Дина Корзун: О детском доме в Непале, энергии любви и о том, как смиряться со смертью

Детский дом в Непале был бетонной коробкой без дверей и стекол

— В 2005 году, едва закончив сниматься в Голливуде, вы отправились в Непал работать волонтером в детский дом. Почему вдруг?

— Это было связано с моим личным внутренним кризисом. Мне было немного за тридцать, и внешне у меня все было хорошо: счастливая семья, сын хорошо учился, я только что закончила фильм, в котором мне понравилось работать. Но внутри было ощущение бессмысленности бытия – мне казалось, что всё суета сует, я как будто забыла что-то самое главное, и ничем не могла себя наполнить.

Я поделилась своими чувствами с подругой Даной. Она из Ливана, и все ее детство прошло под бомбежками. Тогда шла война между Израилем и Ливаном, весь город был разрушен, иногда днем из школы или поздно вечером приходилось бежать в  бомбоубежище, нужно было уметь быстро скрываться – в такой тяжелой ситуации она взрослела.

Дана сказала: «Дина, как тебе не стыдно? Ты не имеешь права роптать на жизнь. Посмотри, у тебя все есть». Я возражала: «Но это же не делает тебя счастливым». Вообще я встречала немало людей, которые при внешнем житейском благополучии были очень несчастны. Никакой материальный комфорт не дает внутреннего состояния счастья. Мы стремимся к материальному достатку, к власти, к влиянию, к признанию, к успеху, к какой-то финансовой стабильности, а потом понимаем, что это тоже не вершина. Нечто подобное со мной тогда происходило.

Дана предложила: «Ты должна поехать куда-нибудь в Африку или в Индию. Посмотри, поработай там с детьми, у которых ничего нет, и ты поймешь, что ты не имеешь права роптать». Я сказала: «Давай». Она открыла ноутбук, сразу написала несколько писем (она шикарно пишет, быстро все за всех решает и быстро всё делает – этому ее научила жизнь в сложных обстоятельствах), и первый же ответ пришел в тот же день из Непала, из волонтерской организации в Катманду. И всё — я начала собираться, а мой муж и сын меня поддержали.

Мне предложили на выбор разные программы, я выбрала работу с детьми, решив, что это мне больше подходит (еще можно было работать в госпитале и в заповеднике). Я выбрала детский дом, сказав, что могу немножко учить детей английскому языку, играть с ними, рисовать, делать с ними домашнюю работу. И начала готовиться к поездке.

Я ничего тогда не знала ни про эту страну, ни про ее культуру. Удивительно, что до этого момента я практически никогда не путешествовала одна. Несмотря на то, что я давно уже была взрослым человеком, я не знала, как покупать билеты, не знала, как вызвать такси – за меня всегда это делала киносъемочная компания или муж. Меня встречали и провожали продюсеры фильма, либо я ездила на гастроли с театром, либо отдыхать с мужем. А тут вдруг я одна.

— Как  вы справились?

— Прилетела в Катманду — меня никто не встречает. И тут я поняла, что я не знаю адреса, я не записала, куда ехать. Потом все-таки появились встречающие, и мы на разбитой машине без стекол долго ехали, я смотрела в окно – Непал, на земле вдоль дороги сидели женщины с грудными детьми, брели тощие коровы, лежали полуумирающие люди, и я подумала: «Ой, что я сделала? Вдруг у меня не получится? Может быть, я не выдержу».

Но это оказались очень важные три месяца в моей жизни, это был путь к себе, путь внутрь, путь самоосознания, взросления.

Тогда мы мало что слышали о волонтерстве, в нашей стране это еще не было развито, а там мне довелось познакомиться с молодыми волонтерами из Европы и Америки.

— Вас привезли на место, что там было?

— Сначала меня поселили в гостинице и хотели несколько дней учить непальскому языку. Его корни уходят в санскрит, там все очень непросто, такие многослойные образные значения. Я поняла, что язык мне трудно дается, я потрачу на это огромное количество времени, и через три дня попросила: «Всё, забрасывайте меня в детский дом, там на месте разберемся». Когда мы подъезжали, я увидела бетонную коробку без дверей и стекол, и в каждом окне детские мордочки: они все уже ждали, знали, что к ним кто-то едет. Это было волнующе.

Там, на востоке, в Непале, в Индии люди живут гораздо проще — они больше улыбаются, даже несмотря на нищету и полное бедствие. Поэтому я быстро нашла общий язык с детьми и со всеми сотрудниками детского дома (их было несколько человек, это семейный детский дом). Одна из этих женщин из касты браманов просто на улице подбирала детей, в том числе и брошенных грудных младенчиков, которым не посчастливилось — на тот момент в доме было чуть больше 40 детей.

Одна девочка попала туда в совсем грудном возрасте, потому что ее мама родила не в браке, и вся ее семья и соседи замучили ее ненавистью и унижениями, бросали в нее камни, в конце концов она просто облила себя в знак протеста бензином и сгорела. Там на улице было очень много брошенных детей – люди в горах очень бедно живут, детей нечем прокормить, их приводили в город и оставляли.

Сейчас в Катманду много детских домов, я поддерживаю с ними связь. Я подружилась с ними на всю жизнь, они мне говорили: «Дина – сестра» ( «Dina – sister»). Каждому в детском доме нужно было уделить внимание, меня растаскивали на кусочки. Как в нашем любимом с детства мультфильме про Бонифация, дети сидели на моих плечах, на голове, на коленях, и каждый говорил: «Dina – sister! Dina – sister!». Я пыталась объять это необъятное. Через несколько дней я поняла, что счастье – это категория внутренняя, она совершенно не зависит от внешних обстоятельств.

— Вы нашли то, что искали?

— Поначалу я испугалась нищеты и бедствий: когда мы учили непальский язык, меня поселили в гостиницу за 5 долларов в день, и там были ужасные условия. В детском доме было еще скромнее, но я поняла, что я счастлива. Я это почувствовала как-то неожиданно.

Шла по улице, пылила сандалиями дорогу, и вдруг как будто включили свет внутри, и я поняла: ах, так вот оно это чувство какой-то деятельной активной позиции, благодарности, когда ты кому-то нужен. Вот!

