Как часто какое-нибудь интересное приключение начинается с обычного телефонного звонка. Точь-в-точь с такого же, что прозвенел у меня в кармане в прошлое воскресенье, во второй половине дня.
Священник Александр Дьяченко
Звонил Станислав Петрович, мой старинный приятель и большой любитель разных неожиданных предложений и мероприятий. Это меня уже никуда особенно не тянет, но Стас, несмотря на возраст и постоянную занятость, неизменно в курсе того, кто из артистов прибывает в наши края, где можно посмотреть новый кинофильм или спектакль. Не устаю поражаться его оперативности и легкости на подъём.
– Мне бы Станислава Петровича.
— Он на Дальнем Востоке, улетел на встречу с бывшими однополчанами.
Или:
— Через пару дней вернётся. Умчался в Норвегию, очень уж ему на «сердитого малыша» захотелось посмотреть.
Поднимаю трубку:
— Сегодня в Павлов Посад приезжает Макаревич. Да, тот самый, «Машина времени», наша юность, батюшка. Ты как? Мы с Серёгой собираемся.
Здорово, надо же, Макар, собственной персоной. И главное, так неожиданно. На его песнях мы и росли, «Машина» — духовная пища для наших тогдашних ищущих сердец. Он, и ещё Никольский. Даже не знаю, кого я услышал первым. У нас в Гродно в «клетке» городского парка ребята музыканты всё больше орали: «Вот, новый поворот»! А Никольский через динамики магнитофонов проникал в душу ненавязчивыми аккордами своего гениального «Музыканта». Это потом уже я узнал, что эту песню он написал, находясь на службе в армии. То-то она была так созвучна моему настроению, когда, оставшись практически один в огромной пустой казарме на окраине Минска, долгими осенними вечерами, я, забиваясь с пачкой дешёвых сигарет на подоконник в солдатском туалете, всё повторял и повторял слова этой песни. Почему в туалете? Просто там было немного камернее, чем в казарме, рассчитанной на двести человек.
На гражданке у меня не было записей «Воскресенья», потому я так обрадовался, встретив в казарме старого знакомого из моего города Гродно. Не помню уже, как его звали, по-моему, Костик, хотя я и не уверен. Зато точно знаю, что в своё время он учился у нас в мединституте. Я всё ещё удивлялся, как такой бездельник поступил в наш самый престижный вуз? Но поступить одно, там ведь ещё и учиться надо. Оказывается, совсем молоденьким мальчиком мой знакомец женился на дочери одной медицинской профессорши, она его и пристроила учиться на будущего врача. Вполне возможно, Костик и стал бы известным хирургом, если бы не досадный случай.
В квартире у тёщи-профессорши, а молодые жили вместе с мамой, проживало ещё и с десяток любимых кошек. Для любимцев, как известно, запретов не существует. Потому кошки бродили по всей квартире, спали, где им понравится. Таких замечательных кошачьих туалетов и поглотителей воздуха тогда ещё не было, потому и в квартире постоянно стоял стойкий запах мочи.
«Ночью в туалет встаешь и идёшь по стеночке. И обязательно где-нибудь да вляпаешься. Отправляешься в ванную отмываться, здесь и весь сон проходит. И потом, эти животные постоянно хотели жрать. Я как понимаю: завёл кучу кошаков – так ты их и корми. За те два года, что мне пришлось прожить вместе с тёщей, не помню, чтобы я сам хоть раз поел по-человечески. Стоило только отвернуться, и всё, тут же куда-нибудь влезут. Развернёшься врезать по башке паразиту, тёща орать начинает «не обижай котика».
Долго я это терпел, но однажды всё-таки сорвался. Возвращаюсь из института голодный, пошёл на кухню, достал из холодильника ветчину, кусок отрезал. А ветчина настоящая, литовская, лично за ней в Друскининкай мотался. Кладу батон обратно в холодильник. И вот, прямо на моих глазах тёщин любимец, здоровенный такой чёрный котяра, хап своими когтищами и заграбастал мой обед. Эта обнаглевшая скотина не обращает на меня никакого внимания, и здесь же на моих глазах начинает уминать мою же ветчину. Не сдержался я в тот момент, и как был у меня в руке кухонный нож, так им и маханул. Кошара заорал и сбежал, а хвост и недоеденная ветчина остались на столе.
Скандал был, ты себе не представляешь. В один день я лишился всего – и жены, и тёщи, и крыши над головой. После ближайшей сессии меня выперли из института и вскоре забрили в солдаты».
