нет, вы ошибаетесь. Потому что для меня ценность чужой свободы выбора выше собственной позиции. Я спросил: «А какие основания?» — «Не надо вам, Константин Юрьевич, думать, уже педсовет состоялся, все проголосовали, родители тоже “за”». Я говорю: «Хорошо, я подпишу приказ, но давайте посмотрим на правоприменение. Идет ребенок с телефоном — что мы делаем? Отбираем? Но это же чужая собственность. Все это надо прописать».
Ну а на ближайшем педсовете выяснилось, что только половина учителей «за», а половина «против». На родительском собрании я сказал: «Уважаемые родители, если вы считаете, что телефон в школе не нужен, зачем вы его ребенку покупаете и даете с собой?» В итоге всего три человека были за запрет.
— А как быть с вечным аргументом «они сидят в телефоне и не слушают урока»?
— Значит, мы им ничего интересного не предложили.
Знаете, как я в детстве полюбил географию? Я жил на каникулах в деревне в Рязанской области у дедушки с бабушкой. Мне очень хотелось купить игральные карты, но бабушка запретила. Тогда я купил колоду карт с флагами и символами 50 стран. На одной стороне были указаны географические данные: континент, столица, численность населения, а на другой — организационно-правовая форма: республика, монархия и так далее. Взяли мы эту колоду и начали с друзьями играть в подкидного дурака. Азия у нас была черви… Через неделю я знал об этих 50 странах все.
А дальше на уроке географии все было как в фильме Леонида Гайдая, помните? «”Кто на песчаный карьер?” — “Я!” — “Кто на цементный завод?” — “Я!”» На все вопросы я знал ответы. И помню эти карты до сих пор. Численность населения США на тот период была 202 миллиона, в СССР — 240 миллионов, в Китае было 752 миллиона.
Я к тому, что карты, телефон, любая игра могут стать технологией, которая приведет к знаниям.
Пусть у школьника будет три варианта на выбор, например: учитель, тьютор, игра. И если ребенок сознательно выберет учителя, то значит, педагог на своем месте. И уважение к нему только возрастет.
— Что для вас самого радостного было 1 сентября?
— Как ни странно, школьная форма. Я-то никогда не был сторонником формы, и, если управление образования на нас давило, я говорил: «В законе сказано, что образовательная организация самостоятельно определяет формат единой формы».
Но тут появилась инициатива сначала от старшеклассников, потом от родителей. Выяснилось, что школьная форма в нашей местности востребована. Какой ей быть? Тут начался настоящий баттл. Сначала хотели темно-бордовый свитшот, потом бомбер, потом бомбер с молнией, потом с клепками, потом с пуговицами. И обязательно, чтобы был на рукаве шеврон с названием школы «Эврикум». Вот его-то пришить не успели. Можно было бы наших мам попросить, но они и так уже по 850 пуговиц пришили, хватит.
И тогда я знаете, что решил? Пусть этот шеврон будет как орден. Мы вручим его только тем, кто закончил на «4» и «5» или имеет какие-то другие достижения. Это будет своего рода «посвящение в эвриканцы». Отличная же мотивация.
Я многие проекты строю на создании добросовестной конкуренции. Как ни крути, а конкурентная среда является двигателем для развития, причем для внутреннего развития. Потому что важно сравнивать себя не только и не столько с другими, сколько с самим собой. Вчера ты учился на «3» и «4», сегодня на «4» и «5». Вчера сделал бросок и попал один раз, а сегодня из пяти — пять. И тут обязательно надо поощрять. Это только кажется, что им неважно: «Да ла-а-адно, подумаешь, какой-то там шеврон…» А на самом деле, я уверен: все поведутся. И каждый скажет: «Я тоже хочу!» Человеку важно, чтобы у него было признание.
Фото: из личного архива Константина Гуреева