С этим поиском была связана моя поездка в Непал. В полном счастье, как букет цветов, я вернулась в Москву. И танцевала все танцы, которым меня учили дети, готовили к выступлению, заставляли репетировать. Например, у них была любимая песня: «Глаза шипов видят – всё вокруг шипы, а глаза цветка видят – всё вокруг цветы. Каким взором, с какими мыслями к миру ты обращаешься, то к тебе возвращается». Это тоже был один из уроков – что посеешь, то и пожнешь.

В Москве золотая пыль того беспричинного счастья очень быстро облетела, но я всегда могу вспомнить это состояние и включить его просто усилием воли. Как только одолевают проблемы, сомнения, неприятности, я себе говорю: «Так, отпускаем, ни за что не цепляемся. Счастье – это внутренняя категория». Так что я благодарна этому опыту.

“Ну и что, что будет больно, я все пройду, только ты, мамочка, не плачь”

— Примерно в это же время стал зарождаться и фонд «Подари жизнь». Расскажите, как возникла эта мысль?

— Я пришла к Чулпан Хаматовой в гости, мы сидели, разговаривали обо всем, я ей рассказывала о своей работе в Непале. А Чулпан говорит: «А мы тут пытаемся с Сергеем Гармашом помочь врачам-онкогематологам купить аппарат для облучения донорской крови. Сейчас такой машины нет, врачи ее взяли напрокат, и если мы за два месяца не соберем всю сумму, то ее увезут».

Она была очень нужна в Центре детской гематологии, онкологии и иммунологии (на базе Российской детской клинической больницы), где лежало огромное количество детей, которым была необходима стерильная донорская кровь, ее нужно было облучать в этом специальном аппарате.

Стоил он огромных денег, на тот момент это было равно цене дорогостоящего автомобиля, на каких ездят люди в правительстве. Мы подумали: «Как же так, это несправедливо! Если больнице нужен такой аппарат, значит, нужно помочь им его купить. Мы сейчас всех попросим помочь, и все согласятся».

На следующий день я поехала знакомиться с врачами Центра, познакомилась с заместителем директора Галиной Анатольевной Новичковой – мы подружились, это была встреча на всю жизнь. Прошло уже больше 12 лет с момента нашего знакомства, 12 лет работы фонда, а я все равно не перестаю восхищаться ею и ее коллегами-врачами. Это удивительные, чудесные люди, которых я безгранично уважаю. Каждый раз, когда нам становится тяжело, я смотрю на них и понимаю, ради чего мы все вместе двигаемся.

Мне кажется, в такую профессию, когда все время нужно спасать и сталкиваться с болью, приходят ангелы. Наши врачи именно такие, они какие-то ангельские души! Их отличает внутренняя цельность,  принципиальность, и в то же время душевность. Они все время работают на границе жизни и смерти, но им хватает душевных сил быть человечными, сострадательными, успокаивать, поддерживать.

Они очень образованные, они читают медицинскую литературу на разных языках, участвуют во всех симпозиумах, их уважают, их статьи печатают в международных медицинских журналах. Сейчас эти врачи работают научно-клиническом центре имени Димы Рогачева, они делают науку, и мы можем ими гордиться, потому что некоторые их протоколы лечения уже внесены в мировую онкологическую практику. Это невероятные люди!

— Тогда, в 2005 году, вам удалось собрать деньги на аппарат?

— Да, мы мобилизовали все свои силы, организовали первый благотворительный концерт в театре «Современник» (потом мы еще три года подряд устраивали такие концерты). Откликнулись  очень многие музыканты, артисты театра и кино, всех даже сейчас не смогу назвать, иначе кого-нибудь забуду, а это неправильно. Это было какое-то единение неравнодушных, красивых, душевно близких людей, которые ощущают ответственность за то, что происходит вокруг. Пришедшие в зал люди сделали  благотворительные пожертвования.

Главной целью этого вечера было рассказать о том, что детский рак лечится, если вовремя поставить правильный диагноз и если вовремя найти деньги. Дети хотят жить, очень хотят жить!

У нас тогда была трогательная история девочки Даши: когда ей поставили онкологический диагноз, мама почитала информацию в интернете, поняла, что это ужас ужасный, что будет очень тяжело и что надежды мало. Ей стало страшно, она заплакала, а девочка ее обняла и сказала: «Мамочка, ты не плачь, у нас все получится. Я буду делать всё, что нужно. Ну и что, что будет больно, ну и что, что будет страшно. Я все пройду, только ты, моя дорогая, не плачь».

Я сама мама троих детей, и я знаю, я вижу наших подопечных, они, правда, готовы пройти, как герои, сквозь страх, сквозь боль, они готовы на все это, лишь бы только защитить своих родителей, им помочь. Эти дети нам пример – пример настоящего отношения к проблеме – потому что их опыт применим к любой сфере жизни.

У нас иногда бывают проблемы в семье, складываются сложные отношения с коллегами, мы можем потерять работу, или чувствуем, что нам что-то не под силу, или мы теряем интерес, или попадаем в ситуацию, когда нет выбора – по-разному складываются обстоятельства. Но вспомнив о том, как бывает на передовой в борьбе за жизнь, я думаю, что мы должны всегда быть благодарными и фиксировать внимание не на том, чего у нас нет, а на том, что мы имеем.

Мы каждый год проводим игры победителей. Это очень важно, потому что они напоминают всему обществу, всем нам, здоровым, о том, что жизнь – это важная штука, нужно ее прожить осознанно, нужно быть благодарным за то, что у нас есть возможность жить и помогать другим.

— Вы общаетесь лично с родителями этих детей?

— Да, иногда приходится. Ко мне обращаются в сложных случаях, когда  родители недовольны работой фонда и жалуются. Тогда я пытаюсь разобраться по справедливости, очень детально, кто чем недоволен, что произошло, как решить эту проблему, как помочь родителям? Бывают проблемы, и это всё связано с тем, в каких обстоятельствах они находятся. Я понимаю, что родители с умирающими детьми на руках не могут быть адекватными, вежливыми, благородными и видеть все как есть.