Такая вот грустная история. Пускай Костик и не стал хирургом, зато он здорово умел играть на гитаре. Он-то мне и перепел все песни «Машины» и Никольского, а слова «Музыканта» даже переписал на бумажку. И помню в строке: «И ушёл, не попрощавшись, позабыв немой футляр» Костик слово «немой» написал раздельно. Это было смешно. Зато именно из-за этого слова Костик навсегда остался в моей памяти.
Память – это штука вообще какая-то странная. Помню, моя первая служба на приходе совпала с праздником Пасхи. На Пасху Царские врата постоянно открыты, и когда я должен был перед пением Символа Веры произнести «двери! двери! премудростию вонмем», то подумал: «Причём тут двери, если сегодня они постоянно открыты», и пропустил эту фразу. А клирос ждёт моего возгласа и молчит, короче, вышла заминка. Регент доложила об инциденте настоятелю, и тот мне объяснил, что я был неправ. Я тогда обиделся на регента и думал, ну что ей стоило просто после службы подойти и сказать мне, новоиспечённому батюшке, в чём моя ошибка.
Время прошло, вместе с ним и обида, с регентом мы даже подружились. Потом, к сожалению, её сбила машина. Все эти годы во время служения литургии, как дохожу до слов «двери! двери! премудростию вонмем», всякий раз вспоминаю того регента и молюсь о её упокоении.
Вот и ломай голову, что это — памятозлобие или зарубка во временном потоке?
Нет, нам определённо нравилось, о чём пел Макар со своей «Машиной», потому что он пел о нашей реальной жизни. Что вижу, то и пою, как тот казах со своей казахской балалайкой. И о марионетках, и о посетительнице ресторана, на которую клюёт уже двадцать восьмой кандидат… Его тексты заставляли думать и переживать, и ещё сочувствовать – и этим куклам, и несчастной женщине, обречённой на одиночество. У Лещенко с Кобзоном так не получалось. Мелодии «Машины времени» забирались мне в самое нутро и входили с ним в единый резонанс, настраивая меня, будто камертон, на единый лад с мыслями и настроением поющих.
Помню, как вместе с Макаревичем задавался вопросом: действительно, а что же будет через двадцать лет? И вообще, будет ли что-нибудь через двадцать лет, ведь может ничего и не быть. Ох уж эти американцы со своими «Першингами». Хотя мои надежды на будущее были прекрасны, поскольку по натуре я скорее оптимист. В юности моим любимым делом было читать и смотреть фантастику. Мы тогда собирались покорить вселенную, проникнуть в её самые удалённые уголочки, отыскать братьев по разуму и, конечно же, с ними подружиться.
А уж «Скачки», «Поворот», как мы под них выплясывали в той же «клетке» в городском парке, или рядом, когда на билет не было денег. И главное, слова эти нас опьяняли: не бойся, выходи за ворота, выбирайся из привычной рутины бытия, ищи чего-то нового, неизведанного, и, несомненно, прекрасного! Неизвестно что там, впереди, твоё дело идти. Преодолевай себя, не сиди на месте. И пусть добрым будет твой путь. Точно заворожённые аккордами гитары, мы отправлялись на поиски солнечного острова, и верили, что где-то именно в той стороне обитает чудесная птица счастья с крыльями «цвета ультрамарин».
Но больше других мне нравилась их песня о родном доме. Наверное, потому, что я любил мой город, своих близких и мой родительский дом. Иди, ищи, строй свою судьбу, но не забывай о месте, где тебя любят и всегда ждут. Я напевал ее в армии, повторял много-много раз, живя далеко от родины. Только одного не мог тогда понять, как это: «и видел я дворцы, дворец кому-то тоже дом»? Где Макар мог видеть дворцы, кто это у нас живёт во дворцах? Хижины — да, их полно вокруг, а вот дворцы – явный перегиб. Сейчас бы я сказал: пророчество.
Время шло, а «Машина» всё больше и больше оставалась в прошлом. Зато теперь Макар с экрана телевизора учил меня, как готовить еду. Только мне не нужно изысков: прижмёт — я и сосисками перебьюсь. Душу бы чем накормить. Но иногда он всё-таки баловал меня замечательными новинками, а я радовался и переставал верить в то, что Макар «сдулся», спасибо ему за это…
И вот звонок в воскресенье после литургии, и предложение поехать и живьём послушать кумира из наших давно минувших дней.
На концерт вместе с нами выбрался ещё и Сергей, наш общий знакомый, преуспевающий бизнесмен. Он ехал и всё никак не мог поверить, что сейчас он снова увидит самого Макара, будет слушать свой любимый «Поворот».
