Вся история с коронавирусом, разумеется, совершенно библейская, причем одновременно ветхозаветная и новозаветная. С одной стороны, вселенский характер катастрофы свидетельствует о каком-то глобальном повреждении в человеческом обществе, такого рода, как грехи и преступления, обличаемые древними пророками: «Во что вас бить еще?..» (Ис.1,5).
Обличение может быть и более страшное:
«…Сделаю над тобою то, чего Я никогда не делал и чему подобного впредь не буду делать, за все твои мерзости. За то отцы будут есть сыновей среди тебя, и сыновья будут есть отцов своих; и произведу над тобою суд, и весь остаток твой развею по всем ветрам» (Иез.5, 9-10). Есть не есть, но спасаться за счет плазмы крови друг друга — попытаемся. Само по себе — не страшно и даже благородно, но в контексте происходящего страха и даже отчаяния (лекарство-то подходящее не найдено) — впечатляет.
С другой стороны, случайность, «точечность» ударов, когда болезнь поражает молодых и старых, священников и чиновников, мужественных врачей и опасливых обывателей, заставляет вспомнить история с галилеянами, чью кровь Пилат смешал с их жертвами, и погибшими от падения Силоамской башни: «Думаете ли вы, что эти Галилеяне были грешнее всех Галилеян, что так пострадали? Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете. Или думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех, живущих в Иерусалиме? Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете» (Лк.13,2-5).
Здесь сочетается и ветхозаветное грозное предупреждение, и истинно христианское сочувствие к грешнику. «Галилеяне», «человек» — не виновнее других, они просто пострадали, потому что пострадали, так «фишка легла». Погибнут так же — «все», если не принесут покаяния.
В этом — сложная библейская диалектика. Согрешили все, и вразумление от Бога руками человеческими или природы — всем. Но Промысел Божий о каждом конкретно человеке не ведом никому, и, в любом случае, страдает не какой-то особый грешник. Это — тайна личных отношений человека и Бога, и в нее лезть не следует, Сам Христос ничего не объяснил ученикам: нет, они не виновнее всех, а вот вам — предупреждение.
Иными словами, вразумляют и обличают — до трагедии. А в ситуации трагедии — просто не трогают, оставляют место Богу.
Значит ли это, что пострадавший от любой напасти — болезни, войны, несправедливого оскорбления — не должен в своей личной истории искать присутствия Божия? Не значит. Преподобный Ефрем Сирин, оказавшись в заключении по ложному обвинению, осознал, что это «аукается» ему детское озорство: выпустил из загона корову бедняка, а ее растерзали волки. Сокамерники святого тоже задумались и вспомнили, что совершили некие грехи, за которые не понесли расплаты.
Но они дошли до этого сами. И лично им просто «повезло», что они нашли в себе подходящие пороки.
А вот, к примеру, Киево-Печерский преподобный Пимен Многоболезненный был подвержен недугам, потому что считал, что страдания укрепляют дух. И они его действительно укрепляли.
А святая праведная отроковица Муза тяжело болела, потому что ее забирала к Себе Божия Матерь.
А святой праведный Иов просто страдал. Потому что страдал.
И это уже не говоря о том, что далеко не из каждого страдания человек может раскаяться. Например, когда он лежит в реанимации с интубационной трубкой в горле, он не может прочувствовать метанойи, перемены ума, хотя бы потому, что его ум, который должен перемениться, находится в отключенном состоянии. Пожалеть о совершенном он, возможно, способен (мы не знаем достоверно, как себя ощущает больной в коме), но перемениться — нет.
Итак, далеко не каждая скорбь должна «провоцировать» покаяние. Навязывать же покаяние извне — и вовсе безнравственно и кощунственно, ибо мало того, что человек и без нравоучений мучается, так еще и непрошенный наставник лезет в личную тайну богообщения. Страдающему человеку необходима помощь: поменять пеленку, поставить капельницу, сказать доброе слово, помолиться о скорейшем исцелении. А уж каяться ему или благодарить — решать никак не извне.
Фото Юлии Маковейчук / foma.ru