— На что могут жаловаться родители? Наверное, на отказ в лечении? Когда врачи говорят, что вылечить ребенка уже нельзя, и возможна только паллиативная помощь?

— Да, они говорят: «Нет, мы хотим бороться, дайте нам денег. Вы обязаны, вся страна помогает вашему фонду, дайте нам денег, и мы поедем в Германию». Или в Корею, или в Японию. И тут сложная дилемма, потому что мы столько не собираем, чтобы дать одному ребенку уехать лечиться где-нибудь в Америке. И всё это можно сделать в России.

— Мы в нашем фонде один раз видели протокол такого лечения, который предлагала Корея российскому паллиативному ребенку: 25 сеансов химиотерапии, при том, что было понятно, что это абсолютно бесполезно.

— Это вопрос этический. Каждый родитель решает сам, но мы ответственны за других детей. Мы не можем потратить весь бюджет, который собрали, на одного ребенка, если ему предлагается экспериментальная терапия. Потому что мы хотим помочь тем, кому врачи дают хороший прогноз на успешное лечение, оценивая шансы в 90-100%. Мы просто ответственны за этих детей.

Паллиатив – это тот случай, когда можно потратить на лечение миллион, и ребеночек все равно уйдет, и долг останется. И каждый родитель, сталкиваясь с этой ситуацией, делает свой выбор. Я не знаю, как бы мы с вами себя повели в этой ситуации – вполне возможно, сходили бы с ума от горя, хотели бороться, требовали бы, дрались и ругались.

— Очень сложно принять невозможное.

— Да. Я своим детям говорю, что смерть – это такое же явление, как рождение. Я им с детства рассказываю о том, что смерть – это норма.

Со смертью я стараюсь смиряться быстро

— Вы верите в жизнь после смерти?

— Да. Мы не контролируем ничего, мы не контролируем свое рождение, мы не контролируем свою смерть. Нужно жить так, чтобы ты мог уйти в любой момент, и тебе не было совестно, горько или обидно, что ты что-то не сделал, не сказал. У меня не всегда получается, но я стараюсь жить так, чтобы каждый вечер, если на кого-то вдруг обиделась, его простить, пожелать ему добра и мысленно осыпать его благословениями так, чтобы не осталось никакого негатива. Стараюсь жить так, чтобы быть благодарной за все, что у меня есть, и детей своих этому учу.

— Была ли чья-то смерть, потеря, с которой вам до сих пор трудно смириться?

— Нет, я стараюсь смиряться быстро, потому что моя жизненная позиция: «я не господин, я не контролер, я не властелин; я – слуга, я ученик, я помощник всех, кому надо». Вам надо помочь? Я помогу, чем смогу. У вас что-то упало, я подниму. Нужно рассказать про благотворительность? — я поделюсь. Нужно в школе побыть волонтером? — я помогу. Мне кажется, это самая лучшая позиция. Как только ты живешь в позиции господина, ты сразу хочешь, чтобы к тебе все шло, а если к тебе это не идет, ты обижен на весь мир, и тогда очень сложно строить отношения с другими людьми.

Смиряюсь, потому что не я придумала этот мир, он миллиарды лет существует по своим незыблемым законам. Законы физики, как и законы духовные: что посеешь, то пожнешь, подобное притягивает подобное, действие равно противодействию. Нужно быть генератором любви, благодарности, благотворительности, и тогда все это к вам возвращается.

— Вы собрали в 2005 году денег на аппарат, и стало понятно, что это только начало? Как вы решили создавать фонд?

— Мы очень переживали после такого начала, потому что на нас тогда накинулась общественность и СМИ.

— За что?

— Нас ругали за то, что мы пиаримся на благотворительности. Как-то не поверили, что это всё было от сердца.

— Сейчас такое случается, или в какой-то момент закончилось?

— Закончилось, хотя и не скоро. Лет пять, наверное, прошло. Есть такая замечательная пословица: собака лает, караван идет. Важно идти.

— Но все равно, наверное, было очень тяжело это слышать?

— Вы знаете, нет. Был такой энтузиазм, и собралась такая большая команда близких по духу людей, что не было тяжело, или, во всяком случае, эти трудности не ощущались. У нас сейчас огромный замечательный коллектив попечителей, правление фонда – это костяк, это все люди, которые были у истоков фонда, еще тогда, 12 лет назад.

Даже этот первый концерт ведь не мы придумали. Галина Новичкова сказала нам: «Нужно делать, как делают в Америке, в Германии, нужно собрать благотворительный концерт». Она нам всё рассказала, как должно быть и сама написала истории детей. Потом журналист Валерий Панюшкин их немножко переписал. К нему мне посоветовала обратиться Галина Владиленовна Чаликова, первый директор нашего фонда, удивительнейший человек, тоже ангел.

— Человек с огромной энергией.

— Да, эта была огромная энергия любви. И находясь рядом с такими людьми, я думала: «Я хочу быть с ними, я хочу быть их плечом, хочу им помогать, я не устану, я буду это делать». В фонде «Подари жизнь» мы все друг друга поддерживаем, любим, ценим – и это залог успеха.

Очень скоро после создания нашего фонда врачи поделились с нами своей давней проблемой: «Сейчас самое важное – это разгрузить Москву». Потому что тогда Москва была переполнена тяжелыми случаями, по всей стране не хватало квалифицированных врачей, диагнозы ставили неверные, подолгу лечили не от того. Потом умирающего ребенка везли в Москву, класть его было некуда, лечить нечем – это было горе, и масса проблем. И мы начали потихоньку решать все связанные с этим вопросы.

Это было очень сложно в стране, в которой все время менялись законы, и нужно было разговаривать с государством, договариваться. Главный костяк составляли волонтерские группы, которые образовались еще за 10 лет до того, как мы с Чулпан пришли к врачам-онкогематологам.

Это была группа «Доноры – детям» и православная волонтерская организация при детской клинической больнице, при храме. Это были верующие люди, которые пришли в больницу с отцом Александром Менем и основали маленький благотворительный фондик, который помогал всем нуждающимся. Они осознанно выбрали этот путь, не случайно там оказались, и к тому времени уже более 10 лет этим занимались.