Андрей Макаревич. 1979 год
– Мужики, хотите верьте, хотите нет, но в 1979 году вот эту самую руку, — и Серёга в качестве неоспоримого вещественного доказательства предъявил нам свою внушительную пятерню, — Андрюха жал лично. Да–да, после концерта, — и он назвал место, где так накоротке сошёлся с человеком из нашей общей юности.
Я понимаю Серёгу, доведись бы и мне пожать руку легендарному музыканту, я бы тоже наверно радовался точно также, а вот в те же годы, хоть расцелуйся бы я с самим товарищем Брежневым, так об этом бы уже и не вспомнил.
В начале восьмидесятых Серёга поступил в военное училище, собираясь послужить отечеству в качестве его защитника. Мы все тогда о чём-нибудь да мечтали, ну, если кому-то не нравится это слово, пускай – строили планы. Детство Сергея прошло на Северном Кавказе. Несколько поколений его предков учили и лечили тамошних жителей, и так сроднились с этими людьми, что маленький Серёжка лет до семи на языках горских народов говорил лучше, чем на русском. Когда они переехали в наши места, его так и звали: «русский нерусский». До сих пор в его говоре улавливается еле заметный акцент, а уж если он начнёт волноваться или о чём-то рассказывать с увлечением, то и подавно.
Стас, тот с юности был активным общественником: и в школе, и в университете, хотя рассказывал, будто всегда хотел заниматься наукой. После того, как во времена перестройки прозвучал горбачёвский призыв строить «социализм с человеческим лицом», Петрович проникся идеей и даже вступил в партию строителей светлого будущего. Я замечаю, что до сих пор его продолжают задевать и несправедливость, и наплевательское отношение к маленькому человеку, хотя от политики он сегодня бежит, точно от ладана. Вскоре после того, как развалился Союз, накрылась медным тазом и область его научных изысканий. Оставшись с тремя детьми без всяких средств к существованию, всю силу своего деятельного характера Стас направил на предпринимательскую деятельность. Начинал, понятно, челноком с сумками безразмерного размера, а сегодня на принадлежащих ему предприятиях трудится больше семисот человек. Кстати, своих работяг Петрович старается не обижать, мечта построить хоть что-нибудь, но только обязательно «с человеческим лицом» всё ещё не покидает его.
Уже в машине Стас достал бутылку сухого красного вина:
— Ну, что, ребята, давайте по чуть-чуть для куражу. А то как-то неправильно получается, слушать «Поворот» и без подогрева, а так хоть поорём. Помню в том же 1979, когда Серёга Макару руку жал, мы в студенческом стройотряде отрывались под «Машину» с портвейном покровского разлива. Ох, и здорово же было — молодые, бесшабашные. Кстати, Серёжа, ты помнишь портвейн того времени?
— А как же, та ещё гадость, — отозвался Серёжа, — хотя и экологически чистая.
— Прошло тридцать лет, и вот, пожалуйста, мы балуем себя вот такими игрушками. Французское марочное, я его для своих из Парижа выписываю. В своё время мне его порекомендовали в одном из кафешек на Монмартре, правда оно недешёвое, пятьдесят евро бутылка, и это ещё оптовая цена, но оно того стоит. Вот оно, ласковое солнце французского юга, соединившееся с беззаботностью праздно шатающихся по Парижу туристов из России. Серёга, давай сюда твою тару, — и налил ему из бутылки.
Серёжа отхлебнул из пластикового стаканчика, посмаковал вино и выдал:
— Да, это тебе не моча.
Другой бы на месте Стаса, может быть, и оскорбился таким сравнением, но Петрович знал Серёжину историю, потому и поспешил:
— Всё, хорош о грустном, мы едем слушать Макара! Возвращаемся во времена нашей счастливой юности и отрываемся под «Поворот».
В самом начале чеченских событий, когда наши, оставляя оружие и боеприпасы, уходили из республики, по чьему-то недосмотру в Грозный отправился спецсостав с вооружением. Вагоны охранял военный караул, старшим которого был назначен капитан Серёга Звягинцев. Когда состав прибыл к месту назначения, солдат уже встречали вооружённые до зубов многочисленные представители свободной Ичкерии. Ребят разоружили и загнали в здание вокзала. Всего в плену у басмачей оказалось около сотни наших. Правда, те их особенно не обижали, так только, двух человек застрелили для острастки.
