Несмотря на жаркий, душный день, Ламара все же решила разобрать несколько книжных полок. Летом чем еще заниматься, как не накопившимися за год домашними делами. А тут еще Гурам, младший сын, мать подстегнул звонком:
— Мам, а найди мои школьные фотографии. Куда ты их засунула? У нас на фейсбуке флешмоб — публикуем старые фото.
Ламара хоть и не одобряла социальные сети и всякие нововведения типа флешмобов и прочих заморочек, все же обещала поискать на верхних полках, куда редко заглядывала.
Гурам давно был для матери списанным человеком. Она молилась о нем и периодически заказывала молебны о вразумлении, но ничего не менялось.
Сын причащался последний раз, кажется, в четвертом классе, потом отказался от семейных походов в церковь категорически. И сколько Ламара ни воевала, со знанием дела и научным подходом православного психолога, все было впустую. Отход от церкви младшего сына был для Ламары очень болезненным фактом, задевающим ее профессиональное самолюбие.
Гурам и ее старший, Лаша, были с детства как лед и пламень, хотя мать воспитывала их совершенно одинаково в соответствии с методикой.
Лаша — высокий голубоглазый блондин, копия мать. Явно пошел в предков хевсуров и в вере был истовым и прямолинейным. Гурам, низкий, приземистый брюнет, был копией своего отца кахетинца, всегда отлынивал от любых обязанностей и скучал в церкви, куда мать их водила, пока были маленькими.
Потом произошел водораздел, как в Писании сказано: «Тогда будут двое на поле; один берется, а другой оставляется» (Мф.24:32).
Лаша захотел монашества, а Гурам сказал, что человек живет, чтобы наслаждаться жизнью и брать от нее все.
Ламара помнит, как при этом младший взглянул на ее лицо, осекся, потом смягчил свой удар: «То, что не вредит другим людям», — так закончил свою мысль. Все-таки не зря она им столько читала Евангелие, толкования и жития святых. Что-то малое и в нем осталось.
После этого заявления Гурам демонстративно перестал держать посты и требовал мясное: «Я расту, и мне это надо. Я мужчина!» Отец с ним соглашался. Ламаре пришлось сдаться и готовить два обеда. Зато Лаша ее радовал: продолжал ходить с матерью в церковь и строго поститься. Однажды Ламару из-за этого даже вызвали в школу.
— У Лаши голодный обморок, — констатировала классная, буравя Ламару неприятным брезгливым взглядом. Потом слегка смягчилась. — Может, я могу вам чем-то помочь.
— У нас все в порядке. Мой сын держит литургический пост и хочет причаститься в воскресенье.
Классная глубоко вздохнула с видом человека, натолкнувшегося на гранитную стену, и заключила:
— Что ж, вы мать, вам виднее.
Эх, как давно это было, и теперь, на фоне навалившихся проблем с Лашей, это кажется сущим пустяком.
На сегодняшний день ее Лашико, надежда и единомышленник с тонкой душой поэта, в глубокой депрессии. И как ему помочь, Ламара не знает, хоть и вытаскивала других людей с тем же диагнозом.
Ее Лаша окончил институт и не смог себя найти в этой жизни, полюбил девушку, но она ответила ему отказом, объяснив свое решение просто:
— Мне не нужен лузер.
Лаша пытался уйти в монастырь, но опытный духовник не советовал:
— Это не выход. Решение должно быть взвешенным. Ты еще не умер для мира.
У Гурама, наоборот, было все нормально. Он работал дистрибьютором, жил отдельно от родителей и месяц назад привел к себе какую-то разбитную девицу с наколками. Ламаре стало дурно только от одних фотографий сладкой парочки. Нет, определенно такая невестка — прямой путь в погибель.
…Книг на полках было много. Ламара протирала их и ставила на место. Альбома с фотографиями все не было. И вдруг сама вытянула спрятанную за книгами тетрадь, исписанную мальчишеским почерком. Открыла и стала читать.
Вот это неожиданность, перед ней был дневник Гурама-школьника. Никогда бы не подумала, что ее упертый, как кахетинский ишак, сыночек вел для себя какие-то записи. Это абсолютно было не в его стиле.
Чем больше листала, тем сильнее захватывало ее чтение.
«…Мама опять висит на телефоне и рассказывает какому-то типу про хранение душевного мира, ссылается на Серафима Саровского. Как же она далека от реальности. Не знает, почему Лаша плакал…»
«…Все-таки мой брат редкий дохляк. Эти два года разницы ничего не значат. Он опять не смог дать сдачи этому дебилу Кахе. Дурак молился, чтоб Он вразумил Каху. Я правильно набил ему морду. Добро должно быть с кулаками…»
Ламара читала это и напрягала память, не могла вспомнить, чтоб у старшего были какие-то проблемы в школе. Он всегда хорошо учился.
«…Мама постоянно занята, она приходит уставшая и только спрашивает, сделали ли мы уроки. Я сказал, что хочу ходить на карате, она говорит, что это не духовно. Можно подумать, что она со своей духовностью может кому-то дать по морде. Говорит, надо все конфликты решать мирным путем. Интересно, как именно мирным, если Леван меня обругал матом, а молчать нельзя. Папа больше соображает в этом деле и говорит: “Бей в морду”. Но у него тоже нет денег на карате».
«…Мама уставшая, какая-то выдохшаяся. И вечно нет денег. Хотя она много работает. Но половину своих она обслуживает бесплатно. Мамао благословил не отказывать нуждающимся. Хорошенькое дело. А сейчас у каждого третьего психика не в порядке. Маме всех жалко. Мне тоже жалко. Но надо рассчитывать свои силы.
Вчера сказал ей: “Ты не солнце, чтоб всех согреть!” Бедная мама, ее не переделаешь...»
Ламара задумалась, в кутерьме тех лет она и подумать не могла, что тот каприз ходить на карате был так важен для Гурама.
А вот более поздняя запись:
«…Она опять лазила у меня в сумке. Верующая, а не понимает, что это подло. Скоро я буду жить свободно…»
Встречалось и самообличительное.
«Ненавижу себя, я промолчал, когда надо было сказать… Не захотел портить отношения. Предал человека молчанием».
«Чем я отличаюсь от матери? Я тоже уверен, что не ошибаюсь. Надо больше анализировать. Ведь сказано, кого в чем осудишь, в том и пребудешь. Нет, я давно не верю этим штукам, чем она нас пичкала все детство, но соль в них есть. Не хочу ее невольно копировать…»
«Брата жалко, сил нет. И ничем не поможешь. Он сам себя загнал в тупик. Не мог сопротивляться, был слишком мягкий и ведомый. Сколько я с ним говорил — дуб дубом, хотя сам понимает, что ему плохо… Даже молиться за него пробовал. Толку нет. Из депрессии можно вылезти, если есть желание, иначе никто не поможет…»
Напрашивался печальный вывод. Ламара совсем не знает своих сыновей. Вроде делала все, чтоб быть им хорошей матерью, а вышло, что вышло.
Хотя пока жив человек, все можно изменить. И посмотреть на уже устоявшиеся взгляды с другого, только что открытого ракурса.