Группу «Доноры – детям» создала Катя Чистякова, она же была  директором фонда «Подари жизнь» долгое время после Галины Чаликовой, которая сама умерла от рака. Галина Владиленовна ушла много лет назад, но  продолжает быть с нами — она в наших мыслях, в душе, мы чувствуем ее, ее родственный дух остается в фонде. Ее молитвами, мне кажется, фонд «Подари жизнь» так быстро окреп и вырос из маленькой группы людей, из 10 человек, которые все делали дома на коленке, в такую мощную, сильную, ответственную и прозрачную организацию.

Потом мы начали обучать врачей. Мы оплачивали нашим специалистам поездки по всем регионам, они выстраивали отношения с региональными врачами, обучали их. Врачи прилетали в Москву, проходили стажировки, участвовали во всех научных конференциях. Вот так образовалось сообщество врачей-онкогематологов по всей России, и теперь ребенку гораздо быстрее могут поставить верный диагноз, начать лечение и даже, может быть, и закончить его в месте проживания, то есть уже не обязательно везти ребенка лечиться в Москву.

Затем мы начали собирать деньги на специальные программы, когда детям нужно было делать специальный маркировочный анализ для того чтобы мгновенно оценить ситуацию и понять, нужно ли тратить огромные деньги на покупку лекарств, или сразу делать трансплантацию костного мозга, потому что это будет эффективнее. Вот так мы работаем посредниками между врачами и благотворителями (а изначально врачи сами этим занимались и тратили на поиск денег огромное количество своего профессионального времени).

Галина Анатольевна Новичкова, приехав из Германии, где она училась, в Новосибирск, впервые сама взяла лечить девочку, которая должна была по всем показателям умереть (такой у нее был онкогематологический диагноз), сама стала искать деньги, нашла, была благотворителем, пролечила ребенка, и девочка живет. Она рассказывала: «Я испытала такой кайф от того, что ощутила себя нужной, и от того, что это реально работает». После этого она уже не могла остановиться.

— Но есть ведь и другие случаи, когда сделали все, что возможно, но ребенок все равно уходит…

— Я – человек верующий, поэтому я понимаю, что ни одного волоса с нашей головы не упадет, если это там не предрешено. Я понимаю, что все на благо души, а не на благо тела.

— Но тяжелые чувства вам тоже приходится испытывать?

— Вы знаете, я же не теряла своих детей, я только поддерживаю родителей, которые держат их на руках и кричат от боли. Но нет, не испытываю. Наверное, я испытываю ответственность за них. Рядом с ними должен быть кто-то, не теряющий разума, осознанный.

Расскажу вам одну восточную притчу, которая многое объясняет. Однажды к мудрецу — назовем его  Будда — пришла женщина и рассказала, что ее родственница обезумела. Она долго мечтала иметь семью, усердно молилась, но Бог не давал ей семью. Она молилась еще жарче, от всего сердца, и Бог дал ей мужа. У них не было детей, она молилась еще усерднее, и вдруг Бог дал им ребенка, но муж умер.

Женщина очень переживала, но этот ребенок заменил ей всё – всю жизнь, любовь, так сильно она его ждала. Буквально через несколько месяцев после рождения он умер, и она не отдавала его тело, его не могли похоронить. Она обезумела от горя, рыдала, почернела, не ела. И ее родственница попросила мудреца: «Сделай что-нибудь, помоги!» И в этот момент вдруг появилась голая женщина с растрепанными волосами, она кричала, и было понятно, что она одержима горем. Мудрец ей сказал: «Иди сюда, дитя, я тебе помогу».

Она сразу успокоилась, заметила свою наготу, смутилась, ее прикрыли. Она сказала Будде: «Помоги мне, оживи его. Говорят, ты все знаешь, все можешь, я верю в тебя, оживи». Он ответил: «Я сделаю это, только нужно следующее – вот тебе горшок, пойди, собери рис со всех домов, где никто никогда не умирал. Возьми у всех по горсточке и вернись ко мне». Она взяла горшок и пошла, стучалась во все дома и говорила: «Пожалуйста, мне Будда сказал, что он поможет мне, оживит моего ребенка. Мне нужен рис. В вашем доме кто-нибудь умирал?» Ей говорили: «Да». Она шла дальше и дальше, и ей рассказывали: «Да, только что ушел наш дед».  «Да, ушел наш ребенок». «Да, мы потеряли, мы проводили в другой мир нашего родственника». Тут постепенно до нее дошло, что на самом деле это закон жизни, что нет ни одного дома, нет нигде такого места, где бы люди не прощались с любимыми, где бы чья-то жизнь не заканчивалась.

Эта притча меня обращает к самому главному – смерть это тоже природа, это жизнь. Мы ее наблюдаем и в смене времен года, это норма. Не считаясь с этим, мы обречены на страдания.

Мы хотим контролировать, мы хотим быть главными, но мы не можем заменить собой Бога, мы не можем остановить звезды, Марс передвинуть на место Венеры, Солнце включить на ночь и поэкономить электроэнергию, океан осушить. Мы иногда пытаемся делать такие вещи, но это никогда не идет на пользу планете Земля.

Поэтому мы должны унять свою гордыню, ложное эго, которое мешает нам быть по-настоящему счастливыми и мудрыми, по-настоящему помнить свое место, помнить, что мы просто часть вечного бытия. Мы – душа, которая проходит опыт в человеческом теле. Мы заезжаем  в тело как в гостиницу, но когда-то нам придется выехать. Нужно оставить этот мир после себя чуть-чуть лучше. Нужно улучшать его улыбкой, добрым словом, деньгами, если есть возможность, просто делиться хорошим настроением.

Беспощадный домашний фандрайзинг

— Я вижу, насколько вы сильно вовлечены в работу фонда. Как вы выстраиваете баланс между делами фонда, работой, семьей, своими детьми? Бывало ли у вас такое чувство — “больше не могу”?

— Я была очень вовлечена в работу фонда первые годы, особенно лет 7-8 лет. Первые три года я работала буквально по 24 часа в сутки, когда решались какие-то важные вопросы. Сейчас нет. Я как раз учусь уважать себя и мою семью. Сейчас у нас в фонде сложилась такая команда, где каждый решает возложенные на него задачи.

Если раньше нам всем приходилось заниматься фандрайзингом, пиаром, рекламой, волонтерством, в больницу ходить к детям, то теперь у нас есть разграничение обязанностей. У нас очень слаженная команда, как часовой механизм, без какого-то важного винтика работа будет не такой четкой. Слава Богу, со временем так выстроилась работа в фонде, и это правильно.

— Всего-то 8 лет потребовалось.

— На самом деле это такая правильная схема в любом бизнесе. Если руководитель каждый день будет отвечать за всё, ничего хорошего не получится. Конечно, мы с Чулпан должны быть в курсе всего, поэтому сейчас наша вовлеченность больше эмоциональная, не физическая. Изначально было очень трудно, но моя семья, мои замечательные мама, сын и муж меня всегда поддерживали и никогда не роптали.

— Не говорили: «Сколько можно работать в этом фонде»?

— Нет, никогда. Всегда помогали, всегда участвовали. Моя мама до сих пор делает пожертвования. Сын был волонтером, сдавал кровь. Муж бесконечно жертвует деньги, я ему говорю: «Дай туда, дай сюда. У меня мероприятие. Ты должен сделать первое благотворительное пожертвование».

— Домашний фандрайзинг.

— Беспощадный домашний фандрайзинг. Мой муж удивительный, и я благодарна тому, что у меня такая надежная поддержка и дома, и в фонде, и каждый занят своим делом.

— Вы вместе с Чулпан Хаматовой стояли у истоков этого фонда, но  сейчас в России фонд «Подари жизнь», наверное, больше ассоциируется с Чулпан. Вам доводилось об этом думать?

— Наверное, потому что Чулпан постоянно делает что-то в театре, в кино, с этим связаны рекламные акции, которые проводит театр или продюсеры фильмов. Мне кажется, это очень хорошо, правильно. Чулпан – это наше знамя, такой флаг, которым мы размахиваем. Чулпан – удивительный человек, она достойна быть в этой роли, поэтому я думаю, что всё очень правильно.

Я не хочу тусоваться и сниматься в проходных фильмах из страха

— Среди ваших работ в кино есть довольно много ролей с социальной проблематикой – соцработница в фильме «Сын», представитель общероссийского движения «Русские матери». Как это получается? Вам предлагают такие роли, или вы сами такие подбираете?

— Мне приносят разные сценарии. Но я отказываюсь от тех фильмов, где нужно играть какую-нибудь жесткую, наглую героиню, которая бегает с пистолетом или расследует убийства. У нас так много других актрис, которые сыграют это хорошо. Да, я выбираю. Наверное, мне хочется приносить пользу даже моим искусством. Я так устроена профессионально и психологически, что я не играю, я по-настоящему проживаю роль, я вкладываю живую энергию.

Мне очень жалко и кажется неправильным вкладывать свою жизненную энергию в историю какой-то женщины, у которой украли ребенка, и она бегает по кладбищам, что-то ищет, и это сериал на много серий. Мне кажется, это не сделает мир лучше, это не научит людей быть смелыми, быть благодарными. Я не считаю нужным участвовать в таких съемках.

В связи с этим я уже второй год практически не снимаюсь, потому что если ты начинаешь отказываться, про тебя забывают. Но это мой осознанный выбор, я не хочу тусоваться и делать проходные или не близкие моему сердцу работы только из страха, что мне перестанут предлагать работу. Я делаю свои спектакли, у меня есть еще несколько творческих проектов, которыми я занимаюсь, и меня это устраивает.

— Как-то вы сказали, что каждую новую актерскую работу нужно делать как впервые, прежними славой и успехом людям ничего не докажешь. Звучит очень хорошо, а как это на практике?

— Конечно, с нуля начинаешь строить новый образ. Он должен быть убедительным, он должен быть трогательным, даже если он сложный, даже если он неоднозначный, в нем люди должны почувствовать живого человека.

— Но как работать как впервые, когда на самом деле знаешь, что ты очень известная, хорошая актриса?

— Ты из этого знания черпаешь профессиональные силы. Это внутреннее ощущение опыта, если оно базируется на профессиональных навыках, работает как анестезия от страха. Ты себе говоришь: «У меня же получалось, значит, и сейчас это пройдем, и здесь найдем путь, найдем зерно». Как правило, это получается.

— Это не звездность, а уверенность в своих силах?

— Конечно. Нельзя себя критиковать, гнобить. Лучше даже верить в себя чуть-чуть сверх оснований. Лучше ставить планку выше, и тогда ты прыгнешь. Хочешь попасть к звездам – выше стратосферы точно улетишь. Даже не допускать такой мысли: «Ой, а вдруг не получится!». Нужно говорить: «Конечно, получится на благо всех, кто будет этим пользоваться».

Очень важно сознавать, что ты делаешь это не для себя, не для того, чтобы тебя чествовали. Тут есть такая ловушка, в которую можно попасть. Потому что Вселенная очень мудрая, очень живая и личностная, она может показать тебе, что чтобы тебя чествовали, не обязательно что-то делать.

— Вы проснулись знаменитой после фильма «Страна глухих». Как вы себя ощущали в то время?

— Я к этой известности не была готова, мне никто не рассказывал, как это бывает. И я об этом даже не читала, интернета тогда еще не было. По-моему, даже гламурных изданий еще не было, они только начинали свои первые обороты. Поэтому знаний на эту тему неоткуда было почерпнуть, и это было драматично.

— Почему?

— Потому что, как только фильм прошел на экранах, меня начали узнавать буквально везде, а мне этого не хотелось, я к этому не была готова, я человек очень стеснительный. Меня смущали все эти побочные эффекты известности: «Дайте автограф», «Давайте сфотографируемся», бесконечные интервью, и так далее, и так далее.

Я по неопытности начала сокрушаться: «Когда же это закончится? Что же это такое?» Тебя приглашают в 100 разных мест, дают приз этого журнала, приз этого казино, приз еще какого-нибудь фестиваля, и ты не знаешь, что с этим делать. В какой-то момент я даже испытала отчаяние. Я вдруг поняла, что  многие актеры этого хотят всю жизнь – в этом смысл профессии – репетируют речь на вручении «Оскара» или представляют, каково это быть на вершине успеха. А я вот здесь, и это суета сует, это пустое. Ты сделала работу, она тронула сердца, всё. А что делать со всем остальным, я не знала.

Если бы в этот момент был рядом какой-то мудрый человек, который сказал бы: «Не обращай внимания – это картонные декорации: улыбнуться, сфотографироваться. Ты просто улыбайся людям, не жадничай – нужно им сфотографироваться, пусть сфотографируются. «Мы вас так любим!» – будь готова 100 миллионов раз это услышать, просто улыбнись, скажи «спасибо». И иди дальше, не переживай, это вообще неважно. Это проходное, это волна – она уйдет».

Но мне этому пришлось научиться самой. А так я садилась, например, в маршрутку (я жила тогда далеко от станции метро), говорила: «Передайте, пожалуйста», – и вся маршрутка: «Ах! Это вы!» Потом всю дорогу ты едешь, и тебе говорят: «Ой, вы в маршрутках ездите». Я понимала, что я не причесана, как в «Стране глухих», я не одета, как в «Стране глухих». Гонорар наш был очень скромный, и мы жили так бедно, что и надеть мне было особенно нечего.

И я чувствовала, что люди что-то путают, они думают, что та героиня – это я, а она ко мне мало имеет отношения. Разве что она мне близка какой-то детскостью и наивностью, которую я вложила в эту роль, наверное, она стала интересной именно на контрасте этой наглой агрессивности и ребенка, который мечтает о стране глухих, где все добрые, светлые, там не надо работать, тебя все любят и говорят: «Ты глухой? На!»

На самом деле это было в резонансе с моей мечтой. Я, может быть, тоже в жизни ищу такое место и таких людей, которые друг друга любят, уважают и просто так друг другу помогают и поддерживают, дают все, что необходимо.

— Актеры годами и десятилетиями безрезультатно пробуют попасть в Голливуд, пробиться. А у вас такая аккуратная строчка в Википедии: «В 2004 году работала в Голливуде по приглашению американского режиссера Айры Сакса в драме «Сорок оттенков грусти»». Как-то легко, красиво, аккуратно написано. Это действительно далось без напряжения?

— Да, да, сравнительно. Мне кажется, в моей жизни все было предопределено, все было расписано, было все, что нужно. И если то, чего я очень хотела, не случилось, это тоже было нужно, потому что я получила через это какие-то важные уроки.

После «Страны глухих» я снялась сначала в Англии в художественном фильме на BBC, он получил много призов, я тоже получила приз за лучшую женскую роль. Из Англии я попала в Америку, с того фильма «Сорок оттенков грусти» («Forty shades of Blue») я попала в другой американский фильм «Замерзшие души» («Cold Souls»).

Затем я попала во Францию к Кристиану Кариону, он тоже оскароносный французский режиссер. Потом я снималась еще в других фильмах, в сериале  в Англии, то есть грех жаловаться, и всё происходило само собой. Были фильмы, в которых мне хотелось сниматься, но они не случились, и я понимаю, что это тоже было правильно.

— Вы говорили, что после спектакля «Звездный мальчик» вы по-настоящему почувствовали успех. Чем он отличался от успеха «Страны глухих»?

— «Звездный мальчик» – это моя творческая театральная работа, и это, наверное, самое сильное, что я когда-либо делала со времен «Страны глухих». В «Стране глухих» роль была очень интересная, многоплановая, там нужно было играть и голосом, и дикцией, и пластикой, и характер разнообразный, там и комедия, и драма.

После этого я играла разные роли, где-то деликатные, где-то яркие, но никогда не был задействован весь спектр моих возможностей. Можно образно сравнить, например, если ты инструмент — гусли, и у тебя 60 струн, а на тебе играют, как на балалайке, на трех.

Мне в искусстве всегда не хватало высшего смысла. Искусство – это мощное оружие, оно может или разрушать личность, или возвышать. Если мы едим плохую еду в Макдональдсе с какими-то консервантами, едим что-то несвежее, это загрязняет наш желудок, и мы это сразу чувствуем. А в случае театра, кино, книг мы это не так быстро чувствуем, но это тоже может быть очень токсично. Это могут быть яды, которыми отравляется личность, когда под сомнение ставится мораль, когда, например, какие-то общественные нормы тихонечко нивелируются.

Поэтому искусство может запросто разрушать семью, общество. Все зависит от того, на чем мы акцентируем внимание, что мы укрупняем. Если долго показывать как плохо, и не показывать, как хорошо, все забудут, как хорошо, не смогут так жить. Если ребенку все время говорить: «Ах, ты, свинья! Ах, ты грязный поросенок, лентяй!», – он никогда не узнает, что он умница, что он вежливый, что он порядочный, что он труженик. Просто нужно воспитывать по-другому. Точно так же и искусство воспитывает.

Сейчас кинематограф, в основном, показывает неприглядные стороны общества, роется в грязном белье, показывает, как мы завязаны на страстных отношениях, как мы совершенно не готовы сделать выбор в пользу долга, служения. Акцент делается больше на материальной жизни тела, а не души, поэтому для меня очень важны любые роли, спектакли и фильмы, где есть множество планов и смыслов, и высший тоже, когда это приносит пользу, когда это конструктивно, когда это напоминает о благородстве души, возвышает разум. В таких работах я хочу участвовать.

Мы живем не на уровне чувств, не на уровне тела: «Я хочу, дай мне, я, я, мое, мое», – а на уровне разума. Разум – это светлый ум, не загрязненный эгоистическими желаниями и потаканиями своим удовольствиям.