Потом Серёжу отделили ото всех и увезли. Судьбу остальных он не знает, а его продали очередным бандитам. Таким образом капитан Звягинцев перепродавался ещё несколько раз, и его конечная цена составила аж сто тысяч долларов. Пять с половиной месяцев он, словно пёс, просидел на цепи в земляной яме.
— Я бы никогда не выжил, если бы не офицер лётчик, что сидел в зиндане вместе со мною. Это он научил меня пить собственную мочу, иначе почки точно бы вылетели от постоянно холодной цепи на поясе. Я понимал, что такое количество долларов им за меня никто не заплатит, как не заплатили за того лётчика, Царствие ему Небесное. Вдруг однажды ночью мои мучители велели мне спешно вылезать из ямы. После чего вывели во двор и передали каким-то угрюмым чеченцам с автоматами. Они меня и вывезли за пределы Чечни, передав в одну из воинских частей.
Я всё ломал голову, почему эти люди меня освободили? Представляешь, они меня выкупили, только не за сто, а за двадцать пять тысяч.
В своё время, когда Сталин депортировал чеченцев в Сибирь, мой дед работал директором школы в одном большом селе со смешанным населением. Понимая, что многие из тех, кого вывозили, уже никогда не вернутся назад, учитель не смог безучастно наблюдать за тем как будут расправляться с его учениками. И он стал их прятать в нечеченских семьях, таким образом ему удалось спасти сорок ребятишек. Конечно, бдительные органы со временем выявили преступника и влепили ему восемь лет лагерей, которые тот и оттрубил от звонка до звонка.
Когда Серёга попал в плен, уже дети тех спасённых учителем учеников буквально перерыли всю Чечню и выкупили внука своего спасителя, как говорится, «по себестоимости». Как уж они узнали о его беде? Бывшего пленника перевезли в военный госпиталь в ближайшее Подмосковье и принялись лечить. А ещё через несколько дней за Серёжей приехали серьёзные крепкие парни и снова куда-то повезли.
Нет, никто его больше не бил, потому что бить его уже было некуда, настолько наш друг был немощен. Его пытали звуком в специально приспособленном для этой цели помещении. Зачем бить, если человека можно просто свести с ума или довести до самоубийства другими, более гуманными методами?
– Почему ты выжил? Почему тебя освободили чеченцы? Какое ты получил задание? Сколько заплатили?
И вдруг отпустили, так же внезапно, как и арестовали. Просто выбросили на улицу больным, без денег и без будущего – иди, спивайся. Хорошо, ребята не оставили одного — скинулись и купили ему маленький бизнес. С него он и начинал.
В это трудно поверить, но спустя семь лет, в принадлежащую Серёже типографию поступил срочный заказ напечатать большую партию предвыборных плакатов. Поначалу он даже было обрадовался выгодному заказу, но взглянув на фотографию кандидата, немедленно узнал в нём того бывшего капитана, что вёл его допросы. Узнал и, не объясняя причины, от заказа отказался. На следующий день к нему в кабинет влетел разгневанный кандидат, и, уже в свою очередь узнав Серёжу, остановился как вкопанный.
Потом, собравшись с мыслями, примирительно положил тому руку на плечо и начал:
— Старик, давай без обид. Ничего личного, ты же понимаешь. Ты и я — офицеры, оба мы служим родине, каждый на своём месте. Сегодня ты поможешь мне, а завтра я вспомню о тебе.
— Ты знаешь, — ответил Серёжа, — у нас с тобой разное понятие об офицерской чести, да и понятия о родине тоже, видать, разные.
И выставил кандидата за дверь.
Концерт, назначенный на шесть вечера, начинался с заметным опозданием. В это время народ, всё больше нашего возраста, времени зря не терял и собирался в буфете с мыслями в ожидании «Поворота». Правда, так и не дождался. Потому как вместо «Машины» на сцену вышли с десяток ребят с трубами и саксофоном. Всё вместе это называлось «Оркестр креольского танго». Нет, они играли совсем неплохо, но это было не то, что мы бы хотели услышать. А потом пел Макар, голос которого мы так любили, несмотря на его специфичность.
В какой-то момент я почувствовал, как Петрович толкает меня локтем и передаёт полиэтиленовый стаканчик с сухим французским вином:
– Представь себе, что мы сидим в кафешке на Монмартре, а ребята нас развлекают. На самом деле, закрываю глаза, и очень похоже. Вот, попробуй.
Подражая Петровичу, я тоже закрываю глаза и немедленно оказываюсь в самом начале 80-х.