Это лично мой путь, мне это нравится, я это выбираю. Поэтому когда мне не хватало этого в тех предложениях, которые мне поступали, я решила сделать что-то свое. Этот моноспектакль по сказке Оскара Уайльда, где я играю все роли, выстроен как авторский монолог. Я там рассказчик, а когда я о ком-то рассказываю – о дровосеках, о волках, об этом Звездном Мальчике, который проходит путь очищения души, я их показываю. И мать, и нищенку, и прокаженного, который потом пытается у Мальчика забрать всё, и он, отдавая, освобождаясь, становится удивительно чистым, светлым, все смотрят на него и говорят: «Ах, как он прекрасен!» А ему самому уже это неважно, потому что его главное внимание сосредоточено внутрь на совершенствование своей души, своей личности.

Этот спектакль мне очень дорог, он очень тяжелый. В нем задействована вся палитра моих профессиональных возможностей, потому что там работает и пластика, и дикция, и голос. Голосом нужно и до небес взлетать, и на низких тонах разговаривать, передавая вульгарные, жесткие некрасивые образы. Мы никогда не узнаем, что такое белое, если не узнаем, что такое черное, все познается в сравнении. Точно также этот путь в красоту души, в свет, в чистоту, в очищение так прекрасно играть, и я испытываю огромное профессиональное счастье.

Этот спектакль о духовном, поэтому он не будет модным, он не станет местом паломничества. Сейчас такое время, все хотят провокацию: «Сделай стильно, сделай на грани парадокса. Сделай, чтобы вульгарное и страшное было привлекательным».

Я, понимая, что сейчас такая мода, и в основном это интересует публику, очень радуюсь тем людям, которые приходят ко мне в зал, и мы все вместе получаем такой катарсис, очищение души. После спектакля мне говорят: «Как вы еще живы? Как вы это перенесли?» А он меня наполняет, потому что открывается какой-то канал, и мы все просветленные, сильные, светлые расходимся. Так что я очень люблю Оскара Уайльда и эту его сказку.

Раньше я была женщиной-воином с мечом в руках

— Расскажите о вашем детстве. Мама вас растила одна, вы жили в коммунальной квартире,  ей, наверное, приходилось непросто?

— Мы жили в коммунальной квартире, и это было здорово, это сразу меня научило тому, что все в мире взаимосвязано. Поддерживая друг друга, люди выживают. Помогая, ты потом сам получаешь помощь. Мы жили в коммунальной квартире на рабочей окраине города Смоленска. Как правило, это были неполные семьи, мамы работали на чулочной фабрике или на мебельном комбинате, были заняты, работа была в три смены. Иногда чья-то одна мама смотрела за всеми детьми, и мы все друг за другом тоже смотрели, было очень весело.

Мы готовили творческие выступления, и по выходным устраивали на кухне концерт: все родители получали билеты, рассаживались по местам, и мы выступали. Прыгалки нам служили микрофоном. Накинув одеяло, можно было изображать льва, это мог быть какой-нибудь цирковой номер, когда он прыгает с тумбы на тумбу.

Мы пекли картошку, зимой катались на снежных горках, мы бегали по полям, по холмам. Смоленск – город на семи холмах, очень красивый. В этом смысле мое детство было очень счастливое, у меня было много свободы. Я своим дочкам — им сейчас 8 и 9 лет — рассказываю о том, как мы везде ходили одни – в школу одни с семи лет в первый класс, и потом везде мотались. Они говорят: «Мама, какая ты счастливая, у тебя было в жизни столько свободы!»

Сейчас мир изменился, столько насилия в интернете, столько провокаций через всякие журналы, столько порнографии везде. Просто так ребенка не отпустишь. Поэтому у наших детей мир совершенно другой.

— А вам не хотелось тогда большего благополучия, решения каких-то бытовых проблем?

— Нет, таких мыслей никогда не было. Даже когда я поступила в школу-студию МХАТ, мама меня спрашивала: «Диночка, ты не чувствуешь себя нищей, тебя не смущает, что ты так бедно одета? Тебе не стыдно в Москве?» Я только после ее вопроса задумалась о том, что так может быть.

Надо отдать должное, что у нас на курсе была творческая атмосфера, никто не кичился. И хотя там были девочки и ребята из более состоятельных семей, которые могли себе позволить гораздо больше, я никогда не ощущала, что я чем-то обделена. Хотя в холодное время я ходила с отмороженным носом, руками и ногами. До сих пор чуть только холода, я вся красная и дрожу, потому что в детстве мы были все обмороженные, нам практически нечего было надеть.

Но на самом деле счастье – это внутренняя категория. Я вспоминаю всё детство как удовольствие. Помню, как мы любили смотреть диафильмы. У нас в квартире был длинный коридор, мы вешали в нем простыню и пересмотрели огромное количество классных диафильмов в складчину. Понимаете, мы все родом из детства – это книги, которые мы прочитали, фильмы, которые видели, сны, которые нам приснились, люди, с которыми мы общались. Для меня таким важным стал диафильм со сказкой о том, как умерла справедливость.

Еще в коммунальной квартире был этот дух сообщества, единения, который мне очень подходил. Поэтому когда нам в школе объявили, что мы будем тимуровцами, будем заботиться о ветеранах, о младших, я сразу включилась. Меня не нужно было заставлять, мне это нравилось. Говорят, что в этой жизни ты продолжаешь делать то, что ты делал в прошлой. Я думаю, что для меня таким продолжением стала помощь другим.

Поэтому долгое время, когда меня спрашивали в интервью: «Зачем вы занимаетесь благотворительностью, зачем вам это нужно?», меня такие вопросы вводили в ступор, я не могла найти ответ. Мне казалось, что это норма, ты это делаешь, потому что это хорошо, правильно, а не делать этого – вот это неправильно. Я думаю, что и в актрисы я попала так легко сразу, потому что, наверное, в прошлой жизни я чем-то таким занималась.

— У вас есть рецепт, как сберечь любовь и теплую семейную атмосферу? Вы говорили, что когда познакомились с мужем, вы сначала пытались друг друга переделать, а потом поняли, что надо эту разность просто принимать. С чем вам пришлось смириться? И какое у вас главное правило в семье?

— Так получилось, что и я, и мой муж Луи из таких семей, где родители не знали, не получили по наследству понимание, что такое любовь, как ее культивировать, как ее отдавать, как ее сохранять. Поэтому нам было так же непросто, как и нашим родителям.