Вместе с ней, той моей первой любовью, мы сидим на концерте какого-то саксофониста. Это она училась в музыкальном училище, а для меня что саксофон, что тромбон — были словами однокоренными. Мне хотелось, чтобы она была рядом, и я таскал её по разным концертам. А ей надоела вся эта музыка, и хотелось в ресторан. Ей было скучно на этих концертах, но у меня не было денег, зато мне нравилось смотреть на артистов. Один чукотский ансамбль «Эргерон» с шаманскими бубнами чего стоил.
В тот раз саксофонист, засунув в рот сразу два мундштука, заиграл на двух саксофонах одновременно. Я подумал, что это он так дурачится, и стал смеяться, но моя подружка, возмущённо посмотрев в мою сторону, как отрезала:
— Это тебе не клоун, это виртуоз!
С тех пор я стараюсь не выдавать своего дилетантства и с готовностью принимаю версию Петровича:
— Да-да, точно, как в Париже.
На обратной дороге мы всё больше молчали. Неожиданно Стас заявил: «А вы знаете, что в апреле туда же приезжает Никольский с группой «Воскресенье»? Как смотрите, если мы соберёмся тем же составом?»
— Что же мы будем слушать, – отозвался Серёжа, — «По дороге разочарований»?
— Не только. А «Музыкант»? А ещё помните эту, — и он принялся напевать, — «Забытую песню несёт ветерок, в задумчивых травах звеня, напомнив, что есть на земле уголок, где радость любила меня… и не было места в душе с юных пор мечтам недоверья и лжи…»
— Ребята, — перебил его Серёга, — вы вслушивались в смысл того, о чём сегодня пел Макар? Нет? А я слушал: мол, всё хорошо, и всё есть, кроме одного – смысла, цели и любви. Мне показалось, что он устал быть пророком, и потому играет джаз, — Серёга помолчал. — И пусть играет, маэстро заслужил покой.
Когда Сергей уже выходил из машины, Петрович было предложил:
— Давайте ещё винца, на посошок.
Но Сергей вытянул руку в немом протесте: нет, спасибо.
— Стас, ты только не обижайся, но знаешь, мне кажется, тот портвейн покровского разлива в 1979 году был вкуснее, чем это французское с Монмартра, — помахал рукой в ответ на мой поклон и скрылся за дверями своего коттеджа.
photosight.ru. Фото: Андрей Сигал
Петрович попросил шофёра довезти меня до самого дома, и пока мы ехали, поначалу возмущался:
— Нет, ты понял, те «чернила», что тогда назывались «Портвейном», лучше французского марочного по пятьдесят евро, и это с учётом оптовой цены! Что ты на это скажешь?
— Стас, поверишь, мне не знаком вкус «бормотухи» того времени, а до двадцати я вообще не знал, и что такое водка.
— Здорово. Хотя, с другой стороны, я Серёгу понимаю: мальчик из военной семьи, в своё время бредил стать офицером, в школе и в училище его воспитывали патриотом своего отечества. Потом никому ненужная война в Афгане, где он командовал взводом, а спустя несколько лет – это безумие на его родном Кавказе, со всеми вытекающими для него последствиями. И всё, и нет у человека отечества, раньше оно было вон какое, — и он широко расставил руки. — А сейчас сузилось до размера тех немногих благодарных чеченских ребятишек, которых спас дедушка, и нескольких друзей, что не оставили его, измученного пытками и пленом, погибать в нищете.
Эх, об этом ли мы тогда мечтали? Мог ли я представить, вступая в партию, что когда-то сам стану активным строителем дикого капитализма? Разве что только прочитать в какой-нибудь пьесе, написанной специально для театра абсурда.
Минут через пять мы уже были на месте. Прощаясь, Стас протянул мне бутылку французского вина:
— Возьми на память о нашей сегодняшней поездке.
И добавил:
— Ты счастливый человек, батюшка, раз не знаком со вкусом покровского портвейна 1979 года, тогда это вино будет казаться тебе превосходным.
В издательстве «Никея» вышла новая книга священника Александра Дьяченко «Преодоление».
Читайте также другие рассказы автора:
- Средство Макропулоса
- Радость, которая всегда с тобой
- ДТП, или Дорогой мой незнакомый человек
- Священник и ГАИ — из дорожной хроники
- По грибы
- Всепобеждающая сила любви
- Мой приятель Витька
- «Лицом к лицу»
- Положение обязывает
- «Возлюби ближнего своего»
- Не клонись-ка ты, головушка
- Время не ждет
- Cамый счастливый день
Книгу священника Александра Дьяченко «Преодоление» вы можете купить в интернет-магазине «Символ».