Мы привыкли командовать, приказывать: «Мне это сделай», «Дай мне», «Я хочу, чтобы ты был такой». Оказывается, когда мы живем в позиции «мне», это всегда разрушительно, это ведет в пропасть. А мы – душа, которая имеет опыт в физическом материальном теле, и наше счастье всегда зависит только от того, как мы отдаем, сколько мы умеем отдавать.

— А в какой момент вы поняли, что надо жить по-другому?

— Мы прожили вместе примерно семь лет и решили разводиться, потому что дошли до крайней точки. Но когда мы расстались и не виделись три месяца, я подумала: вот свобода, пожалуйста! Тот человек тебя не уважал и не слышал (как мне тогда казалось) — пожалуйста, ищи другого, лучше. Но внутренний голос говорил, что мне нужно вернуться, что мы что-то важное не поняли, не сделали.

В общем, через три месяца мы снова вернулись друг к другу, и, проговорив очень глубоко многие вещи, поняли, что мы не будем друг друга менять, а будем просто дарить, помогать, поддерживать, давать возможность друг другу быть такими, какие мы есть.

Теперь наша большая защита – юмор, и, конечно, наш опыт, наш собственный золотой опыт. Это дорогого стоило, это было очень больно, и напоминает нам о том, что в конфликтах, в желании сделать себе хорошо, нет справедливости, нет баланса и нет любви. Поэтому чуть-чуть только приближается какой-то пограничный момент, мы сразу начинаем хохотать, с юмором сводить ситуацию на нет и уступать друг другу. И удивительным, волшебным образом мы сами меняемся к лучшему. Ты уже хочешь быть таким, каким тебя человек ожидает увидеть, происходят большие трансформации.

Если раньше я была человеком-воином, женщиной-воином с мечом в руках, готовой порубить, приказать, указать место, куда сесть, то теперь я отложила меч. Я поняла, что он должен быть в руках мужчины, потому что он защитник. Мне было трудно сдавать лидерские позиции, трудно быть женственной, я привыкла командовать. Но теперь я так благодарна, что наконец-то я догадалась о том, что главное в жизни.

Мне кажется, как бы женщина ни была реализована в профессии, если она за свою жизнь не смогла научиться быть счастливой в браке и испытать счастье материнства (не просто родить и нянькам отдать, а самой реализоваться в карьере), она не будет удовлетворена до конца и не будет счастливой.

У меня есть с чем сравнивать – я в 20 лет родила моего старшего сына, и потом в 40 родила еще двух девочек. Я вижу, какая разница – иметь детей рано и попозже, во всяком случае, это, наверное, осознанность.

Удивительный секрет (и трудно в это поверить), заключается в том, что нам кажется, что нужно изменить другого человека, а надо поменять только себя – и сразу человек рядом меняется, и жизнь, и обстоятельства.

Я в какой-то момент перестала придираться к мужу, и каждый раз, когда чем-то была недовольна, я говорила себе: «Господи, благодарю за то, что у меня самый лучший муж, самый лучший муж, самый лучший муж!» – просто, как мантру, хотя в это не верила.

Но я просто начала сдвигать мое сознание в сторону благодарности и удовлетворения. Просто поменяв себя, я оглянулась, а он и правда стал самый лучший. Я перестала к нему придираться, я перестала делать ему замечания, это произошло удивительным образом само по себе. Это был побочный эффект моей работы над собой.

— Вы могли бы описать себя тремя прилагательными — какая вы?

— Тремя сложно, но хорошо. Ищущая – я ищу смысл этой жизни, я ищу свой путь, я пытаюсь осознать себя. Ищущая – это, наверное, самое главное прилагательное, которое определяет весь вектор, как я взаимодействую с людьми и в разных обстоятельствах.

Учащаяся – я учусь, это тоже самое главное.

— А третье – независимая? Вы об этом много говорите.

— Независимая? Нет, я очень зависимая, и эту зависимость я сама на себя накладываю, как обязательство. Мы все очень зависим друг от друга, и это абсолютная иллюзия, когда нам кажется, что мы отдельно. Мы читаем мысли друг друга. Знаете, если плохо о ком-то подумать, он сразу же плохо о вас вспомнит и плохо о вас подумает.

Иногда, когда вдруг нахлынет какая-то неприятная волна и вы вспомните, что кто-то вам что-то плохое сказал – это значит, он вспоминает о вас и думает. А вы сразу ему в ответ: «А я тебе благодарен, а я тебя люблю. А я тебе желаю всего самого счастливого и доброго». И вам не придется ждать, как пойдет обратная волна: вдруг какое-то успокоение, благодарность и любовь. Я только о ком-то подумаю, и они мне звонят. Мы все соединены.

Чувствительная – это третье прилагательное, которое имеет отношение ко мне сейчас. Я очень меняюсь, каждый год я другой человек. Каждые семь лет я вообще другой человек. И вы тоже, мы все. Через каждые семь лет у нас обновляется полностью кровь, все клетки тела обновляются – вообще, оно другое по физике, по интеллекту – мы что-то новое узнали, что-то изменилось.

Наверное, неизменным остается только осознание собственной жизни: я помню, я был ребенком, я был взрослым, я была матерью, я стал стариком. Я – это жизнь, это любовь. Нужно идти к этому, всегда и везде в себе ощущать этот свет,  любовь.

Есть замечательное стихотворение Евгения Евтушенко:

Не надо бояться густого тумана,
Не надо бояться пустого кармана.
Не надо бояться ни горных потоков,
Ни топей болотных, ни грязных подонков!

Не надо бояться тяжелой задачи,
А надо бояться дешевой удачи,
Не надо бояться быть честным и битым,
А надо бояться быть лживым и сытым!

Умейте всем страхам в лицо рассмеяться, –
Лишь собственной трусости надо бояться.

Этому я учусь всю жизнь. «Густой туман» – это метафора нашей жизни. Мы не знаем, что будет завтра, это туман, поэтому нужно просто довериться, идти и присутствовать в каждом моменте, принимать всё, что к нам приходит, как должное. Не надо бояться густого тумана.

Видео: Артем Абрамов

Монтаж: Игорь Давыдов

Выполнено при